Яркое пламя жадно пожирало сухие ветки. Его теплое дыхание ласково касалось усталых век. После скудного ужина почти все заснули. Дети засыпали со сладким сушеным инжиром во рту, положив головы на материнские колени. На свете нет ничего слаще, чем сон, но волшебство и истинную сладость его познал лишь тот, кто смертельно устал.
С вросшего глубоко в землю серого камня, лежавшего рядом с костром, поднялся высокого роста человек с большими беспокойными глазами. У него был кривоватый орлиный нос, под которым темнела узкая полоска усов; на голове баскский берет. Человек этот легонько потормошил за плечо одного из дремавших бойцов:
— Эй! Макарио! Макарио Родригес! И ты, что ли, спишь?
Тот, к кому он обращался, вздрогнул, поднял на тормошившего его человека усталый взгляд.'
— Что ты, Алехандро Ортэга! В глазах будто песок, а сна нет. Сижу вот, думаю.
— Ладно, потом подумаем вместе. Сейчас необходимо посты расставить...
— Товарищ командир, люди измучены.
— Давай погонщиков. Они сегодня в бою не были.
— Да, Алехандро, это единственный выход. Пусть посидят постерегут — каждый понемногу.
Макарио Родригес отправился будить заснувших
глубоким сном погонщиков. Алехандро снова уселся на крепкую спину камня.
Его взору открывалась широкая просека, когда-то здесь среди лесной чащи оставленная снежной лавиной. Сквозь просеку, освещенную луной, хорошо просматривался западный склон горы. Алехандро глядел вдаль и тихонько напевал:
О Сьерра-Невада, в пещерах борцов ты укрой, Чтоб не настигла их пуля врагов смертельных. С ними ведем за свободу неравный бой. Знаем, любовь твоя к нам беспредельна.
Расставив часовых, Макарио вернулся к костру.
— Все в порядке, товарищ командир. Тебе бы тоже не мешало отдохнуть.
— Мне не до сна. Сегодня у меня особенный день. Попробуй отгадай — почему?
— Именины?
— Нет.
— День рождения?
— Тоже нет.
— Говори, Алехандро, в чем дело? Мне невдомек. Алехандро посмотрел в глаза товарищу и чуть грустно
улыбнулся.
— Знаешь, Макарио, я и сам об этом едва не забыл. Дело давнее. Шесть лет тому назад в такую вот ночь я покинул родную Астурию, тесную и темную лачугу моего отца-углекопа. В ту пору я был совсем мальчишкой. Никто не поверил бы, что мой партизанский отряд, состоявший из таких же юнцов, как и я, к тому моменту уже целый год не давал фалангистам покоя.
Но они все-таки напали на мой след. Отца и мать расстреляли. Схватили многих моих товарищей. Мне удалось бежать. Долгое время прятался в горах. Иногда заглядывал в отцовскую хибару: там было пусто и печально... Наконец однажды ночью я срубил наши пышно разросшиеся фиговое и гранатовое деревца, которые росли в саду у колодца, поджег нашу хибару и ушел прочь из этих мест.
В Сантадерских горах я нарвался на фалангистов, преследовавших партизанский отряд басков. Еще немного — и меня расстреляли бы. Но, видимо, из-за того, что я казался моим врагам совсем мальчишкой и все твердил, что знать не знаю никаких партизан, рас-
стрел заменили концентрационным лагерем. Тех, кого по той или иной причине не расстреляли в этом лагере, кто не умер с голоду и от истязаний, через полгода отправили на Пиренеи строить укрепления вдоль границы с Францией.
Во Франции нас снова арестовали и заключили в концентрационный лагерь, где находились тысячи бойцов республиканской армии и интернациональной бригады... Вот так я расстался с родиной, Макарио.
Макарио слушал, не сводя глаз со своего командира. Никто из отряда до сих пор не знал, откуда родом их боевой товарищ. Был он небольшого роста, щуплым на вид человеком, был приветливым в обращении, однако характером отличался твердым.
Познакомился с ним Макарио в партизанском штабе, когда их обоих послали в Андалусию и поручили руководство отрядом партизан. Не раз они глядели смерти в глаза, не раз одерживали победу, терпели поражения и стойко переносили нечеловеческие трудности. А когда стихали бои, сидели у партизанских костров и, отхлебнув глоток-другой прохладного вина, рассказывали о своей жизни, родных местах, близких людях.
Алехандро был общительным, отзывчивым человеком: радовался вместе со всеми, если было чему радоваться, горевали тоже вместе, если приходила беда. Вот только о себе никогда ничего не говорил.
Макарио так и не понял, каким же образом его командиру удалось снова вернуться на родину.
На этот вопрос Алехандро ответил:
— История слишком долгая, вот если только без подробностей. В концлагере, куда я был брошен, товарищи учили меня читать и писать, тут же я стал членом коммунистической партии. Все мы учились и готовились к новым боям. Когда немецкие войска оккупировали Францию, нас отправили в рудники. Так я очутился в департаменте Гар.
Здесь нас заставляли ишачить от темна до темна, как рабов. Но мы не покорились; взорвав несколько шахт, ушли в горы. А там присоединились к французским патриотам и вместе с ними начали непримиримую борьбу с фашистами.
Победу под Сталинградом восприняли как собственную победу и стали после нее еще бесстрашнее, еще яростнее сражаться. Редко какому железнодорожному
составу удавалось отправиться на Восточный фронт из департамента Гар.
И сам не знаю, как это случилось, но вскоре мне йоручили возглавить партизанское движение в департаменте. Когда же пришла победа, завоеванная в жестоких и кровавых боях, я, конечно, очень радовался, хотя прекрасно понимал, что враг разбит не до конца. По ту сторону Пиренеев оставались те, кому удалось избежать справедливого возмездия. Там, за горами, окопались франкистские прихвостни, злейшие враги свободы и демократии.
Наша родина стала прибежищем европейской реакции. Потому-то и нет ничего удивительного, что я сегодня с вами, Макарио. Я снова перешел Пиренеи и дал клятву не выпускать винтовку из рук, пока Испания не обретет свободу. Так-то, старина! Этой ночью исполнится шесть лет, как я покинул родные места, шесть лет...
Алехандро поднял левую руку с компасом, правой показал на восток:
— Взгляни, Макарио, там Астурия, мой родной край. Человек похож на стрелку компаса: она стремится на север, а человек всеми своими помыслами — на родину. Возможно, ты иначе все это чувствуешь. Ты-то здешний, наверное, у тебя все по-другому. Ты родился на этой земле, здесь же и сражаешься...
— Ты не прав, Алехандро! — задетый за живое, воскликнул Макарио.— Я, конечно, простой крестьянин. Даже толком писать и читать не умею. Но неужели ты думаешь, что у меня нет ни сердца, ни собственных мыслей, ни чувств? Если бы это было так, я бы не сидел в горах Сьерра-Невады с ружьем в руках, спокойненько спал бы в отчем доме вместе с ослами, овцами и козами, а утром чуть свет тащился бы на помещичьи виноградники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187