Наполеон при Ватерлоо опоздал на пять минут и очутился в
нужнике со всей своей славой.
В этот момент через группу слушателей протиснулся поручик
Лукаш. Бледный как смерть, он мог выговорить только:
-- Швейк!
Швейк взял под козырек и отрапортовал:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, на меня
свалили, что я остановил поезд. Чудные пломбы у
железнодорожного ведомства на аварийных тормозах! К ним лучше
не приближаться, а то наживешь беду и с тебя захотят содрать
двадцать крон, как теперь с меня.
Обер-кондуктор вышел, дал свисток, и поезд тронулся.
Пассажиры разошлись по своим купе, Лукаш не промолвил
больше ни слова и тоже пошел на свое место. Швейк,
железнодорожный служащий и кондуктор остались одни.
Кондуктор вынул записную книжку и стал составлять протокол
о происшествии. Железнодорожник враждебно глядел на Швейка.
Швейк спросил:
-- Давно служите на железной дороге?
Так как железнодорожник не ответил, Швейк рассказал случай
с одним из своих знакомых, неким Франтишеком Мличеком из
Угржиневси под Прагой, который тоже как-то раз потянул за
рукоятку аварийного тормоза и с перепугу лишился языка. Дар
речи вернулся к нему только через две недели, когда он пришел в
Гостивар в гости к огороднику Ванеку, подрался там и об него
измочалили арапник.
-- Это случилось,-- прибавил Швейк,-- в тысяча девятьсот
двенадцатом году в мае месяце.
Железнодорожный служащий открыл дверь клозета и заперся
там.
Со Швейком остался кондуктор, который стал вымогать у него
двадцать крон штрафу, угрожая, что в противном случае сдаст его
в Таборе начальнику станции.
-- Ну что ж, отлично,-- сказал Швейк,-- я не прочв
побеседовать с образованным человеком. Буду очень рад
познакомиться с таборским начальником станции.
Швейк вынул из кармана гимнастерки трубку, закурил и,
выпуская едкий дым солдатского табака, продолжал:
-- Несколько лет тому назад начальником станции Свитава
был пан Вагнер. Вот был живодер! Придирался к подчиненным и
прижимал их где мог, но больше всего наседал на стрелочника
Юнгвирта, пока несчастный с отчаяния не побежал топиться. Но
перед тем как покончить с собою, Юнгвирт написал начальнику
станции письмо о том, что будет пугать его по ночам. Ей-богу,
не вру! Так и сделал. Сидит вот начальник станции ночью у
телеграфного аппарата, как вдруг раздается звонок, и начальник
станции принимает телеграмму: "Как поживаешь, сволочь?
Юнгвирт". Это продолжалось целую неделю, и начальник станции в
ответ этому призраку разослал по всем направлениям следующую
служебную депешу: "Прости меня, Юнгвирт!" А ночью аппарат
настукал ему такой ответ: "Повесься на семафоре у моста.
Юнгвирт". И начальник станции ему повиновался. Потом за это
арестовали телеграфиста соседней станции. Видите, между небом и
землей происходят такие вещи, о которых мы и понятия не имеем.
Поезд подошел к станции Табор, и Швейк, прежде чем в
сопровождении кондуктора сойти с поезда, доложил, как
полагается, поручику Лукашу:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, меня ведут
к господину начальнику станции.
Поручик Лукаш не ответил. Им овладела полная апатия.
"Плевать мне на все,-- блеснуло у него в голове,-- и на
Швейка и на лысого генерал-майора. Сидеть спокойно, в
Будейовицах сойти с поезда, явиться в казармы и отправиться на
фронт с первой же маршевой ротой. На фронте подставить лоб под
вражескую пулю и уйти из этого жалкого мира, по которому
шляется такая сволочь, как Швейк".
Когда поезд тронулся, поручик Лукаш выглянул в окно и
увидел на перроне Швейка, увлеченного серьезным разговором с
начальником станции. Швейк был окружен толпой, в которой можно
было заметить формы железнодорожников.
Поручик Лукаш вздохнул. Но это не был вздох сожаления.
Когда он увидел, что Швейк остался на перроне, у него стало
легко на душе. Даже лысый генерал-майор уже не казался ему
таким противным чудовищем.
x x x
Поезд давно уже пыхтел по направлению к Чешским
Будейовицам, а на перроне таборского вокзала толпа вокруг
Швейка все не убывала.
Швейк доказывал свою невиновность и настолько убедил
толпу, что какая-то пани даже сказала:
-- Опять к солдатику придираются.
Публика согласилась с этим мнением, а один господин
обратился к начальнику станции, заявив, что заплатит за Швейка
двадцать крон штрафу. Он убежден, что этот солдат невиновен.
-- Вы только посмотрите на него,-- показывал он на
невинное выражение лица Швейка, казалось, говорившее: "Люди
добрые, я не виноват!"
Затем появился жандарм, вывел из толпы какого-то
гражданина, арестовал его и увел со словами: "Вы за это
ответите! Я вам покажу, как народ подстрекать! Я покажу, как
"нельзя требовать от солдат победы Австрии, когда с ними так
обращаются".
Несчастный гражданин не нашел других оправданий, кроме
откровенного признания, что он мясник у Старой башни и вовсе
"не то хотел сказать".
Между тем добрый господин, который верил в невиновность
Швейка, заплатил за него в канцелярии станции штраф, повел
Швейка в буфет третьего класса, угостил его там пивом и,
выяснив, что все удостоверения и воинский железнодорожный билет
Швейка находятся у поручика Лукаша, великодушно одолжил ему
пять крон на билет и на другие расходы. При расставании он
доверительно сказал Швейку:
-- Если попадете, солдатик, к русским в плен, кланяйтесь
от меня пивовару Земану в Здолбунове. Вот вам моя фамилия.
Будьте благоразумны и долго на фронте не задерживайтесь.
-- Будьте покойны,-- ответил Швейк,-- всякому занятно
посмотреть чужие края, да еще задаром.
Швейк остался один за столиком и помаленьку пропивал
пятерку, полученную от благодетеля.
А в это время на перроне те, кто не присутствовал при
разговоре Швейка с начальником станции, а только издали видели
толпу, рассказывали, что поймали шпиона, который фотографировал
вокзал. Однако это опровергала одна дама, утверждавшая, что
никакого шпиона не было, а просто, как она слышала, один драгун
у дамской уборной зарубил офицера за то, что тот ломился туда
за возлюбленной драгуна, провожавшей своего милого.
Этим фантастическим версиям, характеризующим нервозность
военного времени, положили конец жандармы, которые очистили
перрон от посторонних.
А Швейк продолжал пить, с нежностью думая о своем
поручике: "Что-то он будет делать, когда приедет в Чешские
Будейовицы и во всем поезде не найдет своего денщика?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
нужнике со всей своей славой.
В этот момент через группу слушателей протиснулся поручик
Лукаш. Бледный как смерть, он мог выговорить только:
-- Швейк!
Швейк взял под козырек и отрапортовал:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, на меня
свалили, что я остановил поезд. Чудные пломбы у
железнодорожного ведомства на аварийных тормозах! К ним лучше
не приближаться, а то наживешь беду и с тебя захотят содрать
двадцать крон, как теперь с меня.
Обер-кондуктор вышел, дал свисток, и поезд тронулся.
Пассажиры разошлись по своим купе, Лукаш не промолвил
больше ни слова и тоже пошел на свое место. Швейк,
железнодорожный служащий и кондуктор остались одни.
Кондуктор вынул записную книжку и стал составлять протокол
о происшествии. Железнодорожник враждебно глядел на Швейка.
Швейк спросил:
-- Давно служите на железной дороге?
Так как железнодорожник не ответил, Швейк рассказал случай
с одним из своих знакомых, неким Франтишеком Мличеком из
Угржиневси под Прагой, который тоже как-то раз потянул за
рукоятку аварийного тормоза и с перепугу лишился языка. Дар
речи вернулся к нему только через две недели, когда он пришел в
Гостивар в гости к огороднику Ванеку, подрался там и об него
измочалили арапник.
-- Это случилось,-- прибавил Швейк,-- в тысяча девятьсот
двенадцатом году в мае месяце.
Железнодорожный служащий открыл дверь клозета и заперся
там.
Со Швейком остался кондуктор, который стал вымогать у него
двадцать крон штрафу, угрожая, что в противном случае сдаст его
в Таборе начальнику станции.
-- Ну что ж, отлично,-- сказал Швейк,-- я не прочв
побеседовать с образованным человеком. Буду очень рад
познакомиться с таборским начальником станции.
Швейк вынул из кармана гимнастерки трубку, закурил и,
выпуская едкий дым солдатского табака, продолжал:
-- Несколько лет тому назад начальником станции Свитава
был пан Вагнер. Вот был живодер! Придирался к подчиненным и
прижимал их где мог, но больше всего наседал на стрелочника
Юнгвирта, пока несчастный с отчаяния не побежал топиться. Но
перед тем как покончить с собою, Юнгвирт написал начальнику
станции письмо о том, что будет пугать его по ночам. Ей-богу,
не вру! Так и сделал. Сидит вот начальник станции ночью у
телеграфного аппарата, как вдруг раздается звонок, и начальник
станции принимает телеграмму: "Как поживаешь, сволочь?
Юнгвирт". Это продолжалось целую неделю, и начальник станции в
ответ этому призраку разослал по всем направлениям следующую
служебную депешу: "Прости меня, Юнгвирт!" А ночью аппарат
настукал ему такой ответ: "Повесься на семафоре у моста.
Юнгвирт". И начальник станции ему повиновался. Потом за это
арестовали телеграфиста соседней станции. Видите, между небом и
землей происходят такие вещи, о которых мы и понятия не имеем.
Поезд подошел к станции Табор, и Швейк, прежде чем в
сопровождении кондуктора сойти с поезда, доложил, как
полагается, поручику Лукашу:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, меня ведут
к господину начальнику станции.
Поручик Лукаш не ответил. Им овладела полная апатия.
"Плевать мне на все,-- блеснуло у него в голове,-- и на
Швейка и на лысого генерал-майора. Сидеть спокойно, в
Будейовицах сойти с поезда, явиться в казармы и отправиться на
фронт с первой же маршевой ротой. На фронте подставить лоб под
вражескую пулю и уйти из этого жалкого мира, по которому
шляется такая сволочь, как Швейк".
Когда поезд тронулся, поручик Лукаш выглянул в окно и
увидел на перроне Швейка, увлеченного серьезным разговором с
начальником станции. Швейк был окружен толпой, в которой можно
было заметить формы железнодорожников.
Поручик Лукаш вздохнул. Но это не был вздох сожаления.
Когда он увидел, что Швейк остался на перроне, у него стало
легко на душе. Даже лысый генерал-майор уже не казался ему
таким противным чудовищем.
x x x
Поезд давно уже пыхтел по направлению к Чешским
Будейовицам, а на перроне таборского вокзала толпа вокруг
Швейка все не убывала.
Швейк доказывал свою невиновность и настолько убедил
толпу, что какая-то пани даже сказала:
-- Опять к солдатику придираются.
Публика согласилась с этим мнением, а один господин
обратился к начальнику станции, заявив, что заплатит за Швейка
двадцать крон штрафу. Он убежден, что этот солдат невиновен.
-- Вы только посмотрите на него,-- показывал он на
невинное выражение лица Швейка, казалось, говорившее: "Люди
добрые, я не виноват!"
Затем появился жандарм, вывел из толпы какого-то
гражданина, арестовал его и увел со словами: "Вы за это
ответите! Я вам покажу, как народ подстрекать! Я покажу, как
"нельзя требовать от солдат победы Австрии, когда с ними так
обращаются".
Несчастный гражданин не нашел других оправданий, кроме
откровенного признания, что он мясник у Старой башни и вовсе
"не то хотел сказать".
Между тем добрый господин, который верил в невиновность
Швейка, заплатил за него в канцелярии станции штраф, повел
Швейка в буфет третьего класса, угостил его там пивом и,
выяснив, что все удостоверения и воинский железнодорожный билет
Швейка находятся у поручика Лукаша, великодушно одолжил ему
пять крон на билет и на другие расходы. При расставании он
доверительно сказал Швейку:
-- Если попадете, солдатик, к русским в плен, кланяйтесь
от меня пивовару Земану в Здолбунове. Вот вам моя фамилия.
Будьте благоразумны и долго на фронте не задерживайтесь.
-- Будьте покойны,-- ответил Швейк,-- всякому занятно
посмотреть чужие края, да еще задаром.
Швейк остался один за столиком и помаленьку пропивал
пятерку, полученную от благодетеля.
А в это время на перроне те, кто не присутствовал при
разговоре Швейка с начальником станции, а только издали видели
толпу, рассказывали, что поймали шпиона, который фотографировал
вокзал. Однако это опровергала одна дама, утверждавшая, что
никакого шпиона не было, а просто, как она слышала, один драгун
у дамской уборной зарубил офицера за то, что тот ломился туда
за возлюбленной драгуна, провожавшей своего милого.
Этим фантастическим версиям, характеризующим нервозность
военного времени, положили конец жандармы, которые очистили
перрон от посторонних.
А Швейк продолжал пить, с нежностью думая о своем
поручике: "Что-то он будет делать, когда приедет в Чешские
Будейовицы и во всем поезде не найдет своего денщика?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212