— Испании тоже существует две: мы и вы — народ и угнетатели. Но вам не удастся победить народ. Честных испанцев с души воротит от вашего золота. На нем кровь и пот испанского народа...
— Молчать, мерзавец! — рявкнул полковник. Собака вскочила, злобно ощерившись, готовая защищать своего хозяина.
Удар хлыста рассек воздух. Петля, как пиявка, обвилась вокруг шеи Алехандро. Он рванулся и схватил стул. Но в руку вонзились острые собачьи клыки.
Приоткрытая боковая дверь распахнулась, и на пороге появилась плотная фигура плешивого фон Эйсберга.
— Сеньор Чичаро! — крикнул разгневанный полковник.— Я не желаю больше вести разговор со скалами Сьерра-Невады! Так что давайте испробуем иные средства...
— С удовольствием, полковник. Мне давно пора поразмяться.
Полковник нажал кнопку звонка, вошли два охранника.
— Принесите этому голодранцу сапоги! — приказал полковник Морсильо.
На лицах охранников появилась отвратительная ухмылка.
— Ты когда-нибудь носил сапоги? — с издевкой спросил Морсильо.
— Нет, кроме вас, вся Испания ходит в отрепьях. Не замечали?
— Стало быть, перед смертью мы предоставим тебе возможность пощеголять в сапогах. Они сшиты еще в сапожных мастерских ее величества испанской королевы Иоанны Безумной.
Охранники внесли в комнату ржавые орудия пыток, по виду напоминавшие голенища сапог.
— Так вот они какие...— сеньор Чичаро стал с деланным любопытством рассматривать железные голенища.— Впервые вижу подобное, хотя в этаких делах у меня опыт немалый.
Полковник Морсильо самодовольно вскинул голову.
— У нас, фалангистов, есть свои национальные орудия пыток, которые мы стараемся сохранить как достояние истории Испании. Видите, это так называемый испанский сапог. Его в конце восемнадцатого столетия широко применяли не только у нас, но и во всех европейских тюрьмах. Он состоит из двух изогнутых металлических пластин, с внутренней стороны которых натыканы железные шипы. Так вот, эти голенища обхватывают икры ног и при помощи винтов постепенно сжимаются. Шипы впиваются в тело до самой кости и причиняют неимоверную боль, а чтобы она была особенно чувствительной, винты то ослабляют, то снова завинчивают, да еще по голенищам постукивают каким-нибудь тяжелым предметом, чтобы шипы эти поглубже впивались...
Скрежеща ржавым металлом, мучители приблизились к Алехандро и внезапно ударили его что есть сил сзади по коленным суставам. Алехандро упал. Чичаро уселся ему на живот, а Морсильо — на ноги, и обнаженные икры партизана были втиснуты в испанский сапог.
— Теперь ты забудешь о народе и республике, теперь ты согласишься работать на нас.
— Этому не бывать...
Значит, умрешь. — Пусть... Народ бессмертен... он отомстит. Мучители засмеялись.
Заскрежетали ржавые винты, шипы терзали тело. Алехандро стиснул зубы, глаза заволокла густая, как дым, мгла...
Очнулся он от кошмарного сна; оглядевшись, понял, что находится в той же камере, в которой провел первую ночь. Не мог определить, как долго был в беспамятстве. Ни Чичаро, ни Морсильо поблизости не было. В углу слышались знакомые шорохи, крысы грызли прелую солому. В окно пробивался рассвет. На фоне белесого неба вырисовывалась железная решетка.
Алехандро попытался подняться, но не смог. Нестерпимо болели сломанные кости, от ударов и собачьих укусов ныла спина, в голове гудело. Он вытянулся на сыром глиняном полу и принялся наблюдать за огромным пауком, который ткал паутину прямо у него над головой.
Послышались шаги, кто-то направлялся к дверям камеры... Заскрипел ржавый ключ, дверь отворилась, вошел священник в сутане с позолоченным распятием в руках. В предрассветных сумерках его лицо на темной стене казалось комом светло-желтого воска. Священник шел на цыпочках, взмахивая широкими рукавами сутаны, как коршун крыльями.
— Спишь, грешник? — спросил он.— Да отверзну т-ся глаза твои грешные и уста, и да помолимся господу нашему, чтоб не затащил сатана твою грешную душу в геенну огненную, чтоб вознесли ее ангелы в рай.
Алехандро равнодушно взглянул на незваного гостя. Подняв вверх желтый палец, как восковую свечу, святой отец продолжал:
— Покайся, грешник! Совершив преступление против государства и генерала Франко, тычтем самым согрешил и перед господом нашим, и католической церковью. Ибо в священном писании сказано, что правители — наместники бога на земле. Молись и кайся пред светлым ликом всевышнего. Только покаявшийся и смиривший гордыню обретет царствие небесное.
— У меня нет иного бога, кроме моего народа, свободы и республики!
— Не богохульствуй, сын мой! Не упоминай о народе, погрязшем во грехе, его тоже ждут адские муки. Слова «свобода» и «республика» тебе нашептывает на ухо сатана.
Алехандро не выдержал. Упершись руками об пол, он приподнялся и сел.
Священник отпрянул назад и перекрестился.
— Черт бы тебя побрал вместе с твоим адом! — воскликнул Ортэга с ненавистью.
Святой отец поспешил скрыться.
Алехандро остался один; измученный, он снова рухнул на сырой холодный пол и потерял сознание.
Очнулся он оттого, что чья-то сильная рука теребила его за плечо:
— Алехандро Ортэга!
— Да, я готов...
— Тише, товарищ Ортэга!
Партизан открыл воспаленные глаза, над ним склонился тюремный надзиратель:
— Вам тут письмо.— Всунув в руку заключенному небольшой орех, добавил: — Его мне вчера передал племянник, сын моего покойного брата. Парень ждет ответа. Поспеши, они скоро придут за тобой,— он показал рукой на дверь.
Надзиратель ушел. Алехандро прижал орех зубами, скорлупа легко распалась на две части. Внутри он обнаружил небольшую папиросную бумажку, намотанную на тонкий графитовый стержень. Жадно проглотил светло-серые буковки.
Слезы застили глаза; впервые в жизни он плакал, плакал, как ребенок, припав к тюремному полу и всхлипывая. Они живы! Все — и Макарио, и Мигуэль. Они дали клятву бороться до полной победы...
Алехандро почувствовал облегчение, схватил графитовый стержень, расправил листок на полу и на обратной его стороне написал:
«Я, как всегда, тверд. Покидая Францию, я знал, что меня ждет на родине. Обо мне не горюйте, я не жертва г- я выполняю свой долг. Благодарю за честь, которую вы мне оказали, избрав своим командиром. Меня убьют, может, через час, а может, еще раньше. Но мне не страшно, ибо знаю, за что умираю. Будь у меня тысяча жизней, отдал бы их все за свободу Испании, за победу. Продолжайте борьбу, друзья! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях...»
31*;
Тонкий графитовый стержень рассыпался в руке. Алехандро свернул бумажку и положил в пустой орех. Липкие края скорлупы плотно склеились. Он подполз к двери и тихо постучал. Надзиратель приоткрыл дверь, взял орех и зажал его в ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
— Молчать, мерзавец! — рявкнул полковник. Собака вскочила, злобно ощерившись, готовая защищать своего хозяина.
Удар хлыста рассек воздух. Петля, как пиявка, обвилась вокруг шеи Алехандро. Он рванулся и схватил стул. Но в руку вонзились острые собачьи клыки.
Приоткрытая боковая дверь распахнулась, и на пороге появилась плотная фигура плешивого фон Эйсберга.
— Сеньор Чичаро! — крикнул разгневанный полковник.— Я не желаю больше вести разговор со скалами Сьерра-Невады! Так что давайте испробуем иные средства...
— С удовольствием, полковник. Мне давно пора поразмяться.
Полковник нажал кнопку звонка, вошли два охранника.
— Принесите этому голодранцу сапоги! — приказал полковник Морсильо.
На лицах охранников появилась отвратительная ухмылка.
— Ты когда-нибудь носил сапоги? — с издевкой спросил Морсильо.
— Нет, кроме вас, вся Испания ходит в отрепьях. Не замечали?
— Стало быть, перед смертью мы предоставим тебе возможность пощеголять в сапогах. Они сшиты еще в сапожных мастерских ее величества испанской королевы Иоанны Безумной.
Охранники внесли в комнату ржавые орудия пыток, по виду напоминавшие голенища сапог.
— Так вот они какие...— сеньор Чичаро стал с деланным любопытством рассматривать железные голенища.— Впервые вижу подобное, хотя в этаких делах у меня опыт немалый.
Полковник Морсильо самодовольно вскинул голову.
— У нас, фалангистов, есть свои национальные орудия пыток, которые мы стараемся сохранить как достояние истории Испании. Видите, это так называемый испанский сапог. Его в конце восемнадцатого столетия широко применяли не только у нас, но и во всех европейских тюрьмах. Он состоит из двух изогнутых металлических пластин, с внутренней стороны которых натыканы железные шипы. Так вот, эти голенища обхватывают икры ног и при помощи винтов постепенно сжимаются. Шипы впиваются в тело до самой кости и причиняют неимоверную боль, а чтобы она была особенно чувствительной, винты то ослабляют, то снова завинчивают, да еще по голенищам постукивают каким-нибудь тяжелым предметом, чтобы шипы эти поглубже впивались...
Скрежеща ржавым металлом, мучители приблизились к Алехандро и внезапно ударили его что есть сил сзади по коленным суставам. Алехандро упал. Чичаро уселся ему на живот, а Морсильо — на ноги, и обнаженные икры партизана были втиснуты в испанский сапог.
— Теперь ты забудешь о народе и республике, теперь ты согласишься работать на нас.
— Этому не бывать...
Значит, умрешь. — Пусть... Народ бессмертен... он отомстит. Мучители засмеялись.
Заскрежетали ржавые винты, шипы терзали тело. Алехандро стиснул зубы, глаза заволокла густая, как дым, мгла...
Очнулся он от кошмарного сна; оглядевшись, понял, что находится в той же камере, в которой провел первую ночь. Не мог определить, как долго был в беспамятстве. Ни Чичаро, ни Морсильо поблизости не было. В углу слышались знакомые шорохи, крысы грызли прелую солому. В окно пробивался рассвет. На фоне белесого неба вырисовывалась железная решетка.
Алехандро попытался подняться, но не смог. Нестерпимо болели сломанные кости, от ударов и собачьих укусов ныла спина, в голове гудело. Он вытянулся на сыром глиняном полу и принялся наблюдать за огромным пауком, который ткал паутину прямо у него над головой.
Послышались шаги, кто-то направлялся к дверям камеры... Заскрипел ржавый ключ, дверь отворилась, вошел священник в сутане с позолоченным распятием в руках. В предрассветных сумерках его лицо на темной стене казалось комом светло-желтого воска. Священник шел на цыпочках, взмахивая широкими рукавами сутаны, как коршун крыльями.
— Спишь, грешник? — спросил он.— Да отверзну т-ся глаза твои грешные и уста, и да помолимся господу нашему, чтоб не затащил сатана твою грешную душу в геенну огненную, чтоб вознесли ее ангелы в рай.
Алехандро равнодушно взглянул на незваного гостя. Подняв вверх желтый палец, как восковую свечу, святой отец продолжал:
— Покайся, грешник! Совершив преступление против государства и генерала Франко, тычтем самым согрешил и перед господом нашим, и католической церковью. Ибо в священном писании сказано, что правители — наместники бога на земле. Молись и кайся пред светлым ликом всевышнего. Только покаявшийся и смиривший гордыню обретет царствие небесное.
— У меня нет иного бога, кроме моего народа, свободы и республики!
— Не богохульствуй, сын мой! Не упоминай о народе, погрязшем во грехе, его тоже ждут адские муки. Слова «свобода» и «республика» тебе нашептывает на ухо сатана.
Алехандро не выдержал. Упершись руками об пол, он приподнялся и сел.
Священник отпрянул назад и перекрестился.
— Черт бы тебя побрал вместе с твоим адом! — воскликнул Ортэга с ненавистью.
Святой отец поспешил скрыться.
Алехандро остался один; измученный, он снова рухнул на сырой холодный пол и потерял сознание.
Очнулся он оттого, что чья-то сильная рука теребила его за плечо:
— Алехандро Ортэга!
— Да, я готов...
— Тише, товарищ Ортэга!
Партизан открыл воспаленные глаза, над ним склонился тюремный надзиратель:
— Вам тут письмо.— Всунув в руку заключенному небольшой орех, добавил: — Его мне вчера передал племянник, сын моего покойного брата. Парень ждет ответа. Поспеши, они скоро придут за тобой,— он показал рукой на дверь.
Надзиратель ушел. Алехандро прижал орех зубами, скорлупа легко распалась на две части. Внутри он обнаружил небольшую папиросную бумажку, намотанную на тонкий графитовый стержень. Жадно проглотил светло-серые буковки.
Слезы застили глаза; впервые в жизни он плакал, плакал, как ребенок, припав к тюремному полу и всхлипывая. Они живы! Все — и Макарио, и Мигуэль. Они дали клятву бороться до полной победы...
Алехандро почувствовал облегчение, схватил графитовый стержень, расправил листок на полу и на обратной его стороне написал:
«Я, как всегда, тверд. Покидая Францию, я знал, что меня ждет на родине. Обо мне не горюйте, я не жертва г- я выполняю свой долг. Благодарю за честь, которую вы мне оказали, избрав своим командиром. Меня убьют, может, через час, а может, еще раньше. Но мне не страшно, ибо знаю, за что умираю. Будь у меня тысяча жизней, отдал бы их все за свободу Испании, за победу. Продолжайте борьбу, друзья! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях...»
31*;
Тонкий графитовый стержень рассыпался в руке. Алехандро свернул бумажку и положил в пустой орех. Липкие края скорлупы плотно склеились. Он подполз к двери и тихо постучал. Надзиратель приоткрыл дверь, взял орех и зажал его в ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187