— Так вы считаете, что девятая пуля может оказаться роковой для вашего инструмента? — спросил я, укладывая бас на лежанку.
— Девятая пуля может оказаться роковой для меня. А что тогда станет с моим басом? Не хочу, чтоб он достался фашистам.
— Товарищ Полупетр, я вас не понимаю.
— Все очень просто! — воскликнул Полупетр, дохнув на меня едким дымом «козьей ножки».— Наш оркестр прислали в нейтральную полосу собирать трофеи. Вы знаете, где находится нейтральная полоса?
— Еще бы мне этого не знать!
— Так вот,— продолжал Петр Полупетр,— нейтральная полоса — это сущий ад. Редко кто оттуда возвращается.
Подумав немного, я сказал:
— Товарищ Полупетр, не в моих силах ни отменить приказ, ни изменить его.
— Товарищ старший лейтенант, я прошу вас не об
этом. Разрешите мне только оставить у вас в землянке свой инструмент.
— Это можно,— сказал я со вздохом облегчения.— Но как мне с ним быть, если вы не вернетесь?
— Тогда передайте его дирижеру дивизионного оркестра на память от Петра Полупетра и скажите, чтоб после победы инструмент поместили в музей. И пусть мой израненный бас будет зримой памятью о героических буднях фронтовых музыкантов.
Я снова взял в руки трубу и осмотрел ее с большим интересом. Старательно заделанные пулевые пробоины говорили о том, что Петр Полупетр не в первый раз отправляется в нейтральную полосу собирать трофеи. Он, видимо, любил свой инструмент, как мать дитя, и даже в минуты опасности не желал расставаться с ним. А уж если решился доверить его мне, то лишь потому, что боялся девятой пули.
— Но с чего вы взяли, что девятая пуля окажется роковой? — спросил я.
— Видите ли,— улыбнулся Петр Полупетр,— мой отец был моряк. Между прочим, тоже Петр Полупетр. Его судно в шторм потерпело аварию, и он утонул. Другу отца удалось спастись, и он мне рассказывал, что шлюпку, в которой находился отец, проглотил девятый вал. Понимаете, товарищ старший лейтенант,— девятый вал.
Да, теперь я кое-что начинал понимать. Видимо, Петр Полупетр, будучи человеком глубоко суеверным, считает, что девятая пуля убьет его, как в свое время девятый вал унес жизнь его отца. Я, правда, пытался убедить его, что все это чушь, что нельзя поддаваться суеверию, но все оказалось напрасным. Характер у Петра Полупетра был как кремень, и слова мои не подействовали. В конце концов пришлось-таки принять на хранение медный бас и дать обещание, что если владелец его не вернется, то я переправлю инструмент в штаб дивизии с просьбой после победы выставить его в музее как память и свидетельство о героических буднях фронтовых музыкантов.
Прошло много лет, я давно позабыл об этой истории. Не удосужился также поинтересоваться, была ли раненая труба Петра Полупетра после победы выставлена в музее, поскольку сам он в тот вечер из нейтральной полосы не вернулся, после чего и я чуть не стал суеверным. Вывод напрашивался один: Петра Полупетра настигла его роковая девятая пуля.
Но вот как-то прекрасным вешним днем с предрассудком было покончено. И виной тому опять же был Петр Полупетр, представший вдруг передо мной совсем как ангел в библейских легендах.
В районном городке я вошел в автобус дальнего следования и, усевшись в мягкое кресло, поджидал, когда соберутся остальные пассажиры. Но времени до отхода оставалось много, я решил выйти покурить. И тут подошел ко мне водитель автобуса и спросил, не узнаю ли я его.
— Как будто где-то виделись,— произнес я неуверенно,— а где — не помню.
И тогда он спросил в упор:
— Куда вы тогда дели мою трубу?
— Какую трубу?
— Ту, которую я оставил у вас в землянке под Старой Руссой.
И встало перед глазами то давнее морозное утро.
— Так вы...
— Да, я тот самый музыкант из дивизионного оркестра, Петр Полупетр,— смеясь, перебил он меня.— Почему не сдержали слова?
— Я сделал все, как обещал. Но вот вы действительно не выполнили свое намерение.
— Это какое же намерение я не выполнил? — удивился он.
— Погибнуть от девятой пули. Петр Полупетр рассмеялся.
— Да, в ту пору я так думал. Но жизнь сложнее, чем кажется. В нейтральной полосе мне попался фашист, и я взял его в плен. Потом меня ранили и отослали в тыл. А инструмент пропал без вести.
— Не расстраивайся,— сказал я ему с улыбкой и махнул на автобус.— Твой новый инструмент тоже неплох. Итак, ты стал капитаном лайнера автострад?
— Выходит, так,— не без гордости отозвался Петр Полупетр.
— Девятый рейс уже сделал? — поинтересовался я.
— Какой там девятый! — воскликнул Петр Полупетр.— Девятьсот девяносто девятый!
— Поздравляю! — И я от души пожал ему руку. Он посмотрел на часы и сказал:
— Ну, пора! На остановках наговоримся. Хорош сегодня денек, не правда ли?
— Хорош!
Мой фронтовой товарищ забрался в шоферскую кабину и, нажав кнопку сигнала, громко протрубил. Не забыл-таки былое увлечение.
Я с трудом протиснулся в переполненный автобус. Автоматически захлопнулась дверь, зарычал мотор, и огромный автобус, мягко качнувшись, тронулся с места. Я смотрел в окно на вешние деревенские пейзажи и думал про себя: «Как все-таки сложна и как прекрасна жизнь. И какой хороший денек!»
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187