Я никогда
ничего не делал нарочно, господин обер-лейтенант. Я всегда
старался, как бы все сделать половчее да получше. Разве я
виноват, что вместо пользы для нас обоих получались лишь горе
да мука?
-- Только не плачьте, Швейк,-- мягко сказал поручик Лукаш,
когда оба подходили к штабному вагону.-- Я все устрою, чтобы вы
опять были со мной.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я не плачу.
Только очень уж мне обидно: мы с вами самые разнесчастные люди
на этой войне и во всем мире, и оба в этом не виноваты. Как
жестока судьба, когда подумаешь, что я, отроду такой
старательный...
-- Успокойтесь, Швейк.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант: если бы не
субординация, я бы сказал, что нипочем не могу успокоиться, но,
согласно вашему приказанию, я уже совсем успокоился.
-- Так залезайте в вагон, Швейк.
-- Так точно, уже лезу, господин обер-лейтенант.
В военном лагере в Мосте царила ночная тишина. Солдаты в
бараках тряслись от холода, в то время как в натопленных
офицерских квартирах окна были раскрыты настежь из-за
невыносимой жары.
Около отдельных объектов раздавались шаги часовых, ходьбой
разгонявших сон.
Внизу над рекой сиял огнями завод мясных консервов его
императорского величества. Там шла работа днем и ночью:
перерабатывались на консервы всякие отбросы. В лагерь ветром
доносило вонь от гниющих сухожилий, копыт и костей, из которых
варились суповые консервы.
Из покинутого павильона фотографа, делавшего в мирное
время снимки солдат, проводивших молодые годы здесь, на военном
стрельбище, внизу, в долине Литавы, был виден красный
электрический фонарь борделя "У кукурузного початка", который в
1903 году во время больших маневров у Шопрони почтил своим
посещением эрцгерцог Стефан и где ежедневно собиралось
офицерское общество.
Это был самый фешенебельный публичный дом, куда не имели
доступа нижние чины и вольноопределяющиеся. Они посещали
"Розовый дом". Его зеленые фонари также были видны из
заброшенного павильона фотографа.
Такого рода разграничение по чинам сохранилось и на
фронте, когда монархия не могла уже помочь своему войску ничем
иным, кроме походных борделей при штабах бригад, называвшихся
"пуфами". Таким образом, существовали императорско-королевские
офицерские пуфы, императорско-королевские унтер-офицерские пуфы
и императорско-королевские пуфы для рядовых.
Мост-на-Литаве сиял огнями. С другой стороны Литавы сияла
огнями Кираль-Хида, Цислейтания и Транслейтания. В обоих
городах, в венгерском и австрийском, играли цыганские капеллы,
пели, пили. Кафе и рестораны были ярко освещены. Местная
буржуазия и чиновничество водили с собой в кафе и рестораны
своих жен и взрослых дочерей, и весь Мост-на-Литаве, Bruck an
der Leite / Брук-на-Лейте (нем.)/ равно как и Кираль-Хида,
представлял собой не что иное, как один сплошной огромный
бордель.
В одном из офицерских бараков Швейк поджидал своего
поручика Лукаша, который пошел вечером в городской театр и до
сих пор еще не возвращался. Швейк сидел на постланной постели
поручика, а напротив, на столе, сидел денщик майора Венцеля.
Майор Венцель вернулся с фронта в полк, после того как в
Сербии, на Дрине, блестяще доказал свою бездарность. Ходили
слухи, что он приказал разобрать и уничтожить понтонный мост,
прежде чем половина его батальона перебралась на другую сторону
реки. В настоящее время он был назначен начальником военного
стрельбища в Кираль-Хиде и, помимо того, исполнял какие-то
функции в хозяйственной части военного лагеря. Среди офицеров
поговаривали, что теперь майор Венцель поправит свои дела.
Комнаты Лукаша и Венцеля находились в одном коридоре.
Денщик майора Венцеля, Микулашек, невзрачный, изрытый
оспой паренек, болтал ногами и ругался:
-- Чтобы это могло означать-- старый черт не идет и не
идет?.. Интересно бы знать, где этот старый хрыч целую ночь
шатается? Мог бы по крайней мере оставить мне ключ от комнаты.
Я бы завалился на постель и такого бы веселья задал! У нас там
вина уйма.
-- Он, говорят, ворует,-- проронил Швейк, беспечно
покуривая сигареты своего поручика, так как тот запретил ему
курить в комнате трубку.-- Ты-то небось должен знать, откуда у
вас вино.
-- Куда прикажет, туда и хожу,-- тонким голоском сказал
Микулашек.-- Напишет требование на вино для лазарета, а я
получу и принесу домой,
-- А если бы он приказал обокрасть полковую кассу, ты бы
тоже это сделал? -- спросил Швейк.-- За глаза-то ты ругаешься,
а перед ним дрожишь как осиновый лист.
Микулашек заморгал своими маленькими глазками.
-- Я бы еще подумал.
-- Нечего тут думать, молокосос ты этакий! -- прикрикнул
на него Швейк, но мигом осекся.
Открылась дверь, и вошел поручик Лукаш. Поручик находился
в прекрасном расположении духа, что нетрудно было заметить по
надетой задом наперед фуражке.
Микулашек так перепугался, что позабыл соскочить со стола,
и, сидя, отдавал честь, к тому же еще запамятовал, что на нем
нет фуражки,
-- Имею честь доложить, все в полном порядке, --
отрапортовал Швейк, вытянувшись во фронт по всем правилам, хотя
изо рта у него торчала сигарета.
Однако поручик Лукаш не обратил на Швейка ни малейшего
внимания и направился прямо к Микулашеку, который, вытаращив
глаза, следил за каждым его движением и по-прежнему отдавал
честь, сидя на столе,
-- Поручик Лукаш,-- представился поручик, подходя к
Микулашеку не совсем твердым шагом.-- А как ваша фамилия?
Микулашек молчал. Лукаш пододвинул себе стул, уселся
против Микулашека и, глядя на него снизу вверх, сказал:
-- Швейк, принесите-ка мне из чемодана служебный
револьвер.
Все время, пока Швейк рылся в чемодане, Микулашек молчал и
только с ужасом смотрел на поручика. Если б он в состоянии был
осознать, что сидит на столе, то ужаснулся бы еще больше, так
как его ноги касались колен сидящего напротив поручика.
-- Как зовут, я спрашиваю?!-- заорал поручик, глядя снизу
вверх на Микулашека.
Но тот молчал. Как он объяснил позднее, при внезапном
появлении Лукаша на него нашел какой-то столбняк. Он хотел
соскочить со стола, но не мог, хотел ответить -- и не мог,
хотел опустить руку, но рука не опускалась.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- раздался
голос Швейка.-- Револьвер не заряжен.
-- Так зарядите его.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, патронов
нет, и его будет трудновато снять со стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
ничего не делал нарочно, господин обер-лейтенант. Я всегда
старался, как бы все сделать половчее да получше. Разве я
виноват, что вместо пользы для нас обоих получались лишь горе
да мука?
-- Только не плачьте, Швейк,-- мягко сказал поручик Лукаш,
когда оба подходили к штабному вагону.-- Я все устрою, чтобы вы
опять были со мной.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я не плачу.
Только очень уж мне обидно: мы с вами самые разнесчастные люди
на этой войне и во всем мире, и оба в этом не виноваты. Как
жестока судьба, когда подумаешь, что я, отроду такой
старательный...
-- Успокойтесь, Швейк.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант: если бы не
субординация, я бы сказал, что нипочем не могу успокоиться, но,
согласно вашему приказанию, я уже совсем успокоился.
-- Так залезайте в вагон, Швейк.
-- Так точно, уже лезу, господин обер-лейтенант.
В военном лагере в Мосте царила ночная тишина. Солдаты в
бараках тряслись от холода, в то время как в натопленных
офицерских квартирах окна были раскрыты настежь из-за
невыносимой жары.
Около отдельных объектов раздавались шаги часовых, ходьбой
разгонявших сон.
Внизу над рекой сиял огнями завод мясных консервов его
императорского величества. Там шла работа днем и ночью:
перерабатывались на консервы всякие отбросы. В лагерь ветром
доносило вонь от гниющих сухожилий, копыт и костей, из которых
варились суповые консервы.
Из покинутого павильона фотографа, делавшего в мирное
время снимки солдат, проводивших молодые годы здесь, на военном
стрельбище, внизу, в долине Литавы, был виден красный
электрический фонарь борделя "У кукурузного початка", который в
1903 году во время больших маневров у Шопрони почтил своим
посещением эрцгерцог Стефан и где ежедневно собиралось
офицерское общество.
Это был самый фешенебельный публичный дом, куда не имели
доступа нижние чины и вольноопределяющиеся. Они посещали
"Розовый дом". Его зеленые фонари также были видны из
заброшенного павильона фотографа.
Такого рода разграничение по чинам сохранилось и на
фронте, когда монархия не могла уже помочь своему войску ничем
иным, кроме походных борделей при штабах бригад, называвшихся
"пуфами". Таким образом, существовали императорско-королевские
офицерские пуфы, императорско-королевские унтер-офицерские пуфы
и императорско-королевские пуфы для рядовых.
Мост-на-Литаве сиял огнями. С другой стороны Литавы сияла
огнями Кираль-Хида, Цислейтания и Транслейтания. В обоих
городах, в венгерском и австрийском, играли цыганские капеллы,
пели, пили. Кафе и рестораны были ярко освещены. Местная
буржуазия и чиновничество водили с собой в кафе и рестораны
своих жен и взрослых дочерей, и весь Мост-на-Литаве, Bruck an
der Leite / Брук-на-Лейте (нем.)/ равно как и Кираль-Хида,
представлял собой не что иное, как один сплошной огромный
бордель.
В одном из офицерских бараков Швейк поджидал своего
поручика Лукаша, который пошел вечером в городской театр и до
сих пор еще не возвращался. Швейк сидел на постланной постели
поручика, а напротив, на столе, сидел денщик майора Венцеля.
Майор Венцель вернулся с фронта в полк, после того как в
Сербии, на Дрине, блестяще доказал свою бездарность. Ходили
слухи, что он приказал разобрать и уничтожить понтонный мост,
прежде чем половина его батальона перебралась на другую сторону
реки. В настоящее время он был назначен начальником военного
стрельбища в Кираль-Хиде и, помимо того, исполнял какие-то
функции в хозяйственной части военного лагеря. Среди офицеров
поговаривали, что теперь майор Венцель поправит свои дела.
Комнаты Лукаша и Венцеля находились в одном коридоре.
Денщик майора Венцеля, Микулашек, невзрачный, изрытый
оспой паренек, болтал ногами и ругался:
-- Чтобы это могло означать-- старый черт не идет и не
идет?.. Интересно бы знать, где этот старый хрыч целую ночь
шатается? Мог бы по крайней мере оставить мне ключ от комнаты.
Я бы завалился на постель и такого бы веселья задал! У нас там
вина уйма.
-- Он, говорят, ворует,-- проронил Швейк, беспечно
покуривая сигареты своего поручика, так как тот запретил ему
курить в комнате трубку.-- Ты-то небось должен знать, откуда у
вас вино.
-- Куда прикажет, туда и хожу,-- тонким голоском сказал
Микулашек.-- Напишет требование на вино для лазарета, а я
получу и принесу домой,
-- А если бы он приказал обокрасть полковую кассу, ты бы
тоже это сделал? -- спросил Швейк.-- За глаза-то ты ругаешься,
а перед ним дрожишь как осиновый лист.
Микулашек заморгал своими маленькими глазками.
-- Я бы еще подумал.
-- Нечего тут думать, молокосос ты этакий! -- прикрикнул
на него Швейк, но мигом осекся.
Открылась дверь, и вошел поручик Лукаш. Поручик находился
в прекрасном расположении духа, что нетрудно было заметить по
надетой задом наперед фуражке.
Микулашек так перепугался, что позабыл соскочить со стола,
и, сидя, отдавал честь, к тому же еще запамятовал, что на нем
нет фуражки,
-- Имею честь доложить, все в полном порядке, --
отрапортовал Швейк, вытянувшись во фронт по всем правилам, хотя
изо рта у него торчала сигарета.
Однако поручик Лукаш не обратил на Швейка ни малейшего
внимания и направился прямо к Микулашеку, который, вытаращив
глаза, следил за каждым его движением и по-прежнему отдавал
честь, сидя на столе,
-- Поручик Лукаш,-- представился поручик, подходя к
Микулашеку не совсем твердым шагом.-- А как ваша фамилия?
Микулашек молчал. Лукаш пододвинул себе стул, уселся
против Микулашека и, глядя на него снизу вверх, сказал:
-- Швейк, принесите-ка мне из чемодана служебный
револьвер.
Все время, пока Швейк рылся в чемодане, Микулашек молчал и
только с ужасом смотрел на поручика. Если б он в состоянии был
осознать, что сидит на столе, то ужаснулся бы еще больше, так
как его ноги касались колен сидящего напротив поручика.
-- Как зовут, я спрашиваю?!-- заорал поручик, глядя снизу
вверх на Микулашека.
Но тот молчал. Как он объяснил позднее, при внезапном
появлении Лукаша на него нашел какой-то столбняк. Он хотел
соскочить со стола, но не мог, хотел ответить -- и не мог,
хотел опустить руку, но рука не опускалась.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- раздался
голос Швейка.-- Револьвер не заряжен.
-- Так зарядите его.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, патронов
нет, и его будет трудновато снять со стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212