Песни, распеваемые хриплыми раскованными голосами, бодрые ритмы цыганских танцев всегда веселили душу Федерико, разгоняя печаль и угрюмые мысли. Как и большинство испанцев, поэт обожал цыганские песни и пляски, а потому глубоко переживал чинимые этим людям обиды и несправедливости. Любовью согрет его сборник «Цыганские роман», многие критики этот сборник считали вехой в испанской поэзии, называя его автора знатоком андалусской народной души. Да, промчались годы, промчались, словно газели в горах: множество бездн одолели, а все ;$е сделано до обидного мало! Почему? Мешали многие увлечения: поэзия, драматургия, музыка, рисование. Все увлечения в равной мере сильные, любимые, хотя Федерико отдавал предпочтение театру, потому что театр позволял с подмостков разговаривать с народом, к тому же устами такой талантливой актрисы, как Маргарита Ксиргу.
Когда Федерико перед отъездом в Соединенные Штаты Америки поделился с ней замыслом новой пьесы «Публика», Маргарита горячо поддержала его и просила поторопиться с пьесой, изъявив желание играть в ней. Но пьесу удалось закончить только сейчас, в эти тревожные дни. А когда ее можно будет поставить? И увидит ли вообще она сцену? Пьеса о революции. Действие происходит в театре, куда врываются революционные массы. Театр в театре! Хорошо, что пьеса в надежных руках. Что бы там ни случилось, Мартинес Надалья ее сохранит, когда-нибудь она увидит огни рампы...
Фиолетовый свет на горизонте сменился желтым, а этот, в свою очередь, уступил место предвестнику солнца — красному. И вдруг восточный край хрустальной сферы как бы раскололся, выпустив на волю солнечный диск. И Федерико вспомнил свои стихи:
Начинается плач гитары. Разбивается чаша утра '.
Солнце, словно огни рампы, осветило распахнувшийся простор Андалусии, прогнав печальные, мрачные мысли. На маленьких станциях экспресс встречало множество народа. Вагоны окружали продавцы фруктов, мальчишки с глиняными кувшинами на плечах. «Свежая вода! Свежая вода!» — кричали они в открытые окна и двери. Томимые жаждой пассажиры, по испанскому обычаю высоко подняв на вытянутых руках тяжелые кувшины, направляли сверкающую на солнце струю воды прямо в раскрытый рот, а затем кидали ребятам по медяку; тут же, поодаль, хвостом отбиваясь от мух, приспустив длинные уши, стояли ослы с переметными корзинами, наполненными виноградом, арбузами, дынями, темно-красными гранатами. Здесь можно было увидеть все, чем богаты красноземы Андалусии, и тем заметнее на фоне этого изобилия была людская нищета. Редко кто был в башмаках, большинство в шлепанцах на веревочной подошве или в сандалиях, вырезанных из старых автопокрышек. Дети босы, почерневшие от солнца и грязи ноги исколоты колючками, исцарапаны камнями...
В серой массе оборванцев выделялись цыгане с ребятишками. Под аккомпанемент кастаньет цыганки давали волю своим голосам, а цыганята — мальчики и девочки — извивались в пляске. Из приспущенных окон вагона пассажиры швыряли на перрон мелочь, которую маленькие сорванцы хватали так ловко, как коты мышей.
Федерико, высунувшись из окна, с улыбкой наблюдал за утренним концертом, временами подбадривая цыган восклицаниями. Вдруг, повернув голову влево, поймал на себе пристальный взгляд Рамона Руиса Алонсо; тот, видимо, давно наблюдал за ним. На его злой физиономии Федерико прочитал затаенную угрозу. Чувство омерзения заставило Федерико отскочить от окна в глубь купе, будто от этого негодяя, фамильного врага, он получил невидимую, но хлесткую пощечину. А потом, устыдившись своего неосознанного движения, посмотрел в зеркало на двери купе и обнаружил, что даже покраснел. «Да почему я так боюсь этого мерзавца! — возмутился Федерико.— Кто он такой! Бывший депутат кортесов, фашист и первый богач Гранады. Должно быть, он и меня считает виновным в том, что не он, а муж моей сестры Кончи стал мэром Гранады. Этого он никогда не простит нашей семье, как никогда и не поймет, что не кошелек, не богатство определяют ценность человека. А может, он что-то затаил против меня?
Прослышал о предъявленном обвинении в оскорблении жандармов и вот теперь злится, что суд меня оправдал?»
В Мадриде не было покоя от дурных предчувствий, а тут Алонсо со своими зловещими взглядами... Голова идет кругом, сердце разрывается. И почему молчит Луис Росалес? Где он? Будто в воду канул. Хорошо бы скоротать дорогу воспоминаниями о давних днях юности. Разговоры о литературе, искусстве с некоторых пор у них не ладятся, потому что взгляды разные, да и таланты, похоже, не одинаковые. Творческие успехи Лорки, огромная популярность его поэзии в Испании и за ее пределами не по вкусу Луису Росалесу. Федерико это понимал, только вида не показывал. Он никогда не похвалялся особенно удавшимся стихотворением, хотя в душе радовался как ребенок и при случае читал Луису. Тот в своих отзывах бывал сдержан. Даже когда его отзывы оказывались доброжелательными, в голосе Луиса нельзя было не почувствовать холодок. А потому они стали избегать говорить о поэзии, теперь их связывали лишь воспоминания о дружбе юных лет. Федерико с уважением относился к этой дружбе, он продолжал доверять Луису и после того, как братья Росалесы, все пятеро, стали фалангистами. Хотя Федерико терпеть не мог фалангистов, он все же не верил, чтобы отпрыски гранадских богачей могли уподобиться разнузданным громилам из фаланги. Не говоря уж о самом поэте Луисе Росалесе. Не настолько велика его зависть, чтобы Луис стал что-то замышлять против него, этого быть не может... «Мы же не Моцарт и Сальери! Что касается меня лично, я никогда не кичился своими успехами. Восхваления мне неприятны, я избегал их как мог. Я люблю горы, люблю бродить по ним, но карабкаться к вершинам славы нет ни малейшей охоты». Ему вспомнился художник Сальвадор Дали, и Федерико улыбнулся. «Как это сказал Сальвадор, когда я гостил в его роскошном доме неподалеку от Барселоны? Что милостью бей мне дано несколько талантов, и все же я никогда не стану знаменитым, этому-де мешает врожденная скромность. Бедный Сальвадор относится к тем людям, которые ради славы готовы пройтись по головам других. Не таков Луис Росалес. Он просто незадачливый пловец, ему не хватает силы воли на свой страх и риск броситься в пучину поэтического вдохновения, вместо этого он плывет по течению, стараясь держаться
берегов. Но страх — не порок. Страх происходит от стремления избежать нежелательных сюрпризов. Разве можно осуждать за это человека? Большинство нормальных людей считает для себя привычным делом плыть по течению, держась берегов».
И все же Федерико смущали неожиданные политические зигзаги Луиса Росалеса: поэт должен быть заодно с народом, а не с презренными богачами вроде юркого ящера Рамона Руиса Алонсо, который, чтобы уберечь награбленные богатства, пойдет на какие угодно преступления против народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
Когда Федерико перед отъездом в Соединенные Штаты Америки поделился с ней замыслом новой пьесы «Публика», Маргарита горячо поддержала его и просила поторопиться с пьесой, изъявив желание играть в ней. Но пьесу удалось закончить только сейчас, в эти тревожные дни. А когда ее можно будет поставить? И увидит ли вообще она сцену? Пьеса о революции. Действие происходит в театре, куда врываются революционные массы. Театр в театре! Хорошо, что пьеса в надежных руках. Что бы там ни случилось, Мартинес Надалья ее сохранит, когда-нибудь она увидит огни рампы...
Фиолетовый свет на горизонте сменился желтым, а этот, в свою очередь, уступил место предвестнику солнца — красному. И вдруг восточный край хрустальной сферы как бы раскололся, выпустив на волю солнечный диск. И Федерико вспомнил свои стихи:
Начинается плач гитары. Разбивается чаша утра '.
Солнце, словно огни рампы, осветило распахнувшийся простор Андалусии, прогнав печальные, мрачные мысли. На маленьких станциях экспресс встречало множество народа. Вагоны окружали продавцы фруктов, мальчишки с глиняными кувшинами на плечах. «Свежая вода! Свежая вода!» — кричали они в открытые окна и двери. Томимые жаждой пассажиры, по испанскому обычаю высоко подняв на вытянутых руках тяжелые кувшины, направляли сверкающую на солнце струю воды прямо в раскрытый рот, а затем кидали ребятам по медяку; тут же, поодаль, хвостом отбиваясь от мух, приспустив длинные уши, стояли ослы с переметными корзинами, наполненными виноградом, арбузами, дынями, темно-красными гранатами. Здесь можно было увидеть все, чем богаты красноземы Андалусии, и тем заметнее на фоне этого изобилия была людская нищета. Редко кто был в башмаках, большинство в шлепанцах на веревочной подошве или в сандалиях, вырезанных из старых автопокрышек. Дети босы, почерневшие от солнца и грязи ноги исколоты колючками, исцарапаны камнями...
В серой массе оборванцев выделялись цыгане с ребятишками. Под аккомпанемент кастаньет цыганки давали волю своим голосам, а цыганята — мальчики и девочки — извивались в пляске. Из приспущенных окон вагона пассажиры швыряли на перрон мелочь, которую маленькие сорванцы хватали так ловко, как коты мышей.
Федерико, высунувшись из окна, с улыбкой наблюдал за утренним концертом, временами подбадривая цыган восклицаниями. Вдруг, повернув голову влево, поймал на себе пристальный взгляд Рамона Руиса Алонсо; тот, видимо, давно наблюдал за ним. На его злой физиономии Федерико прочитал затаенную угрозу. Чувство омерзения заставило Федерико отскочить от окна в глубь купе, будто от этого негодяя, фамильного врага, он получил невидимую, но хлесткую пощечину. А потом, устыдившись своего неосознанного движения, посмотрел в зеркало на двери купе и обнаружил, что даже покраснел. «Да почему я так боюсь этого мерзавца! — возмутился Федерико.— Кто он такой! Бывший депутат кортесов, фашист и первый богач Гранады. Должно быть, он и меня считает виновным в том, что не он, а муж моей сестры Кончи стал мэром Гранады. Этого он никогда не простит нашей семье, как никогда и не поймет, что не кошелек, не богатство определяют ценность человека. А может, он что-то затаил против меня?
Прослышал о предъявленном обвинении в оскорблении жандармов и вот теперь злится, что суд меня оправдал?»
В Мадриде не было покоя от дурных предчувствий, а тут Алонсо со своими зловещими взглядами... Голова идет кругом, сердце разрывается. И почему молчит Луис Росалес? Где он? Будто в воду канул. Хорошо бы скоротать дорогу воспоминаниями о давних днях юности. Разговоры о литературе, искусстве с некоторых пор у них не ладятся, потому что взгляды разные, да и таланты, похоже, не одинаковые. Творческие успехи Лорки, огромная популярность его поэзии в Испании и за ее пределами не по вкусу Луису Росалесу. Федерико это понимал, только вида не показывал. Он никогда не похвалялся особенно удавшимся стихотворением, хотя в душе радовался как ребенок и при случае читал Луису. Тот в своих отзывах бывал сдержан. Даже когда его отзывы оказывались доброжелательными, в голосе Луиса нельзя было не почувствовать холодок. А потому они стали избегать говорить о поэзии, теперь их связывали лишь воспоминания о дружбе юных лет. Федерико с уважением относился к этой дружбе, он продолжал доверять Луису и после того, как братья Росалесы, все пятеро, стали фалангистами. Хотя Федерико терпеть не мог фалангистов, он все же не верил, чтобы отпрыски гранадских богачей могли уподобиться разнузданным громилам из фаланги. Не говоря уж о самом поэте Луисе Росалесе. Не настолько велика его зависть, чтобы Луис стал что-то замышлять против него, этого быть не может... «Мы же не Моцарт и Сальери! Что касается меня лично, я никогда не кичился своими успехами. Восхваления мне неприятны, я избегал их как мог. Я люблю горы, люблю бродить по ним, но карабкаться к вершинам славы нет ни малейшей охоты». Ему вспомнился художник Сальвадор Дали, и Федерико улыбнулся. «Как это сказал Сальвадор, когда я гостил в его роскошном доме неподалеку от Барселоны? Что милостью бей мне дано несколько талантов, и все же я никогда не стану знаменитым, этому-де мешает врожденная скромность. Бедный Сальвадор относится к тем людям, которые ради славы готовы пройтись по головам других. Не таков Луис Росалес. Он просто незадачливый пловец, ему не хватает силы воли на свой страх и риск броситься в пучину поэтического вдохновения, вместо этого он плывет по течению, стараясь держаться
берегов. Но страх — не порок. Страх происходит от стремления избежать нежелательных сюрпризов. Разве можно осуждать за это человека? Большинство нормальных людей считает для себя привычным делом плыть по течению, держась берегов».
И все же Федерико смущали неожиданные политические зигзаги Луиса Росалеса: поэт должен быть заодно с народом, а не с презренными богачами вроде юркого ящера Рамона Руиса Алонсо, который, чтобы уберечь награбленные богатства, пойдет на какие угодно преступления против народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187