Подобно германским фашистам, они готовы уничтожить своих противников, заткнуть рты интеллигентам, а тех, кто уцелеет, упрятать в концентрационные лагеря. У поэзии нет и не должно быть ничего общего с такими людьми...
От этих раздумий Федерико отвлек проплывавший за окном пейзаж: на фоне дрожащих в мареве гор обнесенная саманным забором бахча. Над забором подымались две высокие агавы, а между ними паук сплел огромную серебристую паутину. Почему-то эта гигантская сверкающая паутина, на нитях которой, подобно алмазам, переливались капли росы, показалась Федерико похожей на арфу с серебряными струнами. Впечатление было настолько неожиданным, глубоким, что сквозь стук вагонных колес он уловил серебристый звон струн и прозрачные переливы флейты. Поэт достал из кармана записную книжку, карандаш и на тряском столике купе ловко набросал пять горизонтальных линий, а над ними старательно вывел: «Андалусское утро». Слева начертил музыкальный ключ и принялся записывать музыку своей встревоженной души...
Вдруг раздался оглушительный грохот. Неужели столкновение поездов? Лорка отлетел в противоположный угол купе, больно стукнувшись плечом, карандаш упал и покатился по полу. Лязгнули буфера, состав задрожал и наконец остановился. Вместо фиолетовых гор, сочных агав и серебряной арфы за окном торчало унылое, обшарпанное станционное здание, а к перрону, воспользовавшись непредвиденной остановкой Андалуского экспресса, бежали такие же серые и обшарпанные людишки, протягивая в окна арбузы, желто-зеленые дыни и коричневые глиняные кувшины с водой. Люди просительно улыбались, их лица, казалось, отмечены серой печатью бедности.
У оборванного мальчугана Лорка купил большущую
дыню. Руки и ноги у мальчишки были грязные, все трещинках, совсем как высохшая испанская земля Почуяв душистую дыню, в купе залетела оса и ринулась прямо к лицу пассажира. Федерико отбивался от нее обеими руками:
— Сгинь, проклятая! Или бахчи тебе мало? Отстань от меня! Хватит с тебя...
Оса улетела, а в потревоженной памяти Федерико всплыл сравнительно недавний случай, происшедший с ним в Мадриде. Как обычно, проведя вечер в «доме цветов», Федерико, погруженный в свои мысли, шел по роскошной улице Алкала, и вдруг стоявший в подворотне постовой жандарм сорвал с плеча карабин и нацелился в него. Федерико спокойно продолжал свой путь, решив, как только приблизится, вырвать из рук жандарма карабин.
— Что, испугался? — хохотнул жандарм, дыхнув на него винным перегаром.
— Пьянчуга! — бросил в сердцах Федерико и скрылся в парадном своего дома.
А потом до утра не мог заснуть, хотя рассудил, что это была глупая шутка, не более. Вспомнилась и другая история с жандармом, который потребовал казнить его за стихи о жандармерии. Может, тот самый жандарм? Даже если другой, наверняка он знал о провалившемся на суде обвинении и вот, подогреваемый алкоголем, на тихой ночной улице, без свидетелей, надумал разделаться с «рифмоплетом», спасая честь мундира. Безусловно, этот пьянчуга знал Федерико, караулил его возле дома.
Об этом происшествии узнали друзья, но никому не удалось убедить Федерико, что это была всего-навсего глупая выходка подвыпившего человека. Поэт остался при своем мнении: его преследуют, хотят убить. И теперь, на пути в Гранаду, все это всплыло в памяти не без влияния залетевшей в купе осы. И, подобно хмурым тучам, сгрудилось на горизонте предвестьем грозы и беды.
Томимый дурными предчувствиями, Лорка не спешил сойти с поезда на вокзале в Гранаде. Подождал, пока выйдут все пассажиры, и только тогда стал пробираться к выходу. В окно он увидел, что на перроне его встречают сестра Консепсьон с мужем, алькальдом Гранады Монтесино. Когда Конча, или Кончита, как дома называли сестру, обняла и на радостях расцеловала брата, Федерико почувствовал на щеке ее мокрые" от слез ресницы.
— Федерико, Федерико! — всхлипывая, говорила Конча.— Мы так ждали тебя! Все — отец, мать, Изабелла, Монтесино, Франциско...
Белоснежным платком Федерико утирал мокрые щеки сестры и утешал ее как мог:
— Не надо, Конча, не надо плакать! Вот я приехал и останусь с вами надолго. Хочется отдохнуть. В Мадриде жара несусветная, и страсти там изрядно накалились.
— Пойдем, нас ждет машина,— сказала Конча.— Мы одни остались на перроне. Все давно ушли.
— Да-да, все ушли,— подтвердил Монтесино.— И фашист Алонсо с новоиспеченным фалангистом Ро-салесом.— А затем добавил с усмешкой: — Два птенца из одного гнезда. Уж не вернулись ли с какого-нибудь тайного слета в Мадриде?
— Не знаю,— ответил Лорка.— Меня они всю дорогу подчеркнуто игнорировали, я отвечал им тем же. Ни словом не обмолвились, даже избегали здороваться, хотя ехали в соседних купе.
— И правильно,— сказал Монтесино.— Они уже бряцают оружием, похоже, собираются поиграть в войну. Пусть только попробуют! Надолго отобьем у них охоту. Они даже не знают, сколько людей под ружьем в моем распоряжении. А знали бы — и пикнуть не посмели.
Однако бодрые слова зятя еще больше встревожили Федерико. Значит, и в Гранаде неспокойно. Фашисты всюду поднимают головы. Против кого они плетут козни? Конечно же против республики. Может, в распоряжении Монтесино в самом деле значительные силы, но останутся ли люди до конца верны ему? А если нет, что случится тогда? Разве можно доверять жандармам?
Но чем ближе они подъезжали к дому, тем больше он думал о встрече с родителями, о своем старом рояле, о комнате с балконом, выходящим в цветущий благоухающий сад. Федерико молча любовался Гранадой, как будто не видел ее долгие годы. Прекрасный город всегда вызывал в нем множество дорогих воспоминаний, а на этот раз встреча была особенно волнующей. Интересно, как сейчас выглядят беленные известкой пещеры цыган на холме Сакро Монте? И что нового в Альгамбре, в садах Райских Зодчих? Все так же ли шумят фонтаны,
цветут цветы и распевают соловьи? А местный театр скорее всего закрылся на лето, сдав помещение какой-нибудь андалусской труппе.
Улицы были заполнены народом, и в пестрой толпе Федерико без труда отличал приезжих от исконных жителей Гранады. Всю дорогу он хранил молчание. Молчали и сестра с мужем, понимая, как волнующа для Федерико встреча с Гранадой.
Остановились перед усадьбой Сан-Висенте, и, едва распахнулась калитка, Федерико увидел спешащих навстречу мать, отца, сестру Изабеллу, брата Франциско.
— Донья Висента, вот, доставили сына! — воскликнул Монтесино, а мать уже обнимала Федерико.
Отец, Федерико Гарсиа Родригес, поседевший, с пышными усами, терпеливо дожидался, когда мать выплачется и наступит его черед.
— Федерико, мы тебя так ждали! — сквозь слезы говорила мать.— Время тревожное, злое, столько ходит всяких слухов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
От этих раздумий Федерико отвлек проплывавший за окном пейзаж: на фоне дрожащих в мареве гор обнесенная саманным забором бахча. Над забором подымались две высокие агавы, а между ними паук сплел огромную серебристую паутину. Почему-то эта гигантская сверкающая паутина, на нитях которой, подобно алмазам, переливались капли росы, показалась Федерико похожей на арфу с серебряными струнами. Впечатление было настолько неожиданным, глубоким, что сквозь стук вагонных колес он уловил серебристый звон струн и прозрачные переливы флейты. Поэт достал из кармана записную книжку, карандаш и на тряском столике купе ловко набросал пять горизонтальных линий, а над ними старательно вывел: «Андалусское утро». Слева начертил музыкальный ключ и принялся записывать музыку своей встревоженной души...
Вдруг раздался оглушительный грохот. Неужели столкновение поездов? Лорка отлетел в противоположный угол купе, больно стукнувшись плечом, карандаш упал и покатился по полу. Лязгнули буфера, состав задрожал и наконец остановился. Вместо фиолетовых гор, сочных агав и серебряной арфы за окном торчало унылое, обшарпанное станционное здание, а к перрону, воспользовавшись непредвиденной остановкой Андалуского экспресса, бежали такие же серые и обшарпанные людишки, протягивая в окна арбузы, желто-зеленые дыни и коричневые глиняные кувшины с водой. Люди просительно улыбались, их лица, казалось, отмечены серой печатью бедности.
У оборванного мальчугана Лорка купил большущую
дыню. Руки и ноги у мальчишки были грязные, все трещинках, совсем как высохшая испанская земля Почуяв душистую дыню, в купе залетела оса и ринулась прямо к лицу пассажира. Федерико отбивался от нее обеими руками:
— Сгинь, проклятая! Или бахчи тебе мало? Отстань от меня! Хватит с тебя...
Оса улетела, а в потревоженной памяти Федерико всплыл сравнительно недавний случай, происшедший с ним в Мадриде. Как обычно, проведя вечер в «доме цветов», Федерико, погруженный в свои мысли, шел по роскошной улице Алкала, и вдруг стоявший в подворотне постовой жандарм сорвал с плеча карабин и нацелился в него. Федерико спокойно продолжал свой путь, решив, как только приблизится, вырвать из рук жандарма карабин.
— Что, испугался? — хохотнул жандарм, дыхнув на него винным перегаром.
— Пьянчуга! — бросил в сердцах Федерико и скрылся в парадном своего дома.
А потом до утра не мог заснуть, хотя рассудил, что это была глупая шутка, не более. Вспомнилась и другая история с жандармом, который потребовал казнить его за стихи о жандармерии. Может, тот самый жандарм? Даже если другой, наверняка он знал о провалившемся на суде обвинении и вот, подогреваемый алкоголем, на тихой ночной улице, без свидетелей, надумал разделаться с «рифмоплетом», спасая честь мундира. Безусловно, этот пьянчуга знал Федерико, караулил его возле дома.
Об этом происшествии узнали друзья, но никому не удалось убедить Федерико, что это была всего-навсего глупая выходка подвыпившего человека. Поэт остался при своем мнении: его преследуют, хотят убить. И теперь, на пути в Гранаду, все это всплыло в памяти не без влияния залетевшей в купе осы. И, подобно хмурым тучам, сгрудилось на горизонте предвестьем грозы и беды.
Томимый дурными предчувствиями, Лорка не спешил сойти с поезда на вокзале в Гранаде. Подождал, пока выйдут все пассажиры, и только тогда стал пробираться к выходу. В окно он увидел, что на перроне его встречают сестра Консепсьон с мужем, алькальдом Гранады Монтесино. Когда Конча, или Кончита, как дома называли сестру, обняла и на радостях расцеловала брата, Федерико почувствовал на щеке ее мокрые" от слез ресницы.
— Федерико, Федерико! — всхлипывая, говорила Конча.— Мы так ждали тебя! Все — отец, мать, Изабелла, Монтесино, Франциско...
Белоснежным платком Федерико утирал мокрые щеки сестры и утешал ее как мог:
— Не надо, Конча, не надо плакать! Вот я приехал и останусь с вами надолго. Хочется отдохнуть. В Мадриде жара несусветная, и страсти там изрядно накалились.
— Пойдем, нас ждет машина,— сказала Конча.— Мы одни остались на перроне. Все давно ушли.
— Да-да, все ушли,— подтвердил Монтесино.— И фашист Алонсо с новоиспеченным фалангистом Ро-салесом.— А затем добавил с усмешкой: — Два птенца из одного гнезда. Уж не вернулись ли с какого-нибудь тайного слета в Мадриде?
— Не знаю,— ответил Лорка.— Меня они всю дорогу подчеркнуто игнорировали, я отвечал им тем же. Ни словом не обмолвились, даже избегали здороваться, хотя ехали в соседних купе.
— И правильно,— сказал Монтесино.— Они уже бряцают оружием, похоже, собираются поиграть в войну. Пусть только попробуют! Надолго отобьем у них охоту. Они даже не знают, сколько людей под ружьем в моем распоряжении. А знали бы — и пикнуть не посмели.
Однако бодрые слова зятя еще больше встревожили Федерико. Значит, и в Гранаде неспокойно. Фашисты всюду поднимают головы. Против кого они плетут козни? Конечно же против республики. Может, в распоряжении Монтесино в самом деле значительные силы, но останутся ли люди до конца верны ему? А если нет, что случится тогда? Разве можно доверять жандармам?
Но чем ближе они подъезжали к дому, тем больше он думал о встрече с родителями, о своем старом рояле, о комнате с балконом, выходящим в цветущий благоухающий сад. Федерико молча любовался Гранадой, как будто не видел ее долгие годы. Прекрасный город всегда вызывал в нем множество дорогих воспоминаний, а на этот раз встреча была особенно волнующей. Интересно, как сейчас выглядят беленные известкой пещеры цыган на холме Сакро Монте? И что нового в Альгамбре, в садах Райских Зодчих? Все так же ли шумят фонтаны,
цветут цветы и распевают соловьи? А местный театр скорее всего закрылся на лето, сдав помещение какой-нибудь андалусской труппе.
Улицы были заполнены народом, и в пестрой толпе Федерико без труда отличал приезжих от исконных жителей Гранады. Всю дорогу он хранил молчание. Молчали и сестра с мужем, понимая, как волнующа для Федерико встреча с Гранадой.
Остановились перед усадьбой Сан-Висенте, и, едва распахнулась калитка, Федерико увидел спешащих навстречу мать, отца, сестру Изабеллу, брата Франциско.
— Донья Висента, вот, доставили сына! — воскликнул Монтесино, а мать уже обнимала Федерико.
Отец, Федерико Гарсиа Родригес, поседевший, с пышными усами, терпеливо дожидался, когда мать выплачется и наступит его черед.
— Федерико, мы тебя так ждали! — сквозь слезы говорила мать.— Время тревожное, злое, столько ходит всяких слухов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187