— голос атамана дрожит и, кажется, вот-вот сорвется.
— Аким Никитич Черепов...
— Аким! — Зверев протягивает руки и делает шаг вперед, словно желая обнять своего пленника, потом оглядывается, видит удивленные лица сообщников, отступает назад и с прежней неумолимостью спрашивает: — Ты знаешь, кто я?
— Ты капитан Зверев...— обливаясь слезами, говорит Аким.— Отец, родной, я не виноват! Прости меня ради бога!
— Бога ты предал, Россию предал, Что у тебя, Аким, может быть общего с этими...— и он кивает на связанного Элкснитиса и умирающего лесничего,— с этими подонками? Для того я тебя вырастил, чтобы ты, как змея, родного отца тайком ужалил?
Спазмы сжимают горло Акима, ему трудно говорить:
— Отец, я не хотел ехать. Они заставили. Прости, отец, прости!
Зверев приказывает своим людям привязать Элкснитиса к столбу во дворе лесничего. Кулаки приносят солому и керосин. Сухие охапки пшеничной соломы летят под ноги Яна, его одежду обливают керосином.
Капитан Зверев достает из кармана спички.
— Хорошо, Аким, я прощу тебя. Но сначала докажи что ты достоин своего отца. Вот тебе спички, зажигай!
Аким стоит в нерешительности.
— Не то рядом привяжем,— грозно говорит Зверев. С коробкой спичек в руках Аким приближается
к Элкснитису. Его руки дрожат, он долго не может достать спичку.
— Ян Янович,— едва слышится срывающийся, но по-прежнему певучий голос.— Прости меня бога ради, я ведь жить хочу... Жить хочу...
В лицо Акиму летит плевок. Стерев его локтем, он, словно в молитве, опускается на колени, чиркает спичкой, подносит ее к соломе, но спичка гаснет. Торопливо достает другую, чиркает, потом еще одну, еще...
— Аким! — гневно кричит отец.
Аким съеживается и снова поспешно достает спичку, подносит ее к соломе. Солома вспыхивает красным пламенем, окруженным клубами черного, смрадного дыма.
Элкснитис зажмуривается. Сначала ему кажется, что он в комнате у Жени у истопленной плиты. Продрогшее тело охватывает жар тлеющих углей, но вдруг они вспыхивают ослепительным, нестерпимым пламенем. Ян стоит, весь объятый рыжими языками огня.
В эту минуту долину сотрясает многоголосый крик:
— За революцию, товарищи, уррр-а-а-а!
Бандиты вскакивают на коней и кидаются врассыпную. По деревне мчится двуколка, поливая их смертельным градом пуль.
— Уррр-а-а-а-а-а!
Вытаращив обезумевшие глаза, Черепов, прячась, перебегает от одного дома к другому. Наконец, схватив чьего-то коня, вскакивает на него и галопом несется вдогонку Звереву. Но пуля настигает его. Он нелепо вскидывает руки и боком валится с коня. Нога запутывается в стремени, и тело Черепова долго тащится вслед за взбесившимся конем.
В горячке боя красноармейцы не сразу заметили страшный костер во дворе лесничего. Разогнав бандитов, они отвязывают Яна от столба, бережно вносят его в избу. Дед, спустив ноги с печи, сквозь слезы говорит:
— Это наш командир. Не послушался меня, не уехал. А где же мой сын? Мой сын?
Командир тачанки вливает в рот Элкснитиса глоток холодного чая.
— Товарищ, мы приехали из уезда. Товарищ...
— Женя... не надо,— еле слышно шепчет Элкснитис.— Ничего особенного нет... Не надо...
Ян умолкает и, в последний раз судорожно поймав ртом воздух, затихает навеки.
Обнажив головы, все молча окружают его.
— У него была девушка, которую зовут Женей,— нарушает наконец молчание командир тачанки.— На обратном пути, товарищи, заедем и разыщем ее. Так нельзя, надо известить.
Сквозь серебристые морозные узоры, затянувшие оконное стекло, в сумрачное помещение врывается яркий луч света и ложится на бледное, покрытое копотью лицо Яна Элкснитиса. На печи плачет дед. Он плачет и плачет, словно собираясь выплакать все слезы, скопившиеся и не выплаканные за долгую жизнь.
ЖИВОЕ ЗНАМЯ
Стояли последние дни апреля тысяча девятьсот девятнадцатого года. Весенние дожди смыли с пригорков буровато-серую, похожую на паутину корочку снега, и кое-где навстречу теплому солнцу уже пробивались первые зеленые ростки. Чахлые, хрупкие, еле заметные, они с каждым днем набирали силу, и вдруг в один прекрасный день все вокруг зазеленело. Воздух звенел от трелей жаворонков, на голых ветках деревьев щебетали скворцы, а в низинах у ручьев расцвели верба и
орешник. Земля, сбросив тяжелый зимний покров, дымилась, одевая голубоватой трепещущей дымкой белоснежные березовые рощи и синие лесные чащи.
После суровой зимы воспрянули духом и жители имения Парупе. Эта зима не была обычной зимой — с пушистым снегом, спокойствием и тишиной. То была грозная зима, полная страха, слез, стонов и крови: первая зима после уничтожения Советской власти, когда по курзем-ским усадьбам рыскали вооруженные банды убийц, возглавляемые фон дер Гольцем, Вермонтом 1 и националистами. Эти банды оставляли на своем пути вытоптанные коваными сапогами сады, следы крови на снегу и могилы, наспех закиданные мерзлыми комьями земли.
Трудной и мучительной была эта зима для Курземе...
Когда земля оттаяла, батраки имения Парупе и безземельные крестьяне волости обошли все поля и леса, разыскали могилы расстрелянных и решили Первого мая перенести их в одну братскую могилу. Об этом стало известно волостному полицейскому. Одетый в поношенную английскую военную форму, он с револьвером на боку разъезжал по волости на лакированных линейных дрожках. На сиденье рядом с ним лежала винтовка. Подъехав к чьей-либо усадьбе, будь то утро или вечер, день или глухая полночь, он, сойдя с линейки, кричал: «Лабрй-тынь!» 2 Тщательно разнюхав все, что ему нужно, он вскакивал на линейку и, поднеся руку к диковинной формы английской военной фуражке, восклицал на прощанье: «Лабритынь!» Жители волости так и прозвали его Лабритынем. Мало кто знал его настоящую фамилию — разве только немногочисленные айзсарги 3 волости — опора и ближайшие помощники Лабритыня.
Проведав, что батраки имения Парупе и волостная беднота собираются Первого мая хоронить убитых и расстрелянных крестьян, Лабритынь потерял покой. Чаще обычного его лакированная линейка тряслась теперь по ухабистым проселкам волости, и чаще обычного во всех уголках волости, и особенно в имении Парупе, раз-
1 Бермонт-Авалов — командующий белогвардейской армией, зверски расправлявшейся с трудящимися Латвии и разгромленной в 1919 году.
2 Доброго утречка (лат.).
3 Айзсарги — военизированная кулацко-фашистская организация в буржуазной Латвии, напоминавшая гитлеровских штурмовиков. Айзсарги были главной опорой фашистского правительства Ульманиса, а в годы Великой Отечественной войны стали агентурой гитлеровского гестапо.
давалось знакомое: «Лабритынь!» Казалось, полицейского охватила весенняя лихорадка. Как-то, подъехав к волостной школе, он направился к учительнице Пилаге и, распахнув без стука дверь в ее комнату, будто желая застать ее врасплох за недозволенным занятием, крикнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
— Аким Никитич Черепов...
— Аким! — Зверев протягивает руки и делает шаг вперед, словно желая обнять своего пленника, потом оглядывается, видит удивленные лица сообщников, отступает назад и с прежней неумолимостью спрашивает: — Ты знаешь, кто я?
— Ты капитан Зверев...— обливаясь слезами, говорит Аким.— Отец, родной, я не виноват! Прости меня ради бога!
— Бога ты предал, Россию предал, Что у тебя, Аким, может быть общего с этими...— и он кивает на связанного Элкснитиса и умирающего лесничего,— с этими подонками? Для того я тебя вырастил, чтобы ты, как змея, родного отца тайком ужалил?
Спазмы сжимают горло Акима, ему трудно говорить:
— Отец, я не хотел ехать. Они заставили. Прости, отец, прости!
Зверев приказывает своим людям привязать Элкснитиса к столбу во дворе лесничего. Кулаки приносят солому и керосин. Сухие охапки пшеничной соломы летят под ноги Яна, его одежду обливают керосином.
Капитан Зверев достает из кармана спички.
— Хорошо, Аким, я прощу тебя. Но сначала докажи что ты достоин своего отца. Вот тебе спички, зажигай!
Аким стоит в нерешительности.
— Не то рядом привяжем,— грозно говорит Зверев. С коробкой спичек в руках Аким приближается
к Элкснитису. Его руки дрожат, он долго не может достать спичку.
— Ян Янович,— едва слышится срывающийся, но по-прежнему певучий голос.— Прости меня бога ради, я ведь жить хочу... Жить хочу...
В лицо Акиму летит плевок. Стерев его локтем, он, словно в молитве, опускается на колени, чиркает спичкой, подносит ее к соломе, но спичка гаснет. Торопливо достает другую, чиркает, потом еще одну, еще...
— Аким! — гневно кричит отец.
Аким съеживается и снова поспешно достает спичку, подносит ее к соломе. Солома вспыхивает красным пламенем, окруженным клубами черного, смрадного дыма.
Элкснитис зажмуривается. Сначала ему кажется, что он в комнате у Жени у истопленной плиты. Продрогшее тело охватывает жар тлеющих углей, но вдруг они вспыхивают ослепительным, нестерпимым пламенем. Ян стоит, весь объятый рыжими языками огня.
В эту минуту долину сотрясает многоголосый крик:
— За революцию, товарищи, уррр-а-а-а!
Бандиты вскакивают на коней и кидаются врассыпную. По деревне мчится двуколка, поливая их смертельным градом пуль.
— Уррр-а-а-а-а-а!
Вытаращив обезумевшие глаза, Черепов, прячась, перебегает от одного дома к другому. Наконец, схватив чьего-то коня, вскакивает на него и галопом несется вдогонку Звереву. Но пуля настигает его. Он нелепо вскидывает руки и боком валится с коня. Нога запутывается в стремени, и тело Черепова долго тащится вслед за взбесившимся конем.
В горячке боя красноармейцы не сразу заметили страшный костер во дворе лесничего. Разогнав бандитов, они отвязывают Яна от столба, бережно вносят его в избу. Дед, спустив ноги с печи, сквозь слезы говорит:
— Это наш командир. Не послушался меня, не уехал. А где же мой сын? Мой сын?
Командир тачанки вливает в рот Элкснитиса глоток холодного чая.
— Товарищ, мы приехали из уезда. Товарищ...
— Женя... не надо,— еле слышно шепчет Элкснитис.— Ничего особенного нет... Не надо...
Ян умолкает и, в последний раз судорожно поймав ртом воздух, затихает навеки.
Обнажив головы, все молча окружают его.
— У него была девушка, которую зовут Женей,— нарушает наконец молчание командир тачанки.— На обратном пути, товарищи, заедем и разыщем ее. Так нельзя, надо известить.
Сквозь серебристые морозные узоры, затянувшие оконное стекло, в сумрачное помещение врывается яркий луч света и ложится на бледное, покрытое копотью лицо Яна Элкснитиса. На печи плачет дед. Он плачет и плачет, словно собираясь выплакать все слезы, скопившиеся и не выплаканные за долгую жизнь.
ЖИВОЕ ЗНАМЯ
Стояли последние дни апреля тысяча девятьсот девятнадцатого года. Весенние дожди смыли с пригорков буровато-серую, похожую на паутину корочку снега, и кое-где навстречу теплому солнцу уже пробивались первые зеленые ростки. Чахлые, хрупкие, еле заметные, они с каждым днем набирали силу, и вдруг в один прекрасный день все вокруг зазеленело. Воздух звенел от трелей жаворонков, на голых ветках деревьев щебетали скворцы, а в низинах у ручьев расцвели верба и
орешник. Земля, сбросив тяжелый зимний покров, дымилась, одевая голубоватой трепещущей дымкой белоснежные березовые рощи и синие лесные чащи.
После суровой зимы воспрянули духом и жители имения Парупе. Эта зима не была обычной зимой — с пушистым снегом, спокойствием и тишиной. То была грозная зима, полная страха, слез, стонов и крови: первая зима после уничтожения Советской власти, когда по курзем-ским усадьбам рыскали вооруженные банды убийц, возглавляемые фон дер Гольцем, Вермонтом 1 и националистами. Эти банды оставляли на своем пути вытоптанные коваными сапогами сады, следы крови на снегу и могилы, наспех закиданные мерзлыми комьями земли.
Трудной и мучительной была эта зима для Курземе...
Когда земля оттаяла, батраки имения Парупе и безземельные крестьяне волости обошли все поля и леса, разыскали могилы расстрелянных и решили Первого мая перенести их в одну братскую могилу. Об этом стало известно волостному полицейскому. Одетый в поношенную английскую военную форму, он с револьвером на боку разъезжал по волости на лакированных линейных дрожках. На сиденье рядом с ним лежала винтовка. Подъехав к чьей-либо усадьбе, будь то утро или вечер, день или глухая полночь, он, сойдя с линейки, кричал: «Лабрй-тынь!» 2 Тщательно разнюхав все, что ему нужно, он вскакивал на линейку и, поднеся руку к диковинной формы английской военной фуражке, восклицал на прощанье: «Лабритынь!» Жители волости так и прозвали его Лабритынем. Мало кто знал его настоящую фамилию — разве только немногочисленные айзсарги 3 волости — опора и ближайшие помощники Лабритыня.
Проведав, что батраки имения Парупе и волостная беднота собираются Первого мая хоронить убитых и расстрелянных крестьян, Лабритынь потерял покой. Чаще обычного его лакированная линейка тряслась теперь по ухабистым проселкам волости, и чаще обычного во всех уголках волости, и особенно в имении Парупе, раз-
1 Бермонт-Авалов — командующий белогвардейской армией, зверски расправлявшейся с трудящимися Латвии и разгромленной в 1919 году.
2 Доброго утречка (лат.).
3 Айзсарги — военизированная кулацко-фашистская организация в буржуазной Латвии, напоминавшая гитлеровских штурмовиков. Айзсарги были главной опорой фашистского правительства Ульманиса, а в годы Великой Отечественной войны стали агентурой гитлеровского гестапо.
давалось знакомое: «Лабритынь!» Казалось, полицейского охватила весенняя лихорадка. Как-то, подъехав к волостной школе, он направился к учительнице Пилаге и, распахнув без стука дверь в ее комнату, будто желая застать ее врасплох за недозволенным занятием, крикнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187