В конце коридора раздались тяжелые шаги. Палачи спешили завершить начатое.
Алехандро Ортэга в последний раз взглянул на светлевшее за тюремной решеткой утреннее небо.
Над горами Испании занимался рассвет.
НОКТЮРН 1
Ночь, белая полярная ночь. Уже два часа, а солнце все поблескивает над горизонтом. Оно не сияет, а именно поблескивает приглушенно, печально. Этот бледный полуночный свет наполняет мою каюту, и я никак не могу заснуть. Я встаю, задергиваю шторы на иллюминаторе, но все напрасно. Свет струится через крохотные щелочки и вместе с отражением волн беспокойно плещется по стенам каюты. Я опускаю веки, но светлые юркие блики продолжают мелькать перед глазами. Глухо гудят моторы, напряженно вращается винт, унося корабль все дальше и дальше на север. Мы входим в студеные воды Ледовитого океана. Иллюминатор наглухо закрыт, но я слышу музыку встревоженного моря. С набатным гулом волн и вкрадчивыми скрипичными мелодиями ветра, словно серебристые трели флейты, сливаются крики морских птиц. Под бортовую качку, мягко переваливаясь с боку на бок, я наконец засыпаю.
Во сне чувствую, как вздрогнул стальной корпус корабля, будто столкнувшись с подводными скалами. На пол летит мой дневник, над которым я недавно сидел. Вскакиваю с постели. Что случилось? И тут звонит корабельный телефон. Снимаю трубку, слышу спокойный голос капитана:
— Ты спишь?
— Нет, не сплю.
— Нас окружают льды. На горизонте Шпицберген. Я в штурвальной рубке, поднимись ко мне.
Спешу одеться. Одеться надо потеплее, едва ли скоро
вернусь. Через несколько минут я уже в рубке рядом с капитаном. Он кивает на север:
— Шпицберген!
Подношу к глазам бинокль, и далекий горизонт сразу становится близким. За прозрачными стеклами, словно надломленные клыки чудовища, виднеются укрытые вечными снегами горы Шпицбергена. В мертвенно-бледном свете кажется, что от них веет ледяным дыханием разрушения и смерти. Глядя издали на этот полярный архипелаг, можно подумать, что он умер, всеми заброшенный, еще миллионы лет назад. Но я знаю: в его фиордах живут рыбаки, метеорологи, шахтеры, бакенщики. Живут и работают, радуются, грустят, любят и ненавидят — такие же люди, как и все, разве что немного смелее, отважнее. Север не любит трусливых. Север любит отважных.
Наш корабль окружают ледяные поля. Лед этот выбросили в море глетчеры — громадные ледяные реки, медленно стекающие с заснеженных гор в долины полярных островов. Льдины напоминают осколки очень толстого стекла. Края у них ярко-зеленого или синего цвета. Морские волны придают им самые причудливые формы, а сверху их прикрывает чистый, сверкающий снег. Плывут они быстро, и надо быть все время начеку, чтобы не столкнуться с какой-нибудь из них. Капитан с биноклем выходит на мостик, и я слышу его голос:
— Крест! Я подхожу.
— Смотри прямо по носу корабля.
Поднимаю к глазам бинокль. Да, слегка покачиваясь на волнах, плывет огромный ледяной крест. Сначала даже не верится, что он создан водой и ветром — настолько правильны его формы. Так и кажется, что над ним потрудился резец отменного мастера. Грани креста отливают синим хрусталем, а верх припорошен снегом. По концам перекладин, подобно заиндевевшим головкам гвоздей, выступают белые бугорки. Расталкивая мелкие льдины, крест плывет прямо на нас, и капитан командует держать правее.
— Вот чудит природа,— мрачно замечает капитан, возвращаясь в штурвальную рубку.
А я еще долго стою на мостике и гляжу вслед этому странному ледяному великану. Я знаю, рано или поздно его захлестнут волны, он развалится и бесследно
нет. Но среди вечных снегов этой белой полярной ночью в памяти всплыла гая ночь, в других широтах, и другой крест, такой же белый, заледеневший крест, который никогда никакое течение не способно унести из моей памяти...
Я встретил ее в тяжелые для Испанской республики дни, когда фашисты, захватив Барселону, уже приближались к французской границе. В предгорьях Пиренеев собирались остатки разбитой армии республиканцев. В Кабанелью, небольшой городок, откуда открывался вид на снежную нелюдимую цепь Пиренеев, прибыл полевой госпиталь. Санитарные машины, петляв крутые улочки города, остановились на окраине, у реки, где среди миндалевых деревьев прятался просторный и светлый дом, как будто специально предназначенный под госпиталь. Санитары очистили помещение, поставили раскладушки, оборудовали операционную и ждали раненых.
Как раз в тот день фашисты сильно бомбили позиции нашего батальона, стоявшего неподалеку от Каба-нельи. В одну из бомбежек тяжело ранило Антанаса Маркова, маленького смуглого болгарина, и я повез его на своем грузовике в госпиталь. Там меня встретила миловидная медсестра.
— Поставьте машину под дерево! — крикнула она.— В воздухе самолеты!
Только теперь я заметил, что над Кабанельей висят бомбардировщики. Я поставил грузовик под раскидистым каштаном. Девушка принесла носилки, и мы вдвоем внесли раненого в операционную. Он потерял много крови и был без сознания.
Вошел хирург, седой испанец. Потрогав пульс, спросил:
— Кто он, Иветта?
— Да вроде испанец,— ответила девушка.
— Мы с ним из одной части, он болгарин,— поправил я.
— Необходимо переливание крови,— сказал хирург.
— Возьмите у меня,— предложила девушка.
— Нет, у вас не возьму,— сказал хирург,— на вас и так лица нет. Спасая одного, нельзя губить другого.—
И, повернувшись ко мне, добавил: — Плохо дело! При отступлении из Барселоны случилось несчастье. Фашисты бомбили шоссе. Осколком убило шофера. Машина на полном ходу врезалась в скалы. А в ней была кровь, вся наша консервированная кровь.
— Да возьмите у меня,— сказал я.— У меня первая группа. Годится для всех.
Иветта приветливо улыбнулась мне. Глаза из-под черной копны волос сверкнули как звезды.
— Возьмите у меня,— повторил я и скинул гимнастерку.
— Хорошо,— сказал хирург.— Все равно иного выхода нет. Иветта, поторопитесь! — И, посмотрев на раненого, добавил: — Он не может ждать. А я тем временем сделаю перевязку.
Иветта отвела меня в соседнюю комнату и уложила на дряхлую скрипучую кушетку, застланную белоснежной простыней. Перетянув мою левую руку резиновым жгутом, она смазала ее пониже локтя чем-то прохладным. В нос ударил резкий запах йода.
— Не бойтесь,— сказала она.— Это не больно.
— А я не боюсь.
— У вас замечательная вена,— продолжала Иветта, поглаживая мою руку.
— Это от тяжелой работы,— сказал я, наблюдая, как она берет со стола здоровенную иглу.— Я артиллерист. Кончились снаряды, и нас перевели в пехоту.
— Трудно республике...
— Может, еще победим. Случится чудо — и мы победим!
— Я в чудеса не верю,— ответила она.— Подумать только:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187