Она ведь совсем еще девочка, жизни не видела, ушла на фронт прямо со школьной скамьи. Все же надежда тонкой шелковой нитью связывала мать с дочерью, и в сознании матери та еще жила, дышала, боролась и однажды, в день Победы, обязательно возвратится в родной Ленинград. Возвратится домой, и они снова будут вместе. Вдоволь наплачутся слезами радости и начнут новую жизнь.
Шура не погибнет, как ее отец. Солдаты, Шурины товарищи, не оставят женщину в беде, как не оставил свою радистку Валентину Громову капитан. Она жива,
ампутировали только кисть левой руки, а ноги она не отморозила. Капитана нашли на льду совсем раздетым, с окровавленными ногами, в одних носках. Спасая девушку, он отдал ей и сапоги, и капитанский китель, и перчатки. Мужчины не легкомысленные создания, не то что некоторые из нас, женщин. Они великодушны, в случае нужды готовы тут же прийти на выручку, частенько собой жертвуют.
Больной учащенно дышал и потел, как в лихорадке. Его голубые, глубоко запавшие глаза почти не открывались, то и дело вздрагивали плотно сомкнутые, обведенные чернотой веки. Грудь прерывисто вздымалась, будто больной хотел, но никак не мог выдавить из себя стон, будто не позволяли крепко стиснутые челюсти. Он метался на больничной койке, ему не хватало воздуха.
Сестра побежала за врачом. Когда они оба вернулись, капитан все еще продолжал бороться за свою жизнь с вьюгой и льдинами.
Опытный врач сразу же понял: это агония. Он сделал капитану инъекцию и, поправляя одеяло на его ногах, тихо, самому себе сказал:
— Сделано все возможное. Медицина тут бессильна. К сожалению, бессильна. Обморожение очень тяжелое, очень. Да и сердце...
Врач направился в палату, расположенную рядом, в которой лежала Валя Громова.
Больной меж тем успокоился, а вот сестра наоборот — совершенно потеряла покой. Больше она уже не думала о своих близких, все ее помыслы занял находившийся под ее присмотром чужой человек, которому угрожала смертельная опасность.
Если уж врачи не в силах ему помочь, так что же может сделать она? Как облегчить его страдания? Может, он хочет передать кому-нибудь из близких свою последнюю волю, слова прощания?
К спинке кровати была прикреплена дощечка, на которой она в сотый раз перечитала: Андрей Андреевич Петров. Под этой надписью была выведена температурная кривая. Она выходила далеко за пределы линии, обозначавшей нормальную: так в бурю выплескиваются на морской берег гигантские волны.
Что же делать? Как помочь? Андрей Андреевич Петров... Но где живут его отец и мать, жена и дети? Как узнать их адрес? Возможно, врач записал его в историю болезни, а возможно, и нет. Капитана ведь привезли сюда без сознания на каком-то сторожевом корабле вместе с радисткой Валей Громовой, она лежит в женской палате. Может, Валя знает что-либо о капитане, служили ведь вместе, возможно, любили друг друга, так в жизни нередко бывает. Неспроста капитан непрестанно повторял в беспамятстве ее имя.
Валя Громова... Валя Громова... Молодая красивая девушка, что тут удивительного. Такие же густые и светлые волосы, как у моей Шуры. Да, кисть левой руки ампутировали, ну что ж, правой-то можно работать. Счастливая мать дождется ее возвращения с войны, будет плакать от радости. Валентина Громова... Конечно же она все знает об Андрее Андреевиче Петрове. Конечно же знает...
Больной снова беспокойно ворочался, бредил:
— Валя, где ты, где ты? Темно, метель, не заблудись! Мне кажется, вон там, недалеко, сторожевой катер. Мы спасены, Валя! Тебе холодно? Мне хорошо, мне очень хорошо, Валя. Мы спасены...
Капитан приподнялся, порываясь встать, но сестра уложила его, бережно коснувшись ладонями его груди. И тут он открыл глаза: плотно закрытые веки впервые широко распахнулись, черные зрачки беспокойно забегали, кого-то отыскивая.
— Валя? Нет, ты не Валя! Где Валя?
— Она лежит рядом, в женской палате.
— Палате? Нам нужно на корабль. Где Валя?
— Товарищ капитан, вы находитесь в госпитале. И Валентина Громова тоже.
— В каком госпитале?
— В Кронштадте.
— Что за ерунда! Нам нужно срочно на корабль. Наш буксир затонул. Все погибли. Мы должны попасть на корабль. Нужно сообщить в штаб. Ва-ляяя!..
Внезапно его дыхание прервалось. Он сделал несколько безуспешных попыток вздохнуть, в груди что-то страшно захрипело и стихло. Рот остался открытым, остекленевшие глаза глядели в потолок, словно хотели просверлить тьму и обнаружить там пропавшую Валю.
Сестра кинулась за дежурным врачом. Когда они пришли, капитан был уже мертв. Сердце остановилось, он не дышал. Только рука еще сохраняла тепло, последнее тепло жизни, но и оно быстро исчезало.
Сестра, всхлипывая, прикрыла умершему глаза, потом опустилась в бессилии на табуретку и, уткнувшись лицом в ладони, долго плакала. Плакала так, будто находилась у смертного ложа недавно погибшего мужа.
ЧЕЛОВЕК ЛИ ТЫ?
Буря на море почти никогда не начинается сразу. Бывает, приближение ее предчувствуют, даже когда барометр продолжает показывать ясную погоду и еще ни одна метеорологическая станция не сообщает, что в такой-то части океана или моря зарождается ветер силой во столько-то баллов.
Существует немало предвестников бури, и, чтобы загодя знать о ней, ощутить ее приближение, нужны навыки и опыт, от них многое зависит.
Вот что случилось однажды с латышским судном «Мемеле».
С того момента, как оно вошло в Средиземное море, никто бы из неискушенных наблюдателей не мог обнаружить и малейших признаков надвигавшейся бури.
Зеленоватые воды южного моря умиротворенно плескались под знойными солнечными лучами, шелковисто блестело ясное небо, и только в северной стороне, где на берегах Испании высились зубчатые очертания Сьерра-Невады, залегли темные грозовые тучи. Горные шпили стояли в мохнатых снежных шапках; этот снег давал влагу необычайно плодородной и цветущей долине Вега де Гранада.
Но капитан «Мемеле» Заринын ощущал в воздухе какие-то странные перемены. Морские птицы, которые в Мессинском проливе с шумом и гамом сопровождали их судно, теперь вели себя спокойнее и встречались реже. На закате солнца море сделалось густо-багровым, что же касается неба, оказалось, его край пылал костром, явно предвещая перемену погоды и ветер.
Внезапно в правую ногу капитана Зариньша, где как память о второй мировой войне сидел рубец, стрельнула острая боль.
— Будет шторм,— сказал он, обращаясь к радисту Виртманису.
— Ничего подобного,— категорически не согласился с ним Виртманис,— на этот раз, товарищ капитан, ваши предсказания не сбудутся. Радиостанция Малаги только что сообщила прогноз погоды. Завтра солнце как миленькое будет купаться в море.
— Поживем — увидим,— вполне уверенный в том, что предчувствие его не обманывают, сказал капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
Шура не погибнет, как ее отец. Солдаты, Шурины товарищи, не оставят женщину в беде, как не оставил свою радистку Валентину Громову капитан. Она жива,
ампутировали только кисть левой руки, а ноги она не отморозила. Капитана нашли на льду совсем раздетым, с окровавленными ногами, в одних носках. Спасая девушку, он отдал ей и сапоги, и капитанский китель, и перчатки. Мужчины не легкомысленные создания, не то что некоторые из нас, женщин. Они великодушны, в случае нужды готовы тут же прийти на выручку, частенько собой жертвуют.
Больной учащенно дышал и потел, как в лихорадке. Его голубые, глубоко запавшие глаза почти не открывались, то и дело вздрагивали плотно сомкнутые, обведенные чернотой веки. Грудь прерывисто вздымалась, будто больной хотел, но никак не мог выдавить из себя стон, будто не позволяли крепко стиснутые челюсти. Он метался на больничной койке, ему не хватало воздуха.
Сестра побежала за врачом. Когда они оба вернулись, капитан все еще продолжал бороться за свою жизнь с вьюгой и льдинами.
Опытный врач сразу же понял: это агония. Он сделал капитану инъекцию и, поправляя одеяло на его ногах, тихо, самому себе сказал:
— Сделано все возможное. Медицина тут бессильна. К сожалению, бессильна. Обморожение очень тяжелое, очень. Да и сердце...
Врач направился в палату, расположенную рядом, в которой лежала Валя Громова.
Больной меж тем успокоился, а вот сестра наоборот — совершенно потеряла покой. Больше она уже не думала о своих близких, все ее помыслы занял находившийся под ее присмотром чужой человек, которому угрожала смертельная опасность.
Если уж врачи не в силах ему помочь, так что же может сделать она? Как облегчить его страдания? Может, он хочет передать кому-нибудь из близких свою последнюю волю, слова прощания?
К спинке кровати была прикреплена дощечка, на которой она в сотый раз перечитала: Андрей Андреевич Петров. Под этой надписью была выведена температурная кривая. Она выходила далеко за пределы линии, обозначавшей нормальную: так в бурю выплескиваются на морской берег гигантские волны.
Что же делать? Как помочь? Андрей Андреевич Петров... Но где живут его отец и мать, жена и дети? Как узнать их адрес? Возможно, врач записал его в историю болезни, а возможно, и нет. Капитана ведь привезли сюда без сознания на каком-то сторожевом корабле вместе с радисткой Валей Громовой, она лежит в женской палате. Может, Валя знает что-либо о капитане, служили ведь вместе, возможно, любили друг друга, так в жизни нередко бывает. Неспроста капитан непрестанно повторял в беспамятстве ее имя.
Валя Громова... Валя Громова... Молодая красивая девушка, что тут удивительного. Такие же густые и светлые волосы, как у моей Шуры. Да, кисть левой руки ампутировали, ну что ж, правой-то можно работать. Счастливая мать дождется ее возвращения с войны, будет плакать от радости. Валентина Громова... Конечно же она все знает об Андрее Андреевиче Петрове. Конечно же знает...
Больной снова беспокойно ворочался, бредил:
— Валя, где ты, где ты? Темно, метель, не заблудись! Мне кажется, вон там, недалеко, сторожевой катер. Мы спасены, Валя! Тебе холодно? Мне хорошо, мне очень хорошо, Валя. Мы спасены...
Капитан приподнялся, порываясь встать, но сестра уложила его, бережно коснувшись ладонями его груди. И тут он открыл глаза: плотно закрытые веки впервые широко распахнулись, черные зрачки беспокойно забегали, кого-то отыскивая.
— Валя? Нет, ты не Валя! Где Валя?
— Она лежит рядом, в женской палате.
— Палате? Нам нужно на корабль. Где Валя?
— Товарищ капитан, вы находитесь в госпитале. И Валентина Громова тоже.
— В каком госпитале?
— В Кронштадте.
— Что за ерунда! Нам нужно срочно на корабль. Наш буксир затонул. Все погибли. Мы должны попасть на корабль. Нужно сообщить в штаб. Ва-ляяя!..
Внезапно его дыхание прервалось. Он сделал несколько безуспешных попыток вздохнуть, в груди что-то страшно захрипело и стихло. Рот остался открытым, остекленевшие глаза глядели в потолок, словно хотели просверлить тьму и обнаружить там пропавшую Валю.
Сестра кинулась за дежурным врачом. Когда они пришли, капитан был уже мертв. Сердце остановилось, он не дышал. Только рука еще сохраняла тепло, последнее тепло жизни, но и оно быстро исчезало.
Сестра, всхлипывая, прикрыла умершему глаза, потом опустилась в бессилии на табуретку и, уткнувшись лицом в ладони, долго плакала. Плакала так, будто находилась у смертного ложа недавно погибшего мужа.
ЧЕЛОВЕК ЛИ ТЫ?
Буря на море почти никогда не начинается сразу. Бывает, приближение ее предчувствуют, даже когда барометр продолжает показывать ясную погоду и еще ни одна метеорологическая станция не сообщает, что в такой-то части океана или моря зарождается ветер силой во столько-то баллов.
Существует немало предвестников бури, и, чтобы загодя знать о ней, ощутить ее приближение, нужны навыки и опыт, от них многое зависит.
Вот что случилось однажды с латышским судном «Мемеле».
С того момента, как оно вошло в Средиземное море, никто бы из неискушенных наблюдателей не мог обнаружить и малейших признаков надвигавшейся бури.
Зеленоватые воды южного моря умиротворенно плескались под знойными солнечными лучами, шелковисто блестело ясное небо, и только в северной стороне, где на берегах Испании высились зубчатые очертания Сьерра-Невады, залегли темные грозовые тучи. Горные шпили стояли в мохнатых снежных шапках; этот снег давал влагу необычайно плодородной и цветущей долине Вега де Гранада.
Но капитан «Мемеле» Заринын ощущал в воздухе какие-то странные перемены. Морские птицы, которые в Мессинском проливе с шумом и гамом сопровождали их судно, теперь вели себя спокойнее и встречались реже. На закате солнца море сделалось густо-багровым, что же касается неба, оказалось, его край пылал костром, явно предвещая перемену погоды и ветер.
Внезапно в правую ногу капитана Зариньша, где как память о второй мировой войне сидел рубец, стрельнула острая боль.
— Будет шторм,— сказал он, обращаясь к радисту Виртманису.
— Ничего подобного,— категорически не согласился с ним Виртманис,— на этот раз, товарищ капитан, ваши предсказания не сбудутся. Радиостанция Малаги только что сообщила прогноз погоды. Завтра солнце как миленькое будет купаться в море.
— Поживем — увидим,— вполне уверенный в том, что предчувствие его не обманывают, сказал капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187