Тут, брат,
никто не знает, что с тобой случится.
-- А иногда,-- подхватил Швейк,-- человека в бою вдруг так
затошнит, что сил нет. В Праге -- в Погоржельце, в трактире
"Панорама" -- один из команды выздоравливающих, раненный под
Перемышлем, рассказывал, как они где-то под какой-то крепостью
пошли в штыки. Откуда ни возьмись, полез на него русский
солдат, парень-гора, штык наперевес, а из носу у него катилась
здоровенная сопля. Бедняга только взглянул на его носище с
соплей, и так ему сделалось тошно, что пришлось бежать в
полевой лазарет. Его там признали за холерного и послали в
холерный барак в Будапешт, а там уж он действительно заразился
холерой.
-- Кем он был: рядовым или капралом? -- осведомился
вольноопределяющийся.
-- Капралом,-- спокойно ответил Швейк.
-- То же самое могло случиться и с каждым вольнопером,--
глупо заметил капрал и при этом с победоносным видом посмотрел
на вольноопределяющегося, словно говоря: "Что, выкусил? И крыть
нечем".
Но вольноопределяющийся не ответил и улегся на скамейку.
Поезд подходил к Вене. Кто не спал, смотрел из окна на
проволочные заграждения и укрепления под Веной. Это производило
на всех гнетущее впечатление, даже немолчный галдеж,
доносившийся из вагонов, где ехали овчары с Кашперских гор,--
Warm ich kumm, wann ich kumm,
Wann ich wieda, wieda kumm! --
затих под влиянием тяжелого чувства, вызванного видом
колючей проволоки, которой была обнесена Вена.
-- Все в порядке,-- заметил Швейк, глядя на окопы.-- Все в
полном порядке. Одно только неудобно: венцы могут разодрать
себе штаны, когда поедут на прогулку за город. Придется быть
очень осторожным.
Вена вообще замечательный город,-- продолжал он.-- Одних
диких зверей в шенбруннском зверинце сколько! Когда я несколько
лет назад был в Вене, я больше всего любил ходить смотреть на
обезьян, но туда никого не пускают, когда проезжает
какая-нибудь особа из императорского дворца. Со мною был один
портной из десятого района, так его арестовали потому, что ему
загорелось во что бы то ни стало посмотреть на этих обезьян.
-- А во дворце вы были? -- спросил капрал.
-- Там прекрасно,-- ответил Швейк.-- Я там не был, но мне
рассказывал один, который там был. Самое красивое там -- это
дворцовый конвой. Каждый стражник, говорят, должен быть в два
метра ростом, а выйдя в отставку, он получает трафику. А
принцесс там как собак нерезаных.
Поезд проехал мимо какой-то станции, и оттуда, постепенно
замирая, доносились звуки австрийского гимна. Оркестр был
выслан на станцию, вероятно, по ошибке, так как поезд через
порядочный промежуток времени остановился на другом вокзале,
где эшелон ожидали обед и торжественная встреча.
Торжественные встречи теперь уже были не те, что в начале
войны, когда отправляющиеся на фронт солдаты объедались на
каждой станции и когда их повсюду встречали одетые в идиотские
белые платья девочки с еще более идиотскими лицами и такими же
идиотскими букетами в руках. Но глупее всего, конечно, были
приветственные речи тех дам, мужья которых теперь корчат из
себя ура-патриотов и республиканцев.
Торжественная делегация состояла из трех дам -- членов
австрийского общества Красного Креста, двух дам -- членов
какого-то военного кружка, венских дам и девиц, одного
официального представителя венского магистрата и одного
военного.
На лицах всех была написана усталость. Военные эшелоны
проезжали днем и ночью, санитарные поезда с ранеными прибывали
каждый час, на станциях все время перебрасывались с одного пути
на другой поезда с пленными, и при всем этом должны были
присутствовать члены различных обществ и корпораций. Изо дня в
день повторялось одно и то же, и первоначальный энтузиазм
сменился зевотой. На смену одним приходили другие, и на любом
из венских вокзалов у каждого встречающего был такой же усталый
вид, как и у тех, кто встречал будейовицкий полк.
Из телячьих вагонов выглядывали солдаты, на лицах у них
была написана полная безнадежность, как у идущих на виселицу.
К вагонам подходили дамы и раздавали солдатам пряники с
сахарными надписями: "Sieg und Rache", "Gott, strafe England",
"Der Oesterreicher hat ein Vaterland. Er liebt's und hat auch
Ursach fur's Vaterland zu kampfen" /"Победа и отмщение", "Боже,
покарай Англию!", "У сына Австрии есть отчизна. Он любит ее, и
у него есть ради чего сражаться за отчизну" (нем.)/.
Видно было, как кашперские горцы жрут пряники, но на их
лицах по-прежнему застыла безнадежность.
Затем был отдан приказ по ротам идти за обедом к полевым
кухням, стоявшим за вокзалом. Там же находилась и офицерская
кухня, куда отправился Швейк исполнять приказание
обер-фельдкурата. Вольноопределяющийся остался в поезде и ждал,
пока его покормят: двое конвойных пошли за обедом на весь
арестантский вагон.
Швейк в точности исполнил приказание и, переходя пути,
увидел поручика Лукаша, прохаживавшегося взад и вперед по
полотну в ожидании, что в офицерской кухне и на его долю
что-нибудь останется. Поручик Лукаш попал в весьма неприятную
ситуацию, так как временно у него и у поручика Киршнера был
один общий денщик. Этот парень заботился только о своем хозяине
и проводил полнейший саботаж, когда дело касалось поручика
Лукаша.
-- Кому вы это несете, Швейк? -- спросил бедняга поручик,
когда Швейк положил наземь целую кучу вещей, завернутых в
шинель,-- добычу, взятую с боем из офицерской кухни.
Швейк замялся было на мгновение, но быстро нашелся и с
открытым и ясным лицом спокойно ответил:
-- Осмелюсь доложить, это для вас, господин
обер-лейтенант. Не могу вот только найти, где ваше купе, и,
кроме того, не знаю, не будет ли комендант поезда возражать
против того, чтобы я ехал с вами,-- это такая свинья.
Поручик Лукаш вопросительно взглянул на Швейка. Тот
продолжал интимно и добродушно:
-- Настоящая свинья, господин обер-лейтенант. Когда он
обходил поезд, я ему немедленно доложил, что уже одиннадцать
часов, время свое я отсидел, и мое место в телячьем вагоне либо
с вами. А он меня страшно грубо оборвал: дескать, не рыпайся и
оставайся там, где сидишь. Сказал, что по крайней мере я опять
не осрамлю вас в пути. Господин обер-лейтенант! -- Швейк
страдальчески скривил рот.-- Точно я вас, господин обер
лейтенант, когда-нибудь срамил!
Поручик Лукаш вздохнул.
-- Ни разу этого не было, чтобы я вас осрамил,-- продолжал
Швейк.-- Если что и произошло, то это лишь чистая случайность и
"промысел божий", как сказал старик Ваничек из Пельгржимова,
когда его в тридцать шестой раз сажали в тюрьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
никто не знает, что с тобой случится.
-- А иногда,-- подхватил Швейк,-- человека в бою вдруг так
затошнит, что сил нет. В Праге -- в Погоржельце, в трактире
"Панорама" -- один из команды выздоравливающих, раненный под
Перемышлем, рассказывал, как они где-то под какой-то крепостью
пошли в штыки. Откуда ни возьмись, полез на него русский
солдат, парень-гора, штык наперевес, а из носу у него катилась
здоровенная сопля. Бедняга только взглянул на его носище с
соплей, и так ему сделалось тошно, что пришлось бежать в
полевой лазарет. Его там признали за холерного и послали в
холерный барак в Будапешт, а там уж он действительно заразился
холерой.
-- Кем он был: рядовым или капралом? -- осведомился
вольноопределяющийся.
-- Капралом,-- спокойно ответил Швейк.
-- То же самое могло случиться и с каждым вольнопером,--
глупо заметил капрал и при этом с победоносным видом посмотрел
на вольноопределяющегося, словно говоря: "Что, выкусил? И крыть
нечем".
Но вольноопределяющийся не ответил и улегся на скамейку.
Поезд подходил к Вене. Кто не спал, смотрел из окна на
проволочные заграждения и укрепления под Веной. Это производило
на всех гнетущее впечатление, даже немолчный галдеж,
доносившийся из вагонов, где ехали овчары с Кашперских гор,--
Warm ich kumm, wann ich kumm,
Wann ich wieda, wieda kumm! --
затих под влиянием тяжелого чувства, вызванного видом
колючей проволоки, которой была обнесена Вена.
-- Все в порядке,-- заметил Швейк, глядя на окопы.-- Все в
полном порядке. Одно только неудобно: венцы могут разодрать
себе штаны, когда поедут на прогулку за город. Придется быть
очень осторожным.
Вена вообще замечательный город,-- продолжал он.-- Одних
диких зверей в шенбруннском зверинце сколько! Когда я несколько
лет назад был в Вене, я больше всего любил ходить смотреть на
обезьян, но туда никого не пускают, когда проезжает
какая-нибудь особа из императорского дворца. Со мною был один
портной из десятого района, так его арестовали потому, что ему
загорелось во что бы то ни стало посмотреть на этих обезьян.
-- А во дворце вы были? -- спросил капрал.
-- Там прекрасно,-- ответил Швейк.-- Я там не был, но мне
рассказывал один, который там был. Самое красивое там -- это
дворцовый конвой. Каждый стражник, говорят, должен быть в два
метра ростом, а выйдя в отставку, он получает трафику. А
принцесс там как собак нерезаных.
Поезд проехал мимо какой-то станции, и оттуда, постепенно
замирая, доносились звуки австрийского гимна. Оркестр был
выслан на станцию, вероятно, по ошибке, так как поезд через
порядочный промежуток времени остановился на другом вокзале,
где эшелон ожидали обед и торжественная встреча.
Торжественные встречи теперь уже были не те, что в начале
войны, когда отправляющиеся на фронт солдаты объедались на
каждой станции и когда их повсюду встречали одетые в идиотские
белые платья девочки с еще более идиотскими лицами и такими же
идиотскими букетами в руках. Но глупее всего, конечно, были
приветственные речи тех дам, мужья которых теперь корчат из
себя ура-патриотов и республиканцев.
Торжественная делегация состояла из трех дам -- членов
австрийского общества Красного Креста, двух дам -- членов
какого-то военного кружка, венских дам и девиц, одного
официального представителя венского магистрата и одного
военного.
На лицах всех была написана усталость. Военные эшелоны
проезжали днем и ночью, санитарные поезда с ранеными прибывали
каждый час, на станциях все время перебрасывались с одного пути
на другой поезда с пленными, и при всем этом должны были
присутствовать члены различных обществ и корпораций. Изо дня в
день повторялось одно и то же, и первоначальный энтузиазм
сменился зевотой. На смену одним приходили другие, и на любом
из венских вокзалов у каждого встречающего был такой же усталый
вид, как и у тех, кто встречал будейовицкий полк.
Из телячьих вагонов выглядывали солдаты, на лицах у них
была написана полная безнадежность, как у идущих на виселицу.
К вагонам подходили дамы и раздавали солдатам пряники с
сахарными надписями: "Sieg und Rache", "Gott, strafe England",
"Der Oesterreicher hat ein Vaterland. Er liebt's und hat auch
Ursach fur's Vaterland zu kampfen" /"Победа и отмщение", "Боже,
покарай Англию!", "У сына Австрии есть отчизна. Он любит ее, и
у него есть ради чего сражаться за отчизну" (нем.)/.
Видно было, как кашперские горцы жрут пряники, но на их
лицах по-прежнему застыла безнадежность.
Затем был отдан приказ по ротам идти за обедом к полевым
кухням, стоявшим за вокзалом. Там же находилась и офицерская
кухня, куда отправился Швейк исполнять приказание
обер-фельдкурата. Вольноопределяющийся остался в поезде и ждал,
пока его покормят: двое конвойных пошли за обедом на весь
арестантский вагон.
Швейк в точности исполнил приказание и, переходя пути,
увидел поручика Лукаша, прохаживавшегося взад и вперед по
полотну в ожидании, что в офицерской кухне и на его долю
что-нибудь останется. Поручик Лукаш попал в весьма неприятную
ситуацию, так как временно у него и у поручика Киршнера был
один общий денщик. Этот парень заботился только о своем хозяине
и проводил полнейший саботаж, когда дело касалось поручика
Лукаша.
-- Кому вы это несете, Швейк? -- спросил бедняга поручик,
когда Швейк положил наземь целую кучу вещей, завернутых в
шинель,-- добычу, взятую с боем из офицерской кухни.
Швейк замялся было на мгновение, но быстро нашелся и с
открытым и ясным лицом спокойно ответил:
-- Осмелюсь доложить, это для вас, господин
обер-лейтенант. Не могу вот только найти, где ваше купе, и,
кроме того, не знаю, не будет ли комендант поезда возражать
против того, чтобы я ехал с вами,-- это такая свинья.
Поручик Лукаш вопросительно взглянул на Швейка. Тот
продолжал интимно и добродушно:
-- Настоящая свинья, господин обер-лейтенант. Когда он
обходил поезд, я ему немедленно доложил, что уже одиннадцать
часов, время свое я отсидел, и мое место в телячьем вагоне либо
с вами. А он меня страшно грубо оборвал: дескать, не рыпайся и
оставайся там, где сидишь. Сказал, что по крайней мере я опять
не осрамлю вас в пути. Господин обер-лейтенант! -- Швейк
страдальчески скривил рот.-- Точно я вас, господин обер
лейтенант, когда-нибудь срамил!
Поручик Лукаш вздохнул.
-- Ни разу этого не было, чтобы я вас осрамил,-- продолжал
Швейк.-- Если что и произошло, то это лишь чистая случайность и
"промысел божий", как сказал старик Ваничек из Пельгржимова,
когда его в тридцать шестой раз сажали в тюрьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212