После посвящения он пошел
в свой полк искать протекции и, когда его назначили
фельдкуратом, купил себе лошадь, гарцевал на ней по улицам
Праги и принимал живейшее участие во всех попойках офицеров
своего полка.
На лестнице дома, где помещалась его квартира, очень часто
раздавались проклятия неудовлетворенных кредиторов. Отто Кац
водил к себе девок с улицы или посылал за ними своего денщика.
Он увлекался игрой в "железку", и ходили не лишенные основания
слухи, что играет он нечисто, но никому не удавалось уличить
фельдкурата в том, что в широком рукаве его военной сутаны
припрятан туз. В офицерских кругах его величали "святым отцом".
К проповеди он никогда не готовился, чем отличался от своего
предшественника, раньше навещавшего гарнизонную тюрьму. У того
в голове твердо засело представление, что солдат, посаженных в
гарнизонную тюрьму, можно исправить проповедями. Этот достойный
пастырь набожно закатывал глаза и говорил арестантам о
необходимости реформы законов о проститутках, а также реформы
касательно незамужних матерей и распространялся о воспитании
внебрачных детей. Его проповеди носили чисто абстрактный
характер и никак не были связаны с текущим моментом, то есть,
попросту сказать, были нудными.
Проповеди фельдкурата Отто Каца, напротив, радовали всех.
Шестнадцатую камеру водили в часовню в одних подштанниках,
так как им нельзя было позволить надеть брюки,-- это было
связано с риском, что кто-нибудь удерет. Настал торжественный
момент. Двадцать ангелочков в белых подштанниках поставили у
самого подножия кафедры проповедника. Некоторые из них, которым
улыбнулась фортуна, жевали подобранные по дороге окурки, так
как, за неимением карманов, им некуда было их спрятать. Вокруг
стояли остальные арестанты гарнизонной тюрьмы и любовались
видом двадцати пар подштанников.
На кафедру, звеня шпорами, взобрался фельдкурат.
-- Habacht! /Смирно! (нем.)/ -- скомандовал он.-- На
молитву! Повторять все за мной! Эй ты там, сзади, не сморкайся,
подлец, в кулак, ты находишься в храме божьем, а не то велю
посадить тебя в карцер! Небось уже забыли, обормоты, "Отче
наш"? Ну-ка, попробуем... Так и знал, что дело не пойдет. Какой
уж там "Отче наш"! Вам бы только слопать две порции мяса с
бобами, нажраться, лечь на брюхо, ковырять в носу и не думать о
господе боге. Что, не правду я говорю?
Он посмотрел с кафедры вниз на двадцать белых ангелов в
подштанниках, которые, как и остальные, вовсю развлекались. В
задних рядах играли в "мясо".
-- Ничего, интересно,-- шепнул Швейк своему соседу, над
которым тяготело подозрение, что он за три кроны отрубил своему
товарищу все пальцы на руке, чтобы тот освободился от военной
службы.
-- То ли еще будет! -- ответил тот.-- Он сегодня опять
здорово налакался, значит опять станет рассказывать о тернистом
пути греха.
Действительно, фельдкурат сегодня был в ударе. Сам не зная
зачем, он все время перегибался через перила кафедры и чуть
было не потерял равновесие и не свалился вниз.
-- Ну-ка, ребята, спойте что-нибудь! -- закричал он
сверху.-- Или хотите, я научу вас новой песенке? Подтягивайте
за мной.
Есть ли в мире кто милей
Моей милки дорогой?
Не один хожу я к ней--
Прут к ней тысячи гурьбой!
К моей милке на поклон
Люди прут со всех сторон.
Прут и справа, прут и слева,
Звать ее Мария-дева.
-- Вы, лодыри, никогда ничему не научитесь,-- продолжал
фельдкурат.-- Я за то, чтобы всех вас расстрелять. Всем
понятно? Утверждаю с этого святого места, негодяи, ибо бог есть
бытие... которое стесняться не будет, а задаст вам такого
перцу, что вы очумеете! Ибо вы не хотите обратиться ко Христу и
предпочитаете идти тернистым путем греха...
-- Во-во, начинается. Здорово надрался! -- радостно
зашептал Швейку сосед.
-- ...Тернистый путь греха -- это, болваны вы этакие, путь
борьбы с пороками. Вы, блудные сыны, предпочитающие валяться в
одиночках, вместо того чтобы вернуться к отцу нашему, обратите
взоры ваши к небесам и победите. Мир снизойдет в ваши души,
хулиганы... Я просил бы там, сзади, не фыркать! Вы не жеребцы и
не в стойлах находитесь, а в храме божьем. Обращаю на это ваше
внимание, голубчики... Так где бишь я остановился? Ja, liber
den Seelenfrieden, sehr gut!/ Да, насчет мира душевного, очень
хорошо! (нем.)/ Помните, скоты, что вы люди и должны сквозь
темный мрак действительности устремить взоры в беспредельный
простор вечности и постичь, что все здесь тленно и недолговечно
и что только один бог вечен. Sehr gut, nicht wahr, meine
Herren?/ Очень хорошо, не правда ли, господа? (нем.)/ А если вы
воображаете, что я буду денно и нощно за вас молиться, чтобы
милосердный бог, болваны, вдохнул свою душу в ваши застывшие
сердца и святой своею милостью уничтожил беззакония ваши,
принял бы вас в лоно свое навеки и во веки веков не оставлял
своею милостью вас, подлецов, то вы жестоко ошибаетесь! Я вас в
обитель рая вводить не намерен...
Фельдкурат икнул.
-- Не намерен...-- упрямо повторил он.-- Ничего не стану
для вас делать. Даже не подумаю, потому что вы неисправимые
негодяи. Бесконечное милосердие всевышнего не поведет вас по
жизненному пути и не коснется вас дыханием божественной любви,
ибо господу богу и в голову не придет возиться с такими
мерзавцами... Слышите, что я говорю? Эй вы там, в подштанниках!
Двадцать подштанников посмотрели вверх и в один голос
сказали:
-- Точно так, слышим.
-- Мало только слышать,-- продолжал свою проповедь
фельдкурат.-- В окружающем вас мраке, болваны, не снизойдет к
вам сострадание всевышнего, ибо и милосердие божье имеет свои
пределы. А ты, осел, там, сзади, не смей ржать, не то сгною
тебя в карцере; и вы, внизу, не думайте, что вы в кабаке!
Милосердие божье бесконечно, но только для порядочных людей, а
не для всякого отребья, не соблюдающего ни его законов, ни
воинского устава. Вот что я хотел вам сказать. Молиться вы не
умеете и думаете, что ходить в церковь -- одна потеха, словно
здесь театр или кинематограф. Я вам это из башки выбью, чтобы
вы не воображали, будто я пришел сюда забавлять вас и
увеселять. Рассажу вас, сукиных детей, по одиночкам -- вот что
я сделаю. Только время с вами теряю, совершенно зря теряю. Если
бы вместо меня был здесь сам фельдмаршал или сам архиепископ,
вы бы все равно не исправились и не обратили души ваши к
господу. И все-таки когда-нибудь вы меня вспомните и скажете:
"Добра он нам желал..."
Из рядов подштанников послышалось всхлипывание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
в свой полк искать протекции и, когда его назначили
фельдкуратом, купил себе лошадь, гарцевал на ней по улицам
Праги и принимал живейшее участие во всех попойках офицеров
своего полка.
На лестнице дома, где помещалась его квартира, очень часто
раздавались проклятия неудовлетворенных кредиторов. Отто Кац
водил к себе девок с улицы или посылал за ними своего денщика.
Он увлекался игрой в "железку", и ходили не лишенные основания
слухи, что играет он нечисто, но никому не удавалось уличить
фельдкурата в том, что в широком рукаве его военной сутаны
припрятан туз. В офицерских кругах его величали "святым отцом".
К проповеди он никогда не готовился, чем отличался от своего
предшественника, раньше навещавшего гарнизонную тюрьму. У того
в голове твердо засело представление, что солдат, посаженных в
гарнизонную тюрьму, можно исправить проповедями. Этот достойный
пастырь набожно закатывал глаза и говорил арестантам о
необходимости реформы законов о проститутках, а также реформы
касательно незамужних матерей и распространялся о воспитании
внебрачных детей. Его проповеди носили чисто абстрактный
характер и никак не были связаны с текущим моментом, то есть,
попросту сказать, были нудными.
Проповеди фельдкурата Отто Каца, напротив, радовали всех.
Шестнадцатую камеру водили в часовню в одних подштанниках,
так как им нельзя было позволить надеть брюки,-- это было
связано с риском, что кто-нибудь удерет. Настал торжественный
момент. Двадцать ангелочков в белых подштанниках поставили у
самого подножия кафедры проповедника. Некоторые из них, которым
улыбнулась фортуна, жевали подобранные по дороге окурки, так
как, за неимением карманов, им некуда было их спрятать. Вокруг
стояли остальные арестанты гарнизонной тюрьмы и любовались
видом двадцати пар подштанников.
На кафедру, звеня шпорами, взобрался фельдкурат.
-- Habacht! /Смирно! (нем.)/ -- скомандовал он.-- На
молитву! Повторять все за мной! Эй ты там, сзади, не сморкайся,
подлец, в кулак, ты находишься в храме божьем, а не то велю
посадить тебя в карцер! Небось уже забыли, обормоты, "Отче
наш"? Ну-ка, попробуем... Так и знал, что дело не пойдет. Какой
уж там "Отче наш"! Вам бы только слопать две порции мяса с
бобами, нажраться, лечь на брюхо, ковырять в носу и не думать о
господе боге. Что, не правду я говорю?
Он посмотрел с кафедры вниз на двадцать белых ангелов в
подштанниках, которые, как и остальные, вовсю развлекались. В
задних рядах играли в "мясо".
-- Ничего, интересно,-- шепнул Швейк своему соседу, над
которым тяготело подозрение, что он за три кроны отрубил своему
товарищу все пальцы на руке, чтобы тот освободился от военной
службы.
-- То ли еще будет! -- ответил тот.-- Он сегодня опять
здорово налакался, значит опять станет рассказывать о тернистом
пути греха.
Действительно, фельдкурат сегодня был в ударе. Сам не зная
зачем, он все время перегибался через перила кафедры и чуть
было не потерял равновесие и не свалился вниз.
-- Ну-ка, ребята, спойте что-нибудь! -- закричал он
сверху.-- Или хотите, я научу вас новой песенке? Подтягивайте
за мной.
Есть ли в мире кто милей
Моей милки дорогой?
Не один хожу я к ней--
Прут к ней тысячи гурьбой!
К моей милке на поклон
Люди прут со всех сторон.
Прут и справа, прут и слева,
Звать ее Мария-дева.
-- Вы, лодыри, никогда ничему не научитесь,-- продолжал
фельдкурат.-- Я за то, чтобы всех вас расстрелять. Всем
понятно? Утверждаю с этого святого места, негодяи, ибо бог есть
бытие... которое стесняться не будет, а задаст вам такого
перцу, что вы очумеете! Ибо вы не хотите обратиться ко Христу и
предпочитаете идти тернистым путем греха...
-- Во-во, начинается. Здорово надрался! -- радостно
зашептал Швейку сосед.
-- ...Тернистый путь греха -- это, болваны вы этакие, путь
борьбы с пороками. Вы, блудные сыны, предпочитающие валяться в
одиночках, вместо того чтобы вернуться к отцу нашему, обратите
взоры ваши к небесам и победите. Мир снизойдет в ваши души,
хулиганы... Я просил бы там, сзади, не фыркать! Вы не жеребцы и
не в стойлах находитесь, а в храме божьем. Обращаю на это ваше
внимание, голубчики... Так где бишь я остановился? Ja, liber
den Seelenfrieden, sehr gut!/ Да, насчет мира душевного, очень
хорошо! (нем.)/ Помните, скоты, что вы люди и должны сквозь
темный мрак действительности устремить взоры в беспредельный
простор вечности и постичь, что все здесь тленно и недолговечно
и что только один бог вечен. Sehr gut, nicht wahr, meine
Herren?/ Очень хорошо, не правда ли, господа? (нем.)/ А если вы
воображаете, что я буду денно и нощно за вас молиться, чтобы
милосердный бог, болваны, вдохнул свою душу в ваши застывшие
сердца и святой своею милостью уничтожил беззакония ваши,
принял бы вас в лоно свое навеки и во веки веков не оставлял
своею милостью вас, подлецов, то вы жестоко ошибаетесь! Я вас в
обитель рая вводить не намерен...
Фельдкурат икнул.
-- Не намерен...-- упрямо повторил он.-- Ничего не стану
для вас делать. Даже не подумаю, потому что вы неисправимые
негодяи. Бесконечное милосердие всевышнего не поведет вас по
жизненному пути и не коснется вас дыханием божественной любви,
ибо господу богу и в голову не придет возиться с такими
мерзавцами... Слышите, что я говорю? Эй вы там, в подштанниках!
Двадцать подштанников посмотрели вверх и в один голос
сказали:
-- Точно так, слышим.
-- Мало только слышать,-- продолжал свою проповедь
фельдкурат.-- В окружающем вас мраке, болваны, не снизойдет к
вам сострадание всевышнего, ибо и милосердие божье имеет свои
пределы. А ты, осел, там, сзади, не смей ржать, не то сгною
тебя в карцере; и вы, внизу, не думайте, что вы в кабаке!
Милосердие божье бесконечно, но только для порядочных людей, а
не для всякого отребья, не соблюдающего ни его законов, ни
воинского устава. Вот что я хотел вам сказать. Молиться вы не
умеете и думаете, что ходить в церковь -- одна потеха, словно
здесь театр или кинематограф. Я вам это из башки выбью, чтобы
вы не воображали, будто я пришел сюда забавлять вас и
увеселять. Рассажу вас, сукиных детей, по одиночкам -- вот что
я сделаю. Только время с вами теряю, совершенно зря теряю. Если
бы вместо меня был здесь сам фельдмаршал или сам архиепископ,
вы бы все равно не исправились и не обратили души ваши к
господу. И все-таки когда-нибудь вы меня вспомните и скажете:
"Добра он нам желал..."
Из рядов подштанников послышалось всхлипывание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212