Впрочем, между нами
говоря, пани Мюллерова, в толстого эрцгерцога вернее попадешь,
чем в тощего. Вы, может, помните, как в Португалии подстрелили
ихнего короля? Во какой был толстый! Вы же понимаете, тощим
король не будет... Ну, я пошел в трактир "У чаши". Если придут
брать терьера, за которого я взял задаток, то скажите, что я
держу его на своей псарне за городом, что недавно подрезал ему
уши и, пока уши не заживут, перевозить щенка нельзя, а то их
можно застудить. Ключ оставьте у привратницы.
В трактире "У чаши" сидел только один посетитель. Это был
агент тайной полиции Бретшнейдер. Трактирщик Паливец мыл
посуду, и Бретшнейдер тщетно пытался завязать с ним серьезный
разговор.
Паливец слыл большим грубияном. Каждое второе слово у него
было "задница" или "дерьмо". Но он был весьма начитан и каждому
советовал прочесть, что о последнем предмете написал Виктор
Гюго, рассказывая о том, как ответила англичанам старая
наполеоновская гвардия в битве при Ватерлоо.
-- Хорошее лето стоит,-- завязывал Бретшнейдер серьезный
разговор.
-- А всему этому цена -- дерьмо! -- ответил Паливец,
убирая посуду в шкаф.
-- Ну и наделали нам в Сараеве делов! -- со слабой
надеждой промолвил Бретшнейдер.
-- В каком "Сараеве"? -- спросил Паливец.-- В нусельском
трактире, что ли? Там драки каждый день. Известное дело --
Нусле!
-- В боснийском Сараеве, уважаемый пан трактирщик. Там
застрелили эрцгерцога Фердинанда. Что вы на это скажете?
-- Я в такие дела не лезу. Ну их всех в задницу с такими
делами! -- вежливо ответил пан Паливец, закуривая трубку.--
Нынче вмешиваться в такие дела -- того и гляди сломаешь себе
шею. Я трактирщик. Ко мне приходят, требуют пива, я наливаю. А
какое-то Сараево, политика или там покойный эрцгерцог -- нас
это не касается. Не про нас это писано. Это Панкрацем пахнет.
Бретшнейдер умолк и разочарованно оглядел пустой трактир.
-- А когда-то здесь висел портрет государя императора,--
помолчав, опять заговорил он.-- Как раз на том месте, где
теперь зеркало.
-- Вы справедливо изволили заметить,-- ответил пан
Паливец,-- висел когда-то. Да только гадили на него мухи, так я
убрал его на чердак. Знаете, еще позволит себе кто-нибудь на
этот счет замечание, и посыплются неприятности. На кой черт мне
это надо?
-- В этом Сараеве, должно быть, скверное дело было? Как вы
полагаете, уважаемый?..
На этот прямо поставленный коварный вопрос пан Паливец
ответил чрезвычайно осторожно:
-- Да, в это время в Боснии и Герцеговине страшная жара.
Когда я там служил, мы нашему обер-лейтенанту то и дело лед к
голове прикладывали.
-- В каком полку вы служили, уважаемый?
-- Я таких пустяков не помню, никогда не интересовался
подобной мерзостью,-- ответил пан Паливец.-- На этот счет я не
любопытен. Излишнее любопытство вредит.
Тайный агент Бретшнейдер окончательно умолк, и его
нахмуренное лицо повеселело только с приходом Швейка, который,
войдя в трактир, заказал себе черного пива, заметив при этом:
-- В Вене сегодня тоже траур.
Глаза Бретшнейдера загорелись надеждой, и он быстро
проговорил:
-- В Конопиште вывешено десять черных флагов.
-- Нет, их должно быть двенадцать,-- сказал Швейк, отпив
из кружки.
-- Почему вы думаете, что двенадцать? -- спросил
Бретшнейдер..
-- Для ровного счета -- дюжина. Так считать легче, да на
дюжину и дешевле выходит,-- ответил Швейк.
Воцарилась тишина, которую нарушил сам Швейк, вздохнув:
-- Так, значит, приказал долго жить, царство ему небесное!
Не дождался даже, пока будет императором. Когда я служил на
военной службе, один генерал упал с лошади и расшибся. Хотели
ему помочь, посадить на коня, посмотрели, а он уже готов --
мертвый. А ведь метил в фельдмаршалы. На смотру это с ним
случилось. Эти смотры никогда до добра не доводят. В Сараеве
небось тоже был какой-нибудь смотр. Помню, как-то на смотру у
меня на мундире не хватило двадцати пуговиц, и за это меня
посадили на четырнадцать дней в одиночку. И два дня я, как
Лазарь, лежал связанный "козлом". На военной службе должна быть
дисциплина -- без нее никто бы и пальцем для дела не
пошевельнул. Наш обер-лейтенант Маковец всегда говорил:
"Дисциплина, болваны, необходима. Не будь дисциплины, вы бы,
как обезьяны, по деревьям лазили. Военная служба из вас, дураки
безмозглые, людей сделает!" Ну, разве это не так? Вообразите
себе сквер, скажем, на Карловой площади, и на каждом дереве
сидит по одному солдату без всякой дисциплины. Это меня ужасно
пугает.
-- Все это сербы наделали, в Сараеве-то,-- старался
направить разговор Бретшнейдер.
-- Ошибаетесь,-- ответил Швейк.-- Это все турки натворили.
Из-за Боснии и Герцеговины.
И Швейк изложил свой взгляд на внешнюю политику Австрии на
Балканах: турки проиграли в тысяча девятьсот двенадцатом году
войну с Сербией, Болгарией и Грецией; они хотели, чтобы Австрия
им помогала, а когда этот номер у них не прошел -- застрелили
Фердинанда.
-- Ты турок любишь? -- обратился Швейк к трактирщику
Паливцу.-- Этих нехристей? Ведь нет?
-- Посетитель как посетитель,-- сказал Паливец, хоть бы и
турок. Нам, трактирщикам, до политики никакого дела нет.
Заплати за пиво, сиди себе в трактире и болтай что в голову
взбредет -- вот мое правило. Кто бы ни прикончил нашего
Фердинанда, серб или турок, католик или магометанин, анархист
или младочех,-- мне все равно.
-- Хорошо, уважаемый,-- промолвил Бретшнейдер, опять
начиная терять надежду, что кто-нибудь из двух попадется.-- Но
сознайтесь, что это большая потеря для Австрии.
Вместо трактирщика ответил Швейк:
-- Конечно, потеря, спору нет. Ужасная потеря. Фердинанда
не заменишь каким-нибудь болваном. Но он должен был быть
потолще.
-- Что вы хотите этим сказать? -- оживился Бретшнейдер.
-- Что хочу сказать? -- с охотой ответил Швейк.-- Вот что.
Если бы он был толще, то его уж давно бы хватил кондрашка, еще
когда он в Конопиште гонялся за старухами, которые у него в
имении собирали хворост и грибы. Будь он толще, ему бы не
пришлось умереть такой позорной смертью. Ведь подумать только--
дядя государя императора, а его пристрелили! Это же позор, об
этом трубят все газеты! Несколько лет назад у нас в Будейовицах
на базаре случилась небольшая ссора: проткнули там одного
торговца скотом, некоего Бржетислава Людвика. А у него был сын
Богуслав,-- так тот, бывало, куда ни придет продавать поросят,
никто у него ничего не покупает. Каждый, бывало, говорил себе:
"Это сын того, которого проткнули на базаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
говоря, пани Мюллерова, в толстого эрцгерцога вернее попадешь,
чем в тощего. Вы, может, помните, как в Португалии подстрелили
ихнего короля? Во какой был толстый! Вы же понимаете, тощим
король не будет... Ну, я пошел в трактир "У чаши". Если придут
брать терьера, за которого я взял задаток, то скажите, что я
держу его на своей псарне за городом, что недавно подрезал ему
уши и, пока уши не заживут, перевозить щенка нельзя, а то их
можно застудить. Ключ оставьте у привратницы.
В трактире "У чаши" сидел только один посетитель. Это был
агент тайной полиции Бретшнейдер. Трактирщик Паливец мыл
посуду, и Бретшнейдер тщетно пытался завязать с ним серьезный
разговор.
Паливец слыл большим грубияном. Каждое второе слово у него
было "задница" или "дерьмо". Но он был весьма начитан и каждому
советовал прочесть, что о последнем предмете написал Виктор
Гюго, рассказывая о том, как ответила англичанам старая
наполеоновская гвардия в битве при Ватерлоо.
-- Хорошее лето стоит,-- завязывал Бретшнейдер серьезный
разговор.
-- А всему этому цена -- дерьмо! -- ответил Паливец,
убирая посуду в шкаф.
-- Ну и наделали нам в Сараеве делов! -- со слабой
надеждой промолвил Бретшнейдер.
-- В каком "Сараеве"? -- спросил Паливец.-- В нусельском
трактире, что ли? Там драки каждый день. Известное дело --
Нусле!
-- В боснийском Сараеве, уважаемый пан трактирщик. Там
застрелили эрцгерцога Фердинанда. Что вы на это скажете?
-- Я в такие дела не лезу. Ну их всех в задницу с такими
делами! -- вежливо ответил пан Паливец, закуривая трубку.--
Нынче вмешиваться в такие дела -- того и гляди сломаешь себе
шею. Я трактирщик. Ко мне приходят, требуют пива, я наливаю. А
какое-то Сараево, политика или там покойный эрцгерцог -- нас
это не касается. Не про нас это писано. Это Панкрацем пахнет.
Бретшнейдер умолк и разочарованно оглядел пустой трактир.
-- А когда-то здесь висел портрет государя императора,--
помолчав, опять заговорил он.-- Как раз на том месте, где
теперь зеркало.
-- Вы справедливо изволили заметить,-- ответил пан
Паливец,-- висел когда-то. Да только гадили на него мухи, так я
убрал его на чердак. Знаете, еще позволит себе кто-нибудь на
этот счет замечание, и посыплются неприятности. На кой черт мне
это надо?
-- В этом Сараеве, должно быть, скверное дело было? Как вы
полагаете, уважаемый?..
На этот прямо поставленный коварный вопрос пан Паливец
ответил чрезвычайно осторожно:
-- Да, в это время в Боснии и Герцеговине страшная жара.
Когда я там служил, мы нашему обер-лейтенанту то и дело лед к
голове прикладывали.
-- В каком полку вы служили, уважаемый?
-- Я таких пустяков не помню, никогда не интересовался
подобной мерзостью,-- ответил пан Паливец.-- На этот счет я не
любопытен. Излишнее любопытство вредит.
Тайный агент Бретшнейдер окончательно умолк, и его
нахмуренное лицо повеселело только с приходом Швейка, который,
войдя в трактир, заказал себе черного пива, заметив при этом:
-- В Вене сегодня тоже траур.
Глаза Бретшнейдера загорелись надеждой, и он быстро
проговорил:
-- В Конопиште вывешено десять черных флагов.
-- Нет, их должно быть двенадцать,-- сказал Швейк, отпив
из кружки.
-- Почему вы думаете, что двенадцать? -- спросил
Бретшнейдер..
-- Для ровного счета -- дюжина. Так считать легче, да на
дюжину и дешевле выходит,-- ответил Швейк.
Воцарилась тишина, которую нарушил сам Швейк, вздохнув:
-- Так, значит, приказал долго жить, царство ему небесное!
Не дождался даже, пока будет императором. Когда я служил на
военной службе, один генерал упал с лошади и расшибся. Хотели
ему помочь, посадить на коня, посмотрели, а он уже готов --
мертвый. А ведь метил в фельдмаршалы. На смотру это с ним
случилось. Эти смотры никогда до добра не доводят. В Сараеве
небось тоже был какой-нибудь смотр. Помню, как-то на смотру у
меня на мундире не хватило двадцати пуговиц, и за это меня
посадили на четырнадцать дней в одиночку. И два дня я, как
Лазарь, лежал связанный "козлом". На военной службе должна быть
дисциплина -- без нее никто бы и пальцем для дела не
пошевельнул. Наш обер-лейтенант Маковец всегда говорил:
"Дисциплина, болваны, необходима. Не будь дисциплины, вы бы,
как обезьяны, по деревьям лазили. Военная служба из вас, дураки
безмозглые, людей сделает!" Ну, разве это не так? Вообразите
себе сквер, скажем, на Карловой площади, и на каждом дереве
сидит по одному солдату без всякой дисциплины. Это меня ужасно
пугает.
-- Все это сербы наделали, в Сараеве-то,-- старался
направить разговор Бретшнейдер.
-- Ошибаетесь,-- ответил Швейк.-- Это все турки натворили.
Из-за Боснии и Герцеговины.
И Швейк изложил свой взгляд на внешнюю политику Австрии на
Балканах: турки проиграли в тысяча девятьсот двенадцатом году
войну с Сербией, Болгарией и Грецией; они хотели, чтобы Австрия
им помогала, а когда этот номер у них не прошел -- застрелили
Фердинанда.
-- Ты турок любишь? -- обратился Швейк к трактирщику
Паливцу.-- Этих нехристей? Ведь нет?
-- Посетитель как посетитель,-- сказал Паливец, хоть бы и
турок. Нам, трактирщикам, до политики никакого дела нет.
Заплати за пиво, сиди себе в трактире и болтай что в голову
взбредет -- вот мое правило. Кто бы ни прикончил нашего
Фердинанда, серб или турок, католик или магометанин, анархист
или младочех,-- мне все равно.
-- Хорошо, уважаемый,-- промолвил Бретшнейдер, опять
начиная терять надежду, что кто-нибудь из двух попадется.-- Но
сознайтесь, что это большая потеря для Австрии.
Вместо трактирщика ответил Швейк:
-- Конечно, потеря, спору нет. Ужасная потеря. Фердинанда
не заменишь каким-нибудь болваном. Но он должен был быть
потолще.
-- Что вы хотите этим сказать? -- оживился Бретшнейдер.
-- Что хочу сказать? -- с охотой ответил Швейк.-- Вот что.
Если бы он был толще, то его уж давно бы хватил кондрашка, еще
когда он в Конопиште гонялся за старухами, которые у него в
имении собирали хворост и грибы. Будь он толще, ему бы не
пришлось умереть такой позорной смертью. Ведь подумать только--
дядя государя императора, а его пристрелили! Это же позор, об
этом трубят все газеты! Несколько лет назад у нас в Будейовицах
на базаре случилась небольшая ссора: проткнули там одного
торговца скотом, некоего Бржетислава Людвика. А у него был сын
Богуслав,-- так тот, бывало, куда ни придет продавать поросят,
никто у него ничего не покупает. Каждый, бывало, говорил себе:
"Это сын того, которого проткнули на базаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212