ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


— Девятнадцать или двадцать, не больше,— сказал я.
— Мертвые не стареют,— мрачно заметил Август.— Только что же с ним делать? Придется отвезти, похоронить... Бери мои лыжи, Лайма. Я его отволоку. Ты и так намаялась.
— Бы идите, а я посижу,— тихо сказала Лайма.— Все это как дурной сон... Может, он тебя и ранил, отец?
Август оглядел горный склон с отчетливо прочерченным лавиной следом.
— Все может быть, дочка. Место то самое. А может, я его... Сегодня это уже не имеет значения — кто кого. Он для нас больше не враг.
Глубоко проваливаясь в снег, Август волочил необычайную находку дочери на турбазу, я шел следом за ним, и на душе была какая-то гнетущая тяжесть. Как в ускоренной съемке, перед глазами мелькали кадры: фронты, окопы, концлагеря, госпитали, томительная неизвестность, цвет миндаль в Испании, Франции, наконец, Лаймин сад, поднявшийся на месте гибели роты советских воинов... Какие повороты! Баснословно прекрасные горы, пестрая шумливая гурьба лыжников, лавина и — окоченелый труп врага...
Лайма нагнала нас у самой турбазы. Нашу странную процессию высыпало встречать множество народа — запоздавшие лыжники, директор турбазы, обслуживающий персонал. Нас окружили, начались расспросы и допросы, как в кабинете следователя — где, когда, при каких обстоятельствах... Кое-кто из женщин шмыгал носом, то ли из жалости, то ли от волнений. Директор в поисках удостоверения личности обшарил карманы мертвеца, но ничего не нашел.
— Наверно, попал в окружение и все уничтожил,— предположил кто-то из толпы.
Но директор, как оказалось, тоже защитник Кавказа, возразил:
— Нет, этот погиб, и у него забрали все, что при нем было, а самого закопали в снег. Так они поступали... Думаете, он единственный? Сколько их осталось в наших снегах!
На складе турбазы нашелся гроб, и под вечер гитлеровского солдата повезли хоронить на ближайшее кладбище. Лайма где-то южном склоне собрала букет подснежников и отправилась вместе со всеми. Мы с Августом остались в баре, молча сидели за шахматами. Часа через два Лайма вернулась и явно была не в духе.
— Что-нибудь опять случилось, дочка? — спросил отец.
— Нет, ничего. Только не могу отделаться от мысли, что это он тебя ранил.
Август вернул на место уже занесенную было фигуру и внимательно посмотрел на дочь. Лицо у нее было бледное, осунувшееся, как будто несколько ночей кряду провела без сна.
— Не стоит гадать, дочка! Я же сказал: сегодня это не имеет значения — кто кого. Победили мы — вот что главное. Не этот мальчик развязал войну. Он был лишь винтиком в гигантской военной машине, пылинкой на дороге, по которой прошлись гитлеровские орды, и здесь его затоптали в снега. Не он виноват. Виновных нужно искать в другом месте. Кое-кто уже получил по заслугам, другие все еще разгуливают на свободе.
— Все равно... А цветы...— придушенным голосом сказала Лайма.— Пока шли на кладбище, я все думала... А цветы положила на братскую могилу. Там похоронены сотни наших солдат.
— Да, тут много полегло,— в раздумье проговорил отец.— Бои были упорные. Трудно воевать в горах, за каждым выступом, за каждой скалой враг может застать тебя врасплох. Знаешь, Лайма, хватит об этом!
— А может, нам вернуться домой? — вдруг предложила Лайма.— И снег никудышный, и настроение уже не то. Что-то мне разонравилось... Закрою глаза, и опять мерещится... Кошмар какой-то!
— Что ты, дочка! — возмутился Август.— Ни с того ни с сего уехать! К нам гость пожаловал, столько километров отмахал, а мы все бросим и повезем его домой! Нет, Лайма, если хочешь, возвращайся, а мы с Робертом остаемся.
Лайме надо было помочь, и я решил вмешаться. Я же знал, что Августа, как и меня, точили старые раны, да и ноги с непривычки разболелись от подъемов и спусков. Знал, что только ради меня он хочет остаться. Но об этом, конечно, умолчал, а главным доводом в пользу возвращения выдвинул то обстоятельство, что времени у меня мало, а еще с людьми, с колхозом хочется поближе познакомиться, побывать в садах и теплицах...
— Ну, раз и ты настаиваешь, тогда поедем,— уступил Август, добавив, правда, что, по его мнению, погода вскоре наладится и катание опять будет отличное.
Условились выехать с утра, по холодку, а потому заранее уложили вещи. Решено было устроить прощальный ужин, но Лайма, опять сославшись на плохое самочувствие, от участия в нем отказалась. Зато к нам поднялся приглашенный Августом директор турбазы с женой, пышной, жизнерадостной блондинкой.
В камине весело пылал огонь, шампуры, приведенные в состояние боевой готовности углей, и глинтвейн источал экзотические ароматы.
— А где же ваша дочь? — спросил директор.
— Нездоровится ей,— объяснил Август.— Оно и понятно, после таких волнений...
— Да что тут особенного! — заметила директорша. — У нас чуть ли не каждую весну такое случается. Стоит ли волноваться!
— Потому-то у меня всегда в запасе гроб,— с ухмылкой заметил директор.— В горах надо быть готовым ко всяким неожиданностям. Иной раз и для своих постояльцев понадобится.
— И для своих? — не понял я.
— А как же! Бывает, какой-нибудь сорвиголова переоценит свои возможности и недооценит крутизну горы... Или, скажем, человек нашего с вами возраста... На радостях перекатался, ну и — сердечный приступ... Всякое бывает. Директор должен быть дальновидным.
Я от души рассмеялся. Этого недоставало, чтобы мы с Августом, в стольких передрягах побывавшие, столько всего на своем веку повидавшие, здесь, в горах, свернули себе шею или свалились от сердечного приступа!
Ежегодно весной, когда зацветает миндаль на Кавказе, я получаю от своего друга письмо с приглашением приехать погостить. Из писем Августа Вердыня я знаю, что Лайма наконец вышла замуж за агронома своего же колхоза и уже родила ему крепкого кучерявого парнишку. А на приглашения обычно отвечаю, что рад бы, да опять открылись старые фронтовые раны, потому и не смогу приехать.
И все же я твердо решил еще раз побывать на Кавказе — весной, когда цветет миндаль.
ЧЕРНЫЙ АЛМАЗ
Как только Ригу заняли фашисты и ураган войны умчался дальше на восток, в оперный театр явился барон фон Остен-Сакен, скрипач с дипломом
Дрезденской консерватории. Консерваторию он кончил с отличием, затем, как утверждали характеристики и вырезки из немецких газет, играл в различных симфонических оркестрах, нередко давая сольные концерты, а одно время был даже первой скрипкой Берлинской оперы. Свое появление в Остландии барон Остен-Сакен объяснял сокровенным желанием сделать нечто доброе для страны предков, тех самых предков, что некогда владели здесь обширными Дундагскими поместьями, поселками, местечками. Он гордился своей родословной и при всяком удобном случае любил заметить, что музыкальность — лишь один из многих даров, которыми господь бог соизволил наградить славный род Остен-Сакенов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187