С Виртманисом он предпочитал не спорить. Молодой радист хорошо знал свое дело, но был чересчур самонадеян. По всей вероятности, считал, что за годы учения в школе приобрел знаний больше, чем некоторые люди, прошедшие суровую школу жизни.
Самоуверенность и резкость Виртманиса раздражали не одного капитана, но и многих старших по возрасту членов команды, поэтому радист вынужден был держаться достаточно обособленно.
Капитан Зариньш, как всегда, оказался прав. Перед восходом солнца подул ветер, крепчавший с каждым часом.
Незадолго до завтрака судно вошло в Гибралтарский пролив. Испанский и африканский берега были так близко, что в бинокль можно было разглядеть белую пену на волнах, бьющихся о прибрежные скалы.
Сдав вахту, первый штурман Миезитис не отправился, как обычно, отдыхать в свою каюту, а остался на капитанском мостике и все время наблюдал за испанским берегом. Сильный смуглый сорокапятилетний мужчина с обветренным лицом и мягкими, выгоревшими на солнце, как в детстве, волосами стоял, опершись о фальшборт. Штурман был явно захвачен какими-то своими мыслями.
— Ну чего ты уставился, невесту, что ли, потерял? — спросил его капитан, переступив с больной ноги на здоровую.— Небось есть у тебя какая-нибудь особа в Мадриде, Валенсии или Барселоне?..
— Да, Мадрид, Валенсия, Барселона,— повторил задумчиво Миезитис.
— И, конечно, красотка? — не отставал Зариньш.
— Красотка,— подтвердил штурман и загадочно улыбнулся.
— А зовут, конечно, Карменсита?
— Тульская винтовка,— пошутил Миезитис, и капитан громко, во весь голос, засмеялся.
— Не мели чепуху! Не поверю, что за два года ни одна не сумела тебя околдовать. Испанки — женщины пылкие, с характерами сильными, того гляди крылышки подпалят...
— Мне такое счастье не выпало, товарищ капитан. Я все время, пока меня не ранили, находился на фронте, воевал.
— А в госпитале?
— Сознаться, что ли, а? — Миезитис улыбнулся.
— А то как? От своего командира нельзя ничего скрывать.
— Ладно уж, сознаюсь. Влюбился я в госпитале. Но она не испанка и не Карменситой ее звали. Эта девушка была француженкой, в том же госпитале Интернациональной бригады. Звали ее Лизи.
— Лизи? Чудесное имя! — воскликнул капитан.
— Да, Лизи,— повторил Миезитис; для него, видно было, имя это звучало дивной музыкой.— Ли-зи!..
Капитан сочувственно похлопал штурмана по плечу:
— Гляди, гляди, может, увидишь ее на берегу.
— Нет, товарищ капитан,— произнес Миезитис угрюмо,— больше мне ее никогда не увидеть. Ее... в Альпах убили... гитлеровцы...
— Убили? — переспросил капитан, как бы не веря услышанному.— Лизи убита?
— Да,— штурман протер носовым платком влажные стекла бинокля.— Лизи...
С минуту оба молчали. Потом капитан хотел было что-то спросить, но, стиснув зубы, отвернулся, взглянул на компас и, бросив коротко матросам, несшим вахту: «Так держать!» — направился в салон завтракать.
Разговор с капитаном взбаламутил душу штурмана, как шторм взбаламучивает море. Покрытые пылью забвения, события и люди вдруг встали во весь рост — как живые.
Гражданская война в Испании, республиканцы, сражающиеся с фашистами. В те времена он, комсомолец Миезитис, был еще зеленым юнцом: всего лишь два года подпольной работы. Днем мостил рижские улицы, по вечерам посещал среднюю школу для взрослых.
Но вот фашисты совершили вероломное нападение на Испанскую республику.
Узнав, что отовсюду, из всех стран мира люди добровольно отправляются в Испанию для защиты республики, он спросил себя: «Кто ты такой? Достаточно ли у тебя сил и мужества, чтобы круто изменить жизнь, к которой привык, пожертвовать ею в борьбе за свободу и счастье далекого чужого народа?»
И Миезитис сделал выбор.
В волшебном калейдоскопе памяти одна картина сменяла другую: различные участки фронта, кровопролитные бои и дни затишья. И вот — ранение, госпиталь; разгром республики; концлагерь во Франции.
Штурману в мельчайших подробностях припомнилась та ночь, когда ему удалось бежать из плена с намерением увидеть Лизи.
Голодный, весь изодранный колючками, он долгие недели скитался в густых лесах южной Франции: страна была оккупирована гитлеровцами.
Лизи вместе с Миезитисом ушла в Альпы, они примкнули к одному из партизанских соединений.
Сердце штурмана пронзила нестерпимая боль, страшнее этой боли не было ничего: в маленьком горном селении партизан настигли фашисты, и Лизи, его Лизи, погибла от вражеской пули. Нет больше любимой, никогда он ее не увидит...
Позавтракав, вернулся капитан и, распахнув дверь каюты радиста, крикнул:
— Сводку прогноза!
Виртманис, чувствуя усталость, все еще валялся на койке и подремывал. Он быстро встал и, протерев сонные глаза, принялся за работу. Из радиорубки послышались характерные попискивания и радиошумы. Наконец Виртманис появился в дверях, в руке у него белел исписанный листок бумаги.
— Пожалуйста, товарищ капитан,— он протянул сводку Зариныну.— В восточной части Атлантического океана, у берегов Португалии, северный ветер и семь-восемь баллов. В Бискайском заливе — туман и шторм.
— Ну, что я говорил?
— Чего там, иной раз можно и угадать.— Виртманис засунул руки в карманы брюк.— Случается и слепой курице зернышко склюнуть.
— Как ты разговариваешь с командиром! — возмутился Миезитис.
— Как аукнется, так и откликнется,— отрезал Виртманис и, засунув руки в карманы еще глубже, сплюнул за борт.— В Бискайском заливе, между прочим, всегда шторма,— прибавил он, как бы извиняясь,— Знаю это со школьной скамьи.
— Неважнецкая у тебя была школа,— миролюбиво сказал Зариньш.— Радист ты хороший, а человек... Эх, да что там говорить. Нос больно задираешь! Как бы его кто не зацепил ненароком.
— О своем носе я сам позабочусь,— выпалил Виртманис и стал спускаться вниз завтракать.
— Молодой зайчишка, дроби не нюхал,— обращаясь
Миезитис не на шутку рассердился:
— Не понимаю, откуда у него такое высокомерие, спесь дурацкая? Молокосос, жизни не нюхал, а дерзит бывалым мужикам.
— Ничего. Всему свое время. Не вдруг сталь закаляется.
— Многое зависит и от отливки,— философски заметил Миезитис и через минуту добавил: — По-моему, в характер Виртманиса многовато лигатуры всыпали.
Капитан засмеялся.
— Почти в каждый металл добавляют чуть-чуть лигатуры... Смотри — Тарифа!
На побережье Испании, справа по борту, взору открылся Тарифа — городишко с большим маяком, возвышавшимся наг острове. Едва «Мемеле» миновала его, как все почувствовали мощное дыхание океана. От боковой волны судно стало крениться, усилился ветер.
В вечерних сумерках «Мемеле» достигла берегов Португалии. Вскоре позади остался мыс Святого Винсента с его маяками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187