Спрыгнув с поезда, я больно ушиб ногу о какой-то булыжник, и мне пришлось полежать в кустах, пока утихнет боль. Но особенно медлить было нельзя, я плохо знал дорогу, к тому же идти приходилось в темноте, пробираясь по чужим садам, перелезая через ограды и уклоняясь от встречи с собаками, которых прежде я так любил, а теперь терпеть не мог. К счастью, в эту ночь они не докучали мне. Наверное, дождь и холодный мистраль разогнали их по конурам. Через несколько часов пути я поднялся на пригорок. С него я увидел море и стиснутый скалами Касси. Рассмотрев дорогу, я выбрался на мокрый асфальт и скоро уже шагал по извилистым улочкам города. Иветта рассказывала, что домик ее отца стоит у самой пристани; я без труда нашел его и постучал в дверь.
Я подождал, но никто не отозвался. Тогда я постучал в ставню. За окном послышался сердитый голос:
— Кто там барабанит? Ступайте к двери!
Я вернулся к двери. Она приоткрылась, и в ярком электрическом свете я увидел мужчину лет пятидесяти в одном нижнем белье. Оглядев меня с ног до головы, он грозно спросил:
— Вам что угодно?
— Я ищу Иветту.
— Зачем вдруг среди ночи вам понадобилась моя дочь?
— Пожалуйста, передайте ей, что пришел Хорхе,
— Ее здесь нет,— все так же сурово ответил муж чина, намереваясь захлопнуть дверь.
— Скажите, где мне найти ее? — взмолился я в отчаянии.— Она нужна мне по очень важному делу.
— По важному делу? — в раздумье повторил хозяин.— Ну ладно, войдите!
Я вошел в переднюю. Отец Иветты закрыл дверь на задвижку.
— Проходите!
— Я весь промок. Позвольте оставить плащ в передней.
— Оставьте!
Я скинул плащ, повесил его на вешалку. Мы вошли в небольшую натопленную кухню. В нос ударил запах жареной рыбы, и я невольно проглотил подступивший к горлу комок.
— Обождите здесь, я оденусь.
Не взглянув на меня:, он вышел в соседнюю комнату и скоро вернулся. На нем были брюки, на плечи наброшена старая куртка, усыпанная рыбьей чешуей. Подтолкнув ногой ободранный стул, он сказал:
— Почему не садитесь? Мы сели.
— Ну, рассказывайте, что случилось?
Я замялся. Что мне было рассказывать? Мое молчание разъярило хозяина.
— Вы что, онемели? Говорите, я жду! Давно знакомы с моей дочерью?
— С испанской войны.
Отец насторожился. Достал пачку сигарет, предложил и мне. Мы закурили.
— Значит, с испанской войны,— повторил он.— Скверно вы там воевали. Зачем отдали Испанию фашистам?
— У нас не хватило оружия.
— У вас не хватило мужества — вот в чем беда! — почти крикнул отец Иветты.— Вы фашистам отдали Испанию, мы — Францию. 'Позор!
— Франция нам не помогала,— сказал я, но мой собеседник не слушал меня.
— Позор, дважды позор! — крикнул он.— Теперь они повсюду, эти синие нацистские фазаны. Республика погибла. Давно хворала, давно подгнивала, а теперь совсем погибла.
— Еще не все потеряно,— возразил я.
Он грохнул кулаком по столу.
— Все потеряно, все! Когда я вижу на улицах Марселя этих кичливых фазанов, этих живодеров-бошей, у меня сердце кровью обливается. Вы виноваты. Если бы разбили фашистов в Испании, то и Франция осталась бы свободной.
— Мы тут ни при чем, отец,— не уступал я.
— Вы скверно воевали.
— Мы отлично воевали.
— «От-лично-о!» — процедил сквозь зубы отец, но тут же смягчился.— Кое-кто, конечно, воевал неплохо. Но этого мало. И во Франции кое-кто воевал неплохо, но этого мало. Все должны были воевать, а все не воевали. Потому-то вас одолел Франко, а нас — Гитлер.
— Иветта отлично воевала,— сказал я, и отец совсем растаял.
— Ну, только честно: меня не посрамила?
— Иветта отлично воевала, она у вас отважная.
— Не врете?
— Нисколько.
— Но теперь-то и она пропащая душа,— с грустью произнес отец.
— Пропащая?
— Она так переменилась! Потянуло ее, видите ли, на легкую жизнь. Вот и меня оставила...
— Оставила? — воскликнул я.
— Да,— тихо ответил отец.— Оставила. Видать, мечтает поймать в свои сети одного из синих фазанов. Для меня больше нет Иветты, умерла...
— Вы преувеличиваете.
— И не думаю. Мне даже стыдно бывать у нее.
— А где она живет?
— Пускай себе живет где хочет.
Лишь спустя некоторое время я выяснил, что Иветта живет в Марселе и работает буфетчицей в одном из баров испанского квартала. Я пытался убедить отца, что в этом нет ничего предосудительного, но он стоял на своем: тот, кто сейчас поит и кормит мерзавцев, это и сам мерзавец. На это я возразил ему, что он своей рыбой тоже кормит мерзавцев. И отец задумался.
— А что делать? — вздохнул он.— Не могу же я съедать весь улов. И на что прикажете жить? На одной рыбе далеко не уедешь.
— Вот видите! — воскликнул ,я, надеясь, что теперь мне удастся переубедить его.— Ей ведь тоже на
что-то надо жить! Она ведь тоже должна где-то работать!
— Она могла бы работать у меня,— пробурчал отец.
— А рыба тоже идет гитлеровцам,— сказал я, и отец был вынужден согласиться.
— Все идет гитлеровцам, все.
Отец угостил меня холодной жареной рыбой. Я ел все подряд, и это нравилось хозяину. Он принес из чулана бутылочку красного вина. Мы наполнили стаканы и чокнулись.
— Вы заночуете у меня? — спросил он.
Я решил обо всем рассказать ему. Хозяин выслушал меня и задумался.
— Это хуже, если вас разыскивает полиция. Но на улицу я вас не выгоню. Можете остаться. Ко мне никто не заходит. Только сами не показывайтесь на улице.
После ужина он отвел меня в комнату Иветты.
— Здесь все как прежде, — сказал он.— Мне все кажется, она одумается, вернется к отцу.
— Как ее здоровье? — спросил я. Отец рассмеялся.
— Кто ж в ее годы на здоровье жалуется! Мне бы такое здоровье, я бы горы сдвинул.
Комната Иветты была небольшая, но уютная. Посредине, изголовьем к стене, стояла чистенькая кровать.
— Здесь она спала,— сказал отец.— Если вам будет холодно, возьмите еще одно одеяло... Вон там, в комоде.
Отец один за другим выдвигал ящики, пока не нашел одеяло.
— Вот здесь ее платья,— отец приоткрыл шкаф, стоявший у двери.— Видите, какой порядок, Иветта была очень аккуратная. Чистоту любила... Вся в мать! А это ее книги,— продолжал он, подходя к старомодной резной полочке.— Она много читала. Мы-то с матерью думали — будет у нас ученая, да ничего не вышло. Значит, не судьба...
Отец говорил об Иветте так, словно она была покойницей. Меня это раздражало, но я не смел ему перечить, И все же я понял, что отец не так уж сердит на Иветту, как могло показаться с первого взгляда. В душе он по-прежнему любил ее, только виду не доказывал по суровости своей рыбацкой натуры.
Отец погасил свет и открыл окно. Комнату наполнило свежее дыхание моря.
— Давно не проветривал,— сказал он и, выглянув
в окно, продолжал: — А дождь как будто перестал, и ветер утих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187