Или вы думаете, мы без вас выбрались бы в горы на лыжах покататься? На такие мероприятия отца трудно с места сдвинуть. Одной же ехать не хочется. Там иногда собирается малосимпатичная публика, привяжется какой-нибудь настырный тип... С близкими людьми — совсем другое дело.
— Да уж велика вам радость с двумя такими бронтозаврами,— усмехнулся я.— Оба раненые, хромые, едва ноги волочим.
Лайма ответила, не раздумывая:
— Не бронтозавры, а рыцари! И уж лучше раненые, чем с вяленой дыней вместо головы.— И вдруг исторгла дикий вопль: — Ой, папа, мы ведь дыни забыли взять! Может, вернемся?
— Жаль, конечно,— проворчал Август.— Твоя вина, тебе было поручено. А миндаль не забыла?
— Миндаля у нас навалом,— бодро ответила Лайма.— Поджаренный, с солью, только подогреть.
Ну и ладно, хоть будет закуска к глинтвейну,— успокоился Август.— Куда там возвращаться, езжай, вечер не за горами.
Попетляв по долине, дорога полезла вверх. От снежных вершин потянуло холодом. Справа от дороги навстречу нам с ревом катился вспененный ручей, должно быть, тот самый, что встретил нас поутру в предгорье. Долины зябко кутались в голубую дымку, на изгибах дороги временами возникал золоченый рожок месяца. Вершины гор уже румянила заря, длинней становились тени деревьев я скал.
В прозрачных сумерках мы наконец добрались до турбазы. Держался легкий морозец, градуса три-четыре. Снег отливал голубизной сахара-рафинада. С песнями, с шутками, с веселой перекличкой с гор возвращались лыжники.
Лайма вырулила на стоянку, привычно слила из радиатора воду и, нагрузив нас вещами, повела на турбазу — симпатичное с виду здание. Нижний его этаж, с продолговатыми и узкими оконцами, был сложен из крупных камней, а на нем еще два этажа — мощный сруб из крашеных желтых бревен. Закопченные трубы кучерявились дымами.
Получив от дежурной ключи, мы по винтовой лестнице поднялись на третий этаж. Лайма распахнула дверь нашей комнаты, и я, как был с чемоданом и сумками в руках, от изумления застыл на пороге. Почти вся наружная стена была застекленная, и дверь на балкон была стеклянная. Две кровати с тумбочками. У двери массивный камин из красного кирпича. Посреди комнаты круглый стол, четыре кресла. Из окна открывался великолепнейший вид на розовевшие вершины Кавказского хребта.
Зажженная люстра осветила бурые бревенчатые стены, белую скатерть, ветки свежей хвои в вазе, горку дров перед камином...
— Спасибо, Лайма! Это же сущий рай!
— Нет, товарищ Роберт,— рассмеялась она,— всего лишь преддверие рая. Истинный рай увидите завтра, когда поедем в горы.
Под руководством Лаймы все припасы разложили по полкам стенного шкафа. И тут Август обнаружил, как он выразился, скандальное упущение: забыли взять не только дыни, но и шампуры для шашлыка.
— Где у тебя голова* — отчитывал он Лайму.— Горшок с шашлыком взяла, а шампуры забыла!
— Не беспокойся, папочка! Попрошу на кухне. Стоит ли из-за таких пустяков шум поднимать.
Комната Лаймы была рядом с нашей. Поменьше, одноместная, без камина и балкона.
Лайма спросила мой размер обуви, чтобы заранее подобрать ботинки и лыжи. Август занялся камином — из поленьев соорудил пирамиду, а внутрь насовал прихваченные из дома старые газеты. Лайма побежала добывать шампуры, я вышел на балкон, притворив за собою дверь.
На улице похолодало. Горные вершины погрузились в сумерки, слились с мигавшим звездами небом. Тонкий рожок месяца, как ни старался, едва-едва освещал округу. Ручей, весь день сопровождавший нас, уж не ревел так громко, в холодные вечерние часы снега отдавали меньше воды. Где-то в долине мерцал огонек. Лениво, будто по принуждению, тявкала собака. По хрустящему насту, взахлеб смеясь и разговаривая, шли двое, влюбленная парочка или запоздалые лыжники. Потом сумеречный балкон осветился трепетным светом. Я обернулся: в комнате пылал камин. Дверь приоткрылась, выглянула Лайма.
— Не простудиться бы вам. Зайдите, погрейтесь у огня.
Август в комнате обрывками газеты чистил добытые Лаймой шампуры.
— Я принесла из бара термос с черным кофе. Не желаете? — предложила Лайма.
— С превеликим удовольствием! Крепкий черный кофе моя слабость.
— Как и сигареты,— кольнула Лайма.— Я обратила внимание: вы курите, не переставая.
— Дурная привычка военных лет.
— Опять война! — поморщилась Лайма.— Прошу вас, давайте, пока будем в горах, не вспоминать о ней.
— На это требуется коллективное решение,— уклонился я от прямого ответа.
— Вы о чем? — спросил Август, хотя прекрасно слышал наш разговор.— А я как раз собираюсь Роберту показать места былых сражений. Кстати, турбаза построена на пепелище сожженной гитлеровцами усадьбы. Ты-то, Лайма, этого не знала. Здесь повсюду шла война.
— И неужели об этом нужно без конца вспоминать? — проговорила с досадой Лайма.
— Да как же мы смеем об этом забыть! — вскипел отец.— Особенно мы с Робертом, кому на войне здорово досталось... А кроме того, мы сюда приехали отдыхать и никаких ограничений не потерпим. Пусть каждый говорит и делает что хочет.
— А мне вот не нравится! — уж не на шутку рассердилась Лайма.— Не нравятся мне фильмы о войне, пьесы, рассказы, романы и все, что напоминает о том жутком времени. По-моему, все это так старо, что поскорее хочется забыть. Во всяком случае, забыть здесь, в горах, где о кошмарных днях ничто не напоминает. Ну хорошо, положим, тут стоял когда-то дом, и он сгорел, а на его месте построили турбазу. Но большинство из отдыхающих войны в глаза не видели, да и навряд ли их интересует, что тут было раньше, они приехали сюда насладиться весной и солнцем... Давайте же говорить и думать о дне сегодняшнем и завтрашнем. О чем-нибудь прекрасном и радостном, а не об ужасах войны.
— Да будет так! — сказал я.
Но Август, недовольный таким предложением, возразил:
— Опомнись, Лайма! Ты требуешь невозможного. Я собираюсь рассказать Роберту о том, что здесь происходило, о сражениях, о наших победах. Ты же хочешь, чтобы мы оба вечерами молча перевязывали свои старые раны, даже те, которые и перевязать невозможно. Да как мы смеем думать лишь о сегодняшнем дне, забыв день вчерашний? Прошлое намертво припаялось к нашим жизням, и не только к нашим, к жизни всего мира оно припаялось!
— Ну хорошо,— уступила Лайма,— тогда хотя бы в этот вечер постарайтесь не поминать прошлого. Займемся лучше шашлыками.
Мы не возражали. Вооружившись шампурами, сели перед камином и не спеша покручивали их над пылающей грудой углей, жадно глотая аппетитные запахи. Лайма поставила на стол тарелки, стаканы, кувшин с вином, хлеб и зелень.
— Чувствую, шашлыки у вас доспели! — сказала Лайма.— Нечего мешкать, садимся к столу!
Август разлил по стаканам вино:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
— Да уж велика вам радость с двумя такими бронтозаврами,— усмехнулся я.— Оба раненые, хромые, едва ноги волочим.
Лайма ответила, не раздумывая:
— Не бронтозавры, а рыцари! И уж лучше раненые, чем с вяленой дыней вместо головы.— И вдруг исторгла дикий вопль: — Ой, папа, мы ведь дыни забыли взять! Может, вернемся?
— Жаль, конечно,— проворчал Август.— Твоя вина, тебе было поручено. А миндаль не забыла?
— Миндаля у нас навалом,— бодро ответила Лайма.— Поджаренный, с солью, только подогреть.
Ну и ладно, хоть будет закуска к глинтвейну,— успокоился Август.— Куда там возвращаться, езжай, вечер не за горами.
Попетляв по долине, дорога полезла вверх. От снежных вершин потянуло холодом. Справа от дороги навстречу нам с ревом катился вспененный ручей, должно быть, тот самый, что встретил нас поутру в предгорье. Долины зябко кутались в голубую дымку, на изгибах дороги временами возникал золоченый рожок месяца. Вершины гор уже румянила заря, длинней становились тени деревьев я скал.
В прозрачных сумерках мы наконец добрались до турбазы. Держался легкий морозец, градуса три-четыре. Снег отливал голубизной сахара-рафинада. С песнями, с шутками, с веселой перекличкой с гор возвращались лыжники.
Лайма вырулила на стоянку, привычно слила из радиатора воду и, нагрузив нас вещами, повела на турбазу — симпатичное с виду здание. Нижний его этаж, с продолговатыми и узкими оконцами, был сложен из крупных камней, а на нем еще два этажа — мощный сруб из крашеных желтых бревен. Закопченные трубы кучерявились дымами.
Получив от дежурной ключи, мы по винтовой лестнице поднялись на третий этаж. Лайма распахнула дверь нашей комнаты, и я, как был с чемоданом и сумками в руках, от изумления застыл на пороге. Почти вся наружная стена была застекленная, и дверь на балкон была стеклянная. Две кровати с тумбочками. У двери массивный камин из красного кирпича. Посреди комнаты круглый стол, четыре кресла. Из окна открывался великолепнейший вид на розовевшие вершины Кавказского хребта.
Зажженная люстра осветила бурые бревенчатые стены, белую скатерть, ветки свежей хвои в вазе, горку дров перед камином...
— Спасибо, Лайма! Это же сущий рай!
— Нет, товарищ Роберт,— рассмеялась она,— всего лишь преддверие рая. Истинный рай увидите завтра, когда поедем в горы.
Под руководством Лаймы все припасы разложили по полкам стенного шкафа. И тут Август обнаружил, как он выразился, скандальное упущение: забыли взять не только дыни, но и шампуры для шашлыка.
— Где у тебя голова* — отчитывал он Лайму.— Горшок с шашлыком взяла, а шампуры забыла!
— Не беспокойся, папочка! Попрошу на кухне. Стоит ли из-за таких пустяков шум поднимать.
Комната Лаймы была рядом с нашей. Поменьше, одноместная, без камина и балкона.
Лайма спросила мой размер обуви, чтобы заранее подобрать ботинки и лыжи. Август занялся камином — из поленьев соорудил пирамиду, а внутрь насовал прихваченные из дома старые газеты. Лайма побежала добывать шампуры, я вышел на балкон, притворив за собою дверь.
На улице похолодало. Горные вершины погрузились в сумерки, слились с мигавшим звездами небом. Тонкий рожок месяца, как ни старался, едва-едва освещал округу. Ручей, весь день сопровождавший нас, уж не ревел так громко, в холодные вечерние часы снега отдавали меньше воды. Где-то в долине мерцал огонек. Лениво, будто по принуждению, тявкала собака. По хрустящему насту, взахлеб смеясь и разговаривая, шли двое, влюбленная парочка или запоздалые лыжники. Потом сумеречный балкон осветился трепетным светом. Я обернулся: в комнате пылал камин. Дверь приоткрылась, выглянула Лайма.
— Не простудиться бы вам. Зайдите, погрейтесь у огня.
Август в комнате обрывками газеты чистил добытые Лаймой шампуры.
— Я принесла из бара термос с черным кофе. Не желаете? — предложила Лайма.
— С превеликим удовольствием! Крепкий черный кофе моя слабость.
— Как и сигареты,— кольнула Лайма.— Я обратила внимание: вы курите, не переставая.
— Дурная привычка военных лет.
— Опять война! — поморщилась Лайма.— Прошу вас, давайте, пока будем в горах, не вспоминать о ней.
— На это требуется коллективное решение,— уклонился я от прямого ответа.
— Вы о чем? — спросил Август, хотя прекрасно слышал наш разговор.— А я как раз собираюсь Роберту показать места былых сражений. Кстати, турбаза построена на пепелище сожженной гитлеровцами усадьбы. Ты-то, Лайма, этого не знала. Здесь повсюду шла война.
— И неужели об этом нужно без конца вспоминать? — проговорила с досадой Лайма.
— Да как же мы смеем об этом забыть! — вскипел отец.— Особенно мы с Робертом, кому на войне здорово досталось... А кроме того, мы сюда приехали отдыхать и никаких ограничений не потерпим. Пусть каждый говорит и делает что хочет.
— А мне вот не нравится! — уж не на шутку рассердилась Лайма.— Не нравятся мне фильмы о войне, пьесы, рассказы, романы и все, что напоминает о том жутком времени. По-моему, все это так старо, что поскорее хочется забыть. Во всяком случае, забыть здесь, в горах, где о кошмарных днях ничто не напоминает. Ну хорошо, положим, тут стоял когда-то дом, и он сгорел, а на его месте построили турбазу. Но большинство из отдыхающих войны в глаза не видели, да и навряд ли их интересует, что тут было раньше, они приехали сюда насладиться весной и солнцем... Давайте же говорить и думать о дне сегодняшнем и завтрашнем. О чем-нибудь прекрасном и радостном, а не об ужасах войны.
— Да будет так! — сказал я.
Но Август, недовольный таким предложением, возразил:
— Опомнись, Лайма! Ты требуешь невозможного. Я собираюсь рассказать Роберту о том, что здесь происходило, о сражениях, о наших победах. Ты же хочешь, чтобы мы оба вечерами молча перевязывали свои старые раны, даже те, которые и перевязать невозможно. Да как мы смеем думать лишь о сегодняшнем дне, забыв день вчерашний? Прошлое намертво припаялось к нашим жизням, и не только к нашим, к жизни всего мира оно припаялось!
— Ну хорошо,— уступила Лайма,— тогда хотя бы в этот вечер постарайтесь не поминать прошлого. Займемся лучше шашлыками.
Мы не возражали. Вооружившись шампурами, сели перед камином и не спеша покручивали их над пылающей грудой углей, жадно глотая аппетитные запахи. Лайма поставила на стол тарелки, стаканы, кувшин с вином, хлеб и зелень.
— Чувствую, шашлыки у вас доспели! — сказала Лайма.— Нечего мешкать, садимся к столу!
Август разлил по стаканам вино:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187