-- Еще в Бруке
вы говорили мне, господин обер-лейтенант, что уж если я стал
ординарцем роты, то у меня есть и другие обязанности, кроме
всяких приказов. Я должен быть информирован обо всем, что
происходит в роте. На основании этого распоряжения я позволю
себе доложить вам, господин обер-лейтенант, что господин
лейтенант Дуб ни с того ни с сего надавал пощечин своему
денщику. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я об этом
и говорить бы не стал, но раз господин лейтенант Дуб является
вашим подчиненным, я решил, что мне следует рапортовать.
-- Странная история,-- задумался капитан Сагнер.-- Почему
вы все время, Швейк, подталкиваете к нам Кунерта?
-- Осмелюсь доложить, господин батальонный командир, обо
всем следует рапортовать. Он глуп, ему господин лейтенант Дуб
набил морду, а ему совестно одному идти с рапортом. Господин
капитан, извольте только взглянуть, как у него трясутся колени,
он еле жив, оттого что должен идти с рапортом. Не будь меня, он
никогда не решился бы пойти с рапортом. Вроде того Куделя из
Бытоухова, который на действительной службе до тех пор ходил на
рапорт, пока его не перевели во флот, где он дослужился до
корнета, а потом на каком-то острове в Тихом океане был
объявлен дезертиром. Потом он там женился и беседовал как-то с
путешественником Гавласой, который никак не мог отличить его от
туземца. Вообще очень печально, когда из-за каких-то идиотских
пощечин приходится идти на рапорт. Он вообще не хотел сюда
идти, говорил, что сюда не пойдет. Он получил этих оплеух
столько, что теперь даже не знает, о которой оплеухе идет речь.
Он сам никогда бы не пошел сюда и вообще не хотел идти на
рапорт. Он и впредь, позволит себя избивать сколько влезет.
Осмелюсь доложить, господин капитан, посмотрите на него: он со
страху обделался. С другой же стороны, он должен был тотчас же
пожаловаться, потому что получил несколько пощечин. Но он не
отважился, так как знал, что лучше, как писал один поэт, быть
"скромной фиалкой". Он ведь состоит денщиком у господина
лейтенанта Дуба.
Подталкивая Кунерта вперед, Швейк сказал ему:
-- Да не трясись же ты как осиновый лист!
Капитан Сагнер спросил Кунерта, как было дело. Кунерт,
дрожа всем телом, заявил, что господин капитан могут обо всем
расспросить самого господина лейтенанта. Вообще господин
лейтенант Дуб по морде его не бил.
Иуда Кунерт, не переставая дрожать, заявил даже, что Швейк
все выдумал.
Этому печальному событию положил конец сам подпоручик Дуб,
который вдруг появился и закричал на Кунерта:
-- Хочешь получить новые оплеухи?
Все стало ясно, и капитан Сагнер прямо заявил подпоручику
Дубу:
-- С сегодняшнего дня Кунерт прикомандировывается к
батальонной кухне, что же касается нового денщика, обратитесь к
старшему писарю Ванеку.
Подпоручик Дуб взял под козырек и, уходя, бросил Швейку:
-- Бьюсь об заклад, вам не миновать петли!
Когда Дуб ушел, Швейк растроганно и по-дружески обратился
к поручикy Лукашу:
-- В Мниховом Градиште был один такой же господин. Он то
же самое сказал другому господину, а тот ему в ответ: "Под
виселицей встретимся".
-- Ну и идиот же вы, Швейк! -- с сердцем воскликнул
поручик Лукаш.-- Но не вздумайте, по своему обыкновению,
ответить: "Так точно -- я идиот".
-- Frappant! / Поразительно! (франц.)/ -- воскликнул
капитан Сагнер, высовываясь в окно. Он с радостью спрятался бы
обратно, но было поздно; несчастье уже совершилось: под окном
стоял подпоручик Дуб.
Подпоручик Дуб выразил свое сожаление по поводу того, что
капитан Сагнер ушел, не выслушав его выводов относительно
наступления на Восточном фронте.
-- Если мы хотим как следует понять это колоссальное
наступление,-- кричал подпоручик Дуб в окно,-- мы должны отдать
себе отчет в том, как развернулось наступление в конце апреля.
Мы должны были прорвать русский фронт и наиболее выгодным
местом для этого прорыва сочли фронт между Карпатами и Вислой.
-- Я с тобой об этом не спорю,-- сухо ответил капитан
Сагнер и отошел от окна.
Через полчаса, когда поезд снова двинулся в путь по
направлению к Саноку, капитан Сагнер растянулся на скамье и
притворился спящим, чтобы подпоручик Дуб не приставал к нему со
своими глупостями относительно наступления.
В вагоне, где находился Швейк, недоставало Балоуна. Он
выпросил себе разрешение вытереть хлебом котел, в котором
варили гуляш. В момент отправления Балоун находился на
платформе с полевыми кухнями и, когда поезд дернуло, очутился в
очень неприятном положении, влетев головой в котел. Из котла
торчали только ноги. Вскоре он привык к новому положению, и из
котла опять раздалось чавканье, вроде того, какое издает еж,
охотясь за тараканами. Потом послышался умоляющий голос
Балоуна:
-- Ради бога, братцы, будьте добренькие, бросьте мне сюда
еще кусок хлеба. Здесь много соуса.
Эта идиллия продолжалась до ближайшей станции, куда
одиннадцатая рота приехала с котлом, вычищенным до блеска.
-- Да вознаградит вас за это господь бог, товарищи,--
сердечно благодарил Балоун.-- С тех пор как я на военной
службе, мне впервой посчастливилось.
И он был прав. На Лупковском перевале Балоун получил две
порции гуляша. Кроме того, поручик Лукаш, которому Балоун
принес из офицерской кухни нетронутый обед, на радостях оставил
ему добрую половину. Балоун был счастлив вполне. Он болтал
ногами, свесив их из вагона. От военной службы на него вдруг
повеяло чем-то теплым и родным.
Повар начал его разыгрывать. Он сообщил, что в Саноке им
сварят ужин и еще один обед в счет тех ужинов и обедов, которые
солдаты недополучили в пути. Балоун только одобрительно кивал
головою и шептал: "Вот увидите, товарищи, господь бог нас не
оставит".
Все откровенно расхохотались, а кашевар, сидя на полевой
кухне, запел:
Жупайдия, жупайда,
Бог не выдаст никогда,
Коли нас посадит в лужу,
Сам же вытащит наружу,
Коли в лес нас заведет,
Сам дорогу нам найдет.
Жупайдия, жупайда,
Бог не выдаст никогда.
За станцией Шавне, в долине, опять начали попадаться
военные кладбища. С поезда был виден каменный крест с
обезглавленным Христом, которому снесло голову при обстреле
железнодорожного пути.
Поезд набирал скорость, летя по лощине к Саноку. Все чаще
пoпадались разрушенные деревни. Они тянулись по обеим сторонам
железной дороги до самого горизонта.
Около Кулашны, внизу, в реке лежал разбитый поезд Красного
Креста, рухнувший с железнодорожной насыпи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
вы говорили мне, господин обер-лейтенант, что уж если я стал
ординарцем роты, то у меня есть и другие обязанности, кроме
всяких приказов. Я должен быть информирован обо всем, что
происходит в роте. На основании этого распоряжения я позволю
себе доложить вам, господин обер-лейтенант, что господин
лейтенант Дуб ни с того ни с сего надавал пощечин своему
денщику. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я об этом
и говорить бы не стал, но раз господин лейтенант Дуб является
вашим подчиненным, я решил, что мне следует рапортовать.
-- Странная история,-- задумался капитан Сагнер.-- Почему
вы все время, Швейк, подталкиваете к нам Кунерта?
-- Осмелюсь доложить, господин батальонный командир, обо
всем следует рапортовать. Он глуп, ему господин лейтенант Дуб
набил морду, а ему совестно одному идти с рапортом. Господин
капитан, извольте только взглянуть, как у него трясутся колени,
он еле жив, оттого что должен идти с рапортом. Не будь меня, он
никогда не решился бы пойти с рапортом. Вроде того Куделя из
Бытоухова, который на действительной службе до тех пор ходил на
рапорт, пока его не перевели во флот, где он дослужился до
корнета, а потом на каком-то острове в Тихом океане был
объявлен дезертиром. Потом он там женился и беседовал как-то с
путешественником Гавласой, который никак не мог отличить его от
туземца. Вообще очень печально, когда из-за каких-то идиотских
пощечин приходится идти на рапорт. Он вообще не хотел сюда
идти, говорил, что сюда не пойдет. Он получил этих оплеух
столько, что теперь даже не знает, о которой оплеухе идет речь.
Он сам никогда бы не пошел сюда и вообще не хотел идти на
рапорт. Он и впредь, позволит себя избивать сколько влезет.
Осмелюсь доложить, господин капитан, посмотрите на него: он со
страху обделался. С другой же стороны, он должен был тотчас же
пожаловаться, потому что получил несколько пощечин. Но он не
отважился, так как знал, что лучше, как писал один поэт, быть
"скромной фиалкой". Он ведь состоит денщиком у господина
лейтенанта Дуба.
Подталкивая Кунерта вперед, Швейк сказал ему:
-- Да не трясись же ты как осиновый лист!
Капитан Сагнер спросил Кунерта, как было дело. Кунерт,
дрожа всем телом, заявил, что господин капитан могут обо всем
расспросить самого господина лейтенанта. Вообще господин
лейтенант Дуб по морде его не бил.
Иуда Кунерт, не переставая дрожать, заявил даже, что Швейк
все выдумал.
Этому печальному событию положил конец сам подпоручик Дуб,
который вдруг появился и закричал на Кунерта:
-- Хочешь получить новые оплеухи?
Все стало ясно, и капитан Сагнер прямо заявил подпоручику
Дубу:
-- С сегодняшнего дня Кунерт прикомандировывается к
батальонной кухне, что же касается нового денщика, обратитесь к
старшему писарю Ванеку.
Подпоручик Дуб взял под козырек и, уходя, бросил Швейку:
-- Бьюсь об заклад, вам не миновать петли!
Когда Дуб ушел, Швейк растроганно и по-дружески обратился
к поручикy Лукашу:
-- В Мниховом Градиште был один такой же господин. Он то
же самое сказал другому господину, а тот ему в ответ: "Под
виселицей встретимся".
-- Ну и идиот же вы, Швейк! -- с сердцем воскликнул
поручик Лукаш.-- Но не вздумайте, по своему обыкновению,
ответить: "Так точно -- я идиот".
-- Frappant! / Поразительно! (франц.)/ -- воскликнул
капитан Сагнер, высовываясь в окно. Он с радостью спрятался бы
обратно, но было поздно; несчастье уже совершилось: под окном
стоял подпоручик Дуб.
Подпоручик Дуб выразил свое сожаление по поводу того, что
капитан Сагнер ушел, не выслушав его выводов относительно
наступления на Восточном фронте.
-- Если мы хотим как следует понять это колоссальное
наступление,-- кричал подпоручик Дуб в окно,-- мы должны отдать
себе отчет в том, как развернулось наступление в конце апреля.
Мы должны были прорвать русский фронт и наиболее выгодным
местом для этого прорыва сочли фронт между Карпатами и Вислой.
-- Я с тобой об этом не спорю,-- сухо ответил капитан
Сагнер и отошел от окна.
Через полчаса, когда поезд снова двинулся в путь по
направлению к Саноку, капитан Сагнер растянулся на скамье и
притворился спящим, чтобы подпоручик Дуб не приставал к нему со
своими глупостями относительно наступления.
В вагоне, где находился Швейк, недоставало Балоуна. Он
выпросил себе разрешение вытереть хлебом котел, в котором
варили гуляш. В момент отправления Балоун находился на
платформе с полевыми кухнями и, когда поезд дернуло, очутился в
очень неприятном положении, влетев головой в котел. Из котла
торчали только ноги. Вскоре он привык к новому положению, и из
котла опять раздалось чавканье, вроде того, какое издает еж,
охотясь за тараканами. Потом послышался умоляющий голос
Балоуна:
-- Ради бога, братцы, будьте добренькие, бросьте мне сюда
еще кусок хлеба. Здесь много соуса.
Эта идиллия продолжалась до ближайшей станции, куда
одиннадцатая рота приехала с котлом, вычищенным до блеска.
-- Да вознаградит вас за это господь бог, товарищи,--
сердечно благодарил Балоун.-- С тех пор как я на военной
службе, мне впервой посчастливилось.
И он был прав. На Лупковском перевале Балоун получил две
порции гуляша. Кроме того, поручик Лукаш, которому Балоун
принес из офицерской кухни нетронутый обед, на радостях оставил
ему добрую половину. Балоун был счастлив вполне. Он болтал
ногами, свесив их из вагона. От военной службы на него вдруг
повеяло чем-то теплым и родным.
Повар начал его разыгрывать. Он сообщил, что в Саноке им
сварят ужин и еще один обед в счет тех ужинов и обедов, которые
солдаты недополучили в пути. Балоун только одобрительно кивал
головою и шептал: "Вот увидите, товарищи, господь бог нас не
оставит".
Все откровенно расхохотались, а кашевар, сидя на полевой
кухне, запел:
Жупайдия, жупайда,
Бог не выдаст никогда,
Коли нас посадит в лужу,
Сам же вытащит наружу,
Коли в лес нас заведет,
Сам дорогу нам найдет.
Жупайдия, жупайда,
Бог не выдаст никогда.
За станцией Шавне, в долине, опять начали попадаться
военные кладбища. С поезда был виден каменный крест с
обезглавленным Христом, которому снесло голову при обстреле
железнодорожного пути.
Поезд набирал скорость, летя по лощине к Саноку. Все чаще
пoпадались разрушенные деревни. Они тянулись по обеим сторонам
железной дороги до самого горизонта.
Около Кулашны, внизу, в реке лежал разбитый поезд Красного
Креста, рухнувший с железнодорожной насыпи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212