Отец быстро завел мотор, отвязал лодку, обнял нас на прощанье, потом прыгнул обратно на палубу и скрылся в штурвальной рубке. Мать дрожала от страха, часто всхлипывая. Утешать ее не было времени. Я сжимал в руках руль, направляя лодку к берегу. Корабль-маяк быстро удалялся в противоположном направлении. Я понял, что отец старается увести маяк подальше от нашей лодки, чтобы в нас случайно не попал снаряд. После третьего залпа маяк заволокло дымом, и он остановился.
Наверное, начал тонуть. Хорошо, что мать сидела спиной и ничего не видела.
Когда лодка пристала к берегу, от отцовского корабля не осталось и следа. И только на горизонте виднелся военный корабль противника, угрожающе задравший нос.
В то же утро матери сделалось плохо, и она умерла. Рыбачки говорили, что от больших переживаний у нее случился разрыв сердца. Меня взяли к себе родители Пэра. В конце войны мы с Пэром стали большими и воевали с оккупантами так же, как мой отец...
У Гельсингерского плавучего маяка по имени «Лапег-рюп» мы остановились. Нильс Енсен простился с нами и, сев на буксир, уехал. Он отправился к берегам Дании, где в полуночное небо поднимал свои башни легендарный замок принца Гамлета. Но на этот раз замок не захватил моего воображения, как обычно. Я раздумывал о людях — больших, отважных, сильных людях, которые в минуты опасности не вешают головы и у которых не дрогнет рука. Я думал о героях, которые в бурю и непогоду истории подобны огням маяка, указывающим правильный путь — путь борьбы за свободу.
ПОД СЕНЬЮ ГОЛУБОЙ МЕЧЕТИ
В Стамбуле на берегу Золотого Рога, недалеко от моста Ататюрк, уже пятьдесят лет жил чистильщик обуви Али Бабиб. Он ютился в крохотной, прилепившейся к стене большого дома известняковой лачуге, никого не беспокоя и никому не позволяя нарушать свой покой. И тем не менее все окрестные жители знади его как облупленного. Стоило ему с тяжелым ящиком за спиной показаться на пыльных улицах, как оборванные мальчишки и девчонки, высунувшись из окон домов, кричали:
— Ма-ма-а! Али Баби-и-иб*
Чтобы доставить малышам удовольствие, Али Бабиб охотно затягивал свою привычную песенку:
Я хромой
Али Бабиб,
Совсем, совсем хромой.
Пол-лиры отыщешь —
Ботинки начищу,
Я — старый Али Бабиб.
И зимой, когда с Черного моря дули суровые ветры, и весной, когда с Мраморного моря доносилось влажное
дуновение зефира, и в знойные летние дни, когда казалось, что сверкающая позолота огромного купола Со* фийского собора вот-вот растопится и потечет, Али Бабиб неизменно ковылял на работу. Смешно припадая на хромую ногу, он тащился почти через весь город. Да и что ему оставалось делать, если в его районе никто не желал чистить обувь? Те, у кого она была, предпочитали чистить ее сами. Поэтому пришлось искать такое место, где собирались богатые люди, у которых была обувь и звенели в кошельке деньги. И Али Бабиб нашел такое место около Голубой мечети, вознесшей к небу шесть стройных игл минарета. Здесь же по соседству находились огромный Софийский собор и византийский ипподром. Сюда обычно стекалось много богатых людей, ежедневно приезжали иностранные туристы. Здесь можно было надеяться заработать лиру-другую на пропитание.
К сожалению, Али Бабиб со своим набором разноцветных мазей и щетками был здесь не один. Ежедневно, точно солдаты в строю, выстраивалось рядом с ним с полдюжины таких же калек с разноцветными щетками в руках и светлыми надеждами в груди. Но никто из них не знал такой прекрасной песенки, как Али Бабиб, да никто и не умел петь так, как он. По сравнению с голосом Али Бабиба даже голос самого муллы, с минарета созывающего правоверных на молитву, казался жалким кошачьим мяуканьем. Стоило издали показаться человеку в обуви, как Али Бабиб сразу же начинал петь:
Я хромой
Али Бабиб,
Совсем, совсем хромой.
Пол-лиры отыщешь —
Ботинки начищу,
Я — старый Али Бабиб...
И удивительно: тот, кто совсем и не собирался чистить ботинки, услышав необычную песенку, подходил и ставил ногу на подставку.
— Ну, Али Бабиб, так и быть, почисти. Да смотри, чтобы блестели, как вода на солнце в бухте Золотого Рога.
— Что такое воды Золотого Рога по сравнению с вашими ботинками и солнце — по сравнению с моей коробкой сапожной мази! Ручаюсь, господин, что, когда я наведу блеск на ваши ботинки, вам захочется дать мне целую лиру вместо пол-лиры.
И действительно, кое-кто бросал на мостовую вместе пол-лиры целую лиру.
— Али Бабиб, ты занимаешься нечестной конкуренцией,— протестовали сидящие без работы соседи. Твое богатство опять увеличилось на целую лиру.
Али Бабиб успокаивал их:
— Лучше радуйтесь, что тот ленивый глупец обеднел на одну лиру. Я за это вам куплю в обед бутылку раки.
Али Бабиб был хозяином своего слова: в такие дни он всегда приносил товарищам бутылку бодрящего напитка.
— Ну и чертова же ты перечница! — хвалили его друзья, сидя за бутылкой.— Ты в этом деле понимаешь больше нас. Нет ли у тебя в кармане волшебного магнита?
Али Бабиб только посмеивался:
— Мой магнит не в кармане, а в гортани.
— Кто тебе сочинил эту песню? Кто научил петь? — спрашивал другой.
И Али Бабиб опять шутил:
— Мыши и блохи моей лачуги написали слова моей песни, птицы петь научили.
— Если бы ты еще умел плясать,— добавил третий,— то мы могли бы все зарабатывать: ты бы зазывал, а мы бы все работали.
— Нет, милые друзья, так дело не пойдет,— отвечал Али Бабиб.— Разве вам не знакомо древнее мудрое изречение наших дедов? Так запомните: голодный медведь никогда не пляшет.
— Али Бабиб, тебе надо было учиться на муллу. Ты слишком умен, чтобы быть простым чистильщиком сапог,— сказал четвертый.
— Я создан не для того, чтобы обманывать бедных людей, а чтобы делать им добро,— отрезал Али Бабиб и, заметив кучку иностранцев, запел свою любимую песенку.
Иностранцы с любопытством окружили его, подставляя пыльную обувь.
Когда обувь иностранца блеском могла конкурировать с сиянием куполов Софийского собора, раздавался обычный вопрос: «Сколько?»
У Али Бабиба на подобные вопросы всегда был готов, ответ:
— Для вас, дорогой господин, бесплатно.
— Какой гостеприимный народ! — наивно восторгались туристы, втискивая в ладонь Али Бабиба по лире.
Переодетые в штатское тайные агенты жандармерии, притворяясь любопытными обывателями, следовали по пятам за иностранцами, многозначительно подмигивая Али Бабибу. Как-то один из них, подойдя к чистильщику, спросил:
— Не хочешь ли немного подзаработать?
— Стараюсь, господин, как умею,— уклончиво ответил Али Бабиб.
— Ты остроумный старик,— похвалил Али Бабиба агент.— И мог бы помочь нашей службе. Следи за этими иноземными проходимцами и, если кто-либо из них занимается недозволенной агитацией или раздает запретные сувениры, сообщай нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
Наверное, начал тонуть. Хорошо, что мать сидела спиной и ничего не видела.
Когда лодка пристала к берегу, от отцовского корабля не осталось и следа. И только на горизонте виднелся военный корабль противника, угрожающе задравший нос.
В то же утро матери сделалось плохо, и она умерла. Рыбачки говорили, что от больших переживаний у нее случился разрыв сердца. Меня взяли к себе родители Пэра. В конце войны мы с Пэром стали большими и воевали с оккупантами так же, как мой отец...
У Гельсингерского плавучего маяка по имени «Лапег-рюп» мы остановились. Нильс Енсен простился с нами и, сев на буксир, уехал. Он отправился к берегам Дании, где в полуночное небо поднимал свои башни легендарный замок принца Гамлета. Но на этот раз замок не захватил моего воображения, как обычно. Я раздумывал о людях — больших, отважных, сильных людях, которые в минуты опасности не вешают головы и у которых не дрогнет рука. Я думал о героях, которые в бурю и непогоду истории подобны огням маяка, указывающим правильный путь — путь борьбы за свободу.
ПОД СЕНЬЮ ГОЛУБОЙ МЕЧЕТИ
В Стамбуле на берегу Золотого Рога, недалеко от моста Ататюрк, уже пятьдесят лет жил чистильщик обуви Али Бабиб. Он ютился в крохотной, прилепившейся к стене большого дома известняковой лачуге, никого не беспокоя и никому не позволяя нарушать свой покой. И тем не менее все окрестные жители знади его как облупленного. Стоило ему с тяжелым ящиком за спиной показаться на пыльных улицах, как оборванные мальчишки и девчонки, высунувшись из окон домов, кричали:
— Ма-ма-а! Али Баби-и-иб*
Чтобы доставить малышам удовольствие, Али Бабиб охотно затягивал свою привычную песенку:
Я хромой
Али Бабиб,
Совсем, совсем хромой.
Пол-лиры отыщешь —
Ботинки начищу,
Я — старый Али Бабиб.
И зимой, когда с Черного моря дули суровые ветры, и весной, когда с Мраморного моря доносилось влажное
дуновение зефира, и в знойные летние дни, когда казалось, что сверкающая позолота огромного купола Со* фийского собора вот-вот растопится и потечет, Али Бабиб неизменно ковылял на работу. Смешно припадая на хромую ногу, он тащился почти через весь город. Да и что ему оставалось делать, если в его районе никто не желал чистить обувь? Те, у кого она была, предпочитали чистить ее сами. Поэтому пришлось искать такое место, где собирались богатые люди, у которых была обувь и звенели в кошельке деньги. И Али Бабиб нашел такое место около Голубой мечети, вознесшей к небу шесть стройных игл минарета. Здесь же по соседству находились огромный Софийский собор и византийский ипподром. Сюда обычно стекалось много богатых людей, ежедневно приезжали иностранные туристы. Здесь можно было надеяться заработать лиру-другую на пропитание.
К сожалению, Али Бабиб со своим набором разноцветных мазей и щетками был здесь не один. Ежедневно, точно солдаты в строю, выстраивалось рядом с ним с полдюжины таких же калек с разноцветными щетками в руках и светлыми надеждами в груди. Но никто из них не знал такой прекрасной песенки, как Али Бабиб, да никто и не умел петь так, как он. По сравнению с голосом Али Бабиба даже голос самого муллы, с минарета созывающего правоверных на молитву, казался жалким кошачьим мяуканьем. Стоило издали показаться человеку в обуви, как Али Бабиб сразу же начинал петь:
Я хромой
Али Бабиб,
Совсем, совсем хромой.
Пол-лиры отыщешь —
Ботинки начищу,
Я — старый Али Бабиб...
И удивительно: тот, кто совсем и не собирался чистить ботинки, услышав необычную песенку, подходил и ставил ногу на подставку.
— Ну, Али Бабиб, так и быть, почисти. Да смотри, чтобы блестели, как вода на солнце в бухте Золотого Рога.
— Что такое воды Золотого Рога по сравнению с вашими ботинками и солнце — по сравнению с моей коробкой сапожной мази! Ручаюсь, господин, что, когда я наведу блеск на ваши ботинки, вам захочется дать мне целую лиру вместо пол-лиры.
И действительно, кое-кто бросал на мостовую вместе пол-лиры целую лиру.
— Али Бабиб, ты занимаешься нечестной конкуренцией,— протестовали сидящие без работы соседи. Твое богатство опять увеличилось на целую лиру.
Али Бабиб успокаивал их:
— Лучше радуйтесь, что тот ленивый глупец обеднел на одну лиру. Я за это вам куплю в обед бутылку раки.
Али Бабиб был хозяином своего слова: в такие дни он всегда приносил товарищам бутылку бодрящего напитка.
— Ну и чертова же ты перечница! — хвалили его друзья, сидя за бутылкой.— Ты в этом деле понимаешь больше нас. Нет ли у тебя в кармане волшебного магнита?
Али Бабиб только посмеивался:
— Мой магнит не в кармане, а в гортани.
— Кто тебе сочинил эту песню? Кто научил петь? — спрашивал другой.
И Али Бабиб опять шутил:
— Мыши и блохи моей лачуги написали слова моей песни, птицы петь научили.
— Если бы ты еще умел плясать,— добавил третий,— то мы могли бы все зарабатывать: ты бы зазывал, а мы бы все работали.
— Нет, милые друзья, так дело не пойдет,— отвечал Али Бабиб.— Разве вам не знакомо древнее мудрое изречение наших дедов? Так запомните: голодный медведь никогда не пляшет.
— Али Бабиб, тебе надо было учиться на муллу. Ты слишком умен, чтобы быть простым чистильщиком сапог,— сказал четвертый.
— Я создан не для того, чтобы обманывать бедных людей, а чтобы делать им добро,— отрезал Али Бабиб и, заметив кучку иностранцев, запел свою любимую песенку.
Иностранцы с любопытством окружили его, подставляя пыльную обувь.
Когда обувь иностранца блеском могла конкурировать с сиянием куполов Софийского собора, раздавался обычный вопрос: «Сколько?»
У Али Бабиба на подобные вопросы всегда был готов, ответ:
— Для вас, дорогой господин, бесплатно.
— Какой гостеприимный народ! — наивно восторгались туристы, втискивая в ладонь Али Бабиба по лире.
Переодетые в штатское тайные агенты жандармерии, притворяясь любопытными обывателями, следовали по пятам за иностранцами, многозначительно подмигивая Али Бабибу. Как-то один из них, подойдя к чистильщику, спросил:
— Не хочешь ли немного подзаработать?
— Стараюсь, господин, как умею,— уклончиво ответил Али Бабиб.
— Ты остроумный старик,— похвалил Али Бабиба агент.— И мог бы помочь нашей службе. Следи за этими иноземными проходимцами и, если кто-либо из них занимается недозволенной агитацией или раздает запретные сувениры, сообщай нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187