..
Господин, бегавший между дверью и нарами, словно
состязаясь в марафонском беге, наконец, запыхавшись,
остановился, сел на прежнее место, положил голову на руки и
вдруг завопил:
-- Выпустите меня!.. Нет, они меня не выпустят,-- через
минуту сказал он как бы про себя,-- не выпустят, нет, нет. Я
здесь с шести часов утра.
На него вдруг ни с того ни с сего напала болтливость. Он
поднялся со своего места и обратился к Швейку:
-- Нет ли у вас случайно при себе ремня, чтобы я мог со
всем этим покончить?
-- С большим удовольствием могу вам услужить,-- ответил
Швейк, снимая свой ремень.-- Я еще ни разу не видел, как
вешаются в одиночке на ремне... Одно только досадно,-- заметил
он, оглядев камеру,-- тут нет ни одного крючка. Оконная ручка
вас не выдержит. Разве что на нарах, опустившись на колени, как
это сделал монах из Эмаузского монастыря, повесившись на
распятии из-за молодой еврейки. Мне самоубийцы очень нравятся.
Так извольте...
Хмурый господин, которому Швейк сунул ремень в руку,
взглянул на этот ремень, швырнул его в угол и заплакал,
размазывая грязными руками слезы и выкрикивая:
-- У меня детки, а я здесь за пьянство и за
безнравственный образ жизни, Иисус Мария! Бедная моя жена! Что
скажут на службе! У меня деточки, а я здесь за пьянство и за
безнравственный образ жизни!
И так далее, до бесконечности.
Наконец он как будто немного успокоился, подошел к двери и
начал колотить в нее руками и ногами. За дверью послышались
шаги и голос:
-- Чего надо?
-- Выпустите меня! -- проговорил он таким тоном, словно
это были его предсмертные слова.
-- Куда? -- раздался вопрос с другой стороны двери.
-- На службу,-- ответил несчастный отец, супруг, чиновник,
пьяница и развратник.
Раздался смех, жуткий смех в тиши коридора... И шаги опять
стихли.
-- Видно, этот господин здорово ненавидит вас, коли так
насмехается,-- сказал Швейк, в то время как его безутешный
сосед опять уселся рядом.-- Тюремщик, когда разозлится, на
многое способен, а когда он взбешен, то пощады не жди. Сидите
себе спокойно, если раздумали вешаться, и ждите дальнейших
событий. Если вы чиновник, женаты и у вас есть дети, то все это
действительно ужасно. Вы, если не ошибаюсь, уверены, что вас
выгонят со службы?
-- Трудно сказать,-- вздохнул тот.-- Дело в том, что я сам
не помню, что такое я натворил. Знаю только, что меня откуда-то
выкинули, но я хотел вернуться туда, закурить сигару. А
началось все так хорошо... Видите ли, начальник нашего отдела
справлял свои именины и позвал нас в винный погребок, потом мы
попали в другой, в третий, в четвертый, в пятый, в шестой, в
седьмой, в восьмой, в девятый...
-- Не могу ли я помочь вам считать? -- вызвался Швейк.-- Я
в этих делах разбираюсь. Как-то раз я за одну ночь побывал в
двадцати восьми местах, но, к чести моей будь сказано, нигде
больше трех кружек пива не пил.
-- Словом,-- продолжал несчастный подчиненный того
начальника, который так великолепно справлял свои именины,-- -
когда мы обошли с дюжину различных кабачков, то обнаружили, что
начальник-то у нас пропал, хотя мы его загодя привязали на
веревочку и водили за собой, как собачонку. Тогда мы
отправились его разыскивать и под конец растеряли друг друга. Я
очутился в одном из ночных кабачков на Виноградах, в очень
приличном заведении, где пил ликер прямо из бутылки. Что я
делал потом -- не помню... Знаю только, что уже здесь, в
комиссариате, когда меня сюда привезли, оба полицейских
рапортовали, будто я напился, вел себя непристойно, отколотил
одну даму, разрезал перочинным ножом чужую шляпу, которую снял
с вешалки, разогнал дамскую капеллу, публично обвинил
обер-кельнера в краже двенадцати крон, разбил мраморную доску у
столика, за которым сидел, и умышленно плюнул незнакомому
господину за соседним столиком в черный кофе. Больше я ничего
не делал... по крайней мере не помню, чтобы я еще что-нибудь
натворил... Поверьте мне, я порядочный, интеллигентный человек
и ни о чем другом не думаю, как только о своей семье. Что вы на
это скажете? Ведь я не скандалист какой-нибудь!
-- А много вам пришлось потрудиться, пока вы разбили эту
мраморную доску, или вы ее раскололи с одного маху? -- вместо
ответа поинтересовался Швейк.
-- Сразу,-- ответил интеллигентный господин.
-- Тогда вы пропали,-- задумчиво произнес Швейк.-- Вам
докажут, что вы подготовлялись к этому путем долгой тренировки.
А кофе этого незнакомого господина, в который вы плюнули, был
без рома или с ромом?-- И, не ожидая ответа, пояснил:-- Если с
ромом, то хуже, потому что дороже. На суде все подсчитывают и
подводят итоги, чтобы как-нибудь подогнать под серьезное
преступление.
-- На суде?..-- малодушно пролепетал почтенный отец
семейства и повесив голову впал в то неприятное состояние духа,
когда человека пожирают упреки совести./ Некоторые писатели
употребляют выражение "грызут упреки совести". Я не считаю это
выражение вполне точным. Ведь и тигр человека пожирает, а не
грызет. (Прим. автора.)/
-- А дома знают, что вы арестованы, или они узнают только
из газет?-- спросил Швейк.
-- Вы думаете, что это появится... в газетах? -- наивно
спросила жертва именин своего начальника.
-- Вернее верного,-- последовал искренний ответ, ибо Швейк
никогда не имел привычки скрывать что-нибудь от собеседника.--
Читателям газет это очень понравится. Я сам всегда с
удовольствием читаю рубрику о пьяных и об их бесчинствах. Вот
недавно в трактире "У чаши" один посетитель выкинул такой
номер: разбил сам себе голову пивной кружкой. Подбросил ее
кверху, а голову подставил. Его увезли, а утром мы уже читали в
газетах об этом. Или, например, в "Бендловке" съездил я раз
одному факельщику из похоронного бюро по роже, а он дал мне
сдачи. Для того чтобы нас помирить, пришлось обоих посадить в
каталажку, и это сейчас же появилось в "Вечерке"... Или еще
случай: в кафе "У мертвеца" один советник разбил два блюда.
Так, думаете, его пощадили? На другой же день попал в газеты...
Вам остается одно: послать из тюрьмы в газету опровержение, что
опубликованная заметка вас-де не касается и что с этим
однофамильцем вы не находитесь ни в родственных, ни в
каких-либо иных отношениях. А домой пошлите записку, попросите
это опровержение вырезать и спрятать, чтобы вы могли его
прочесть, когда отсидите свой срок... Вам не холодно? --
участливо спросил Швейк, заметив, что интеллигентный господин
дрожит, как в лихорадке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
Господин, бегавший между дверью и нарами, словно
состязаясь в марафонском беге, наконец, запыхавшись,
остановился, сел на прежнее место, положил голову на руки и
вдруг завопил:
-- Выпустите меня!.. Нет, они меня не выпустят,-- через
минуту сказал он как бы про себя,-- не выпустят, нет, нет. Я
здесь с шести часов утра.
На него вдруг ни с того ни с сего напала болтливость. Он
поднялся со своего места и обратился к Швейку:
-- Нет ли у вас случайно при себе ремня, чтобы я мог со
всем этим покончить?
-- С большим удовольствием могу вам услужить,-- ответил
Швейк, снимая свой ремень.-- Я еще ни разу не видел, как
вешаются в одиночке на ремне... Одно только досадно,-- заметил
он, оглядев камеру,-- тут нет ни одного крючка. Оконная ручка
вас не выдержит. Разве что на нарах, опустившись на колени, как
это сделал монах из Эмаузского монастыря, повесившись на
распятии из-за молодой еврейки. Мне самоубийцы очень нравятся.
Так извольте...
Хмурый господин, которому Швейк сунул ремень в руку,
взглянул на этот ремень, швырнул его в угол и заплакал,
размазывая грязными руками слезы и выкрикивая:
-- У меня детки, а я здесь за пьянство и за
безнравственный образ жизни, Иисус Мария! Бедная моя жена! Что
скажут на службе! У меня деточки, а я здесь за пьянство и за
безнравственный образ жизни!
И так далее, до бесконечности.
Наконец он как будто немного успокоился, подошел к двери и
начал колотить в нее руками и ногами. За дверью послышались
шаги и голос:
-- Чего надо?
-- Выпустите меня! -- проговорил он таким тоном, словно
это были его предсмертные слова.
-- Куда? -- раздался вопрос с другой стороны двери.
-- На службу,-- ответил несчастный отец, супруг, чиновник,
пьяница и развратник.
Раздался смех, жуткий смех в тиши коридора... И шаги опять
стихли.
-- Видно, этот господин здорово ненавидит вас, коли так
насмехается,-- сказал Швейк, в то время как его безутешный
сосед опять уселся рядом.-- Тюремщик, когда разозлится, на
многое способен, а когда он взбешен, то пощады не жди. Сидите
себе спокойно, если раздумали вешаться, и ждите дальнейших
событий. Если вы чиновник, женаты и у вас есть дети, то все это
действительно ужасно. Вы, если не ошибаюсь, уверены, что вас
выгонят со службы?
-- Трудно сказать,-- вздохнул тот.-- Дело в том, что я сам
не помню, что такое я натворил. Знаю только, что меня откуда-то
выкинули, но я хотел вернуться туда, закурить сигару. А
началось все так хорошо... Видите ли, начальник нашего отдела
справлял свои именины и позвал нас в винный погребок, потом мы
попали в другой, в третий, в четвертый, в пятый, в шестой, в
седьмой, в восьмой, в девятый...
-- Не могу ли я помочь вам считать? -- вызвался Швейк.-- Я
в этих делах разбираюсь. Как-то раз я за одну ночь побывал в
двадцати восьми местах, но, к чести моей будь сказано, нигде
больше трех кружек пива не пил.
-- Словом,-- продолжал несчастный подчиненный того
начальника, который так великолепно справлял свои именины,-- -
когда мы обошли с дюжину различных кабачков, то обнаружили, что
начальник-то у нас пропал, хотя мы его загодя привязали на
веревочку и водили за собой, как собачонку. Тогда мы
отправились его разыскивать и под конец растеряли друг друга. Я
очутился в одном из ночных кабачков на Виноградах, в очень
приличном заведении, где пил ликер прямо из бутылки. Что я
делал потом -- не помню... Знаю только, что уже здесь, в
комиссариате, когда меня сюда привезли, оба полицейских
рапортовали, будто я напился, вел себя непристойно, отколотил
одну даму, разрезал перочинным ножом чужую шляпу, которую снял
с вешалки, разогнал дамскую капеллу, публично обвинил
обер-кельнера в краже двенадцати крон, разбил мраморную доску у
столика, за которым сидел, и умышленно плюнул незнакомому
господину за соседним столиком в черный кофе. Больше я ничего
не делал... по крайней мере не помню, чтобы я еще что-нибудь
натворил... Поверьте мне, я порядочный, интеллигентный человек
и ни о чем другом не думаю, как только о своей семье. Что вы на
это скажете? Ведь я не скандалист какой-нибудь!
-- А много вам пришлось потрудиться, пока вы разбили эту
мраморную доску, или вы ее раскололи с одного маху? -- вместо
ответа поинтересовался Швейк.
-- Сразу,-- ответил интеллигентный господин.
-- Тогда вы пропали,-- задумчиво произнес Швейк.-- Вам
докажут, что вы подготовлялись к этому путем долгой тренировки.
А кофе этого незнакомого господина, в который вы плюнули, был
без рома или с ромом?-- И, не ожидая ответа, пояснил:-- Если с
ромом, то хуже, потому что дороже. На суде все подсчитывают и
подводят итоги, чтобы как-нибудь подогнать под серьезное
преступление.
-- На суде?..-- малодушно пролепетал почтенный отец
семейства и повесив голову впал в то неприятное состояние духа,
когда человека пожирают упреки совести./ Некоторые писатели
употребляют выражение "грызут упреки совести". Я не считаю это
выражение вполне точным. Ведь и тигр человека пожирает, а не
грызет. (Прим. автора.)/
-- А дома знают, что вы арестованы, или они узнают только
из газет?-- спросил Швейк.
-- Вы думаете, что это появится... в газетах? -- наивно
спросила жертва именин своего начальника.
-- Вернее верного,-- последовал искренний ответ, ибо Швейк
никогда не имел привычки скрывать что-нибудь от собеседника.--
Читателям газет это очень понравится. Я сам всегда с
удовольствием читаю рубрику о пьяных и об их бесчинствах. Вот
недавно в трактире "У чаши" один посетитель выкинул такой
номер: разбил сам себе голову пивной кружкой. Подбросил ее
кверху, а голову подставил. Его увезли, а утром мы уже читали в
газетах об этом. Или, например, в "Бендловке" съездил я раз
одному факельщику из похоронного бюро по роже, а он дал мне
сдачи. Для того чтобы нас помирить, пришлось обоих посадить в
каталажку, и это сейчас же появилось в "Вечерке"... Или еще
случай: в кафе "У мертвеца" один советник разбил два блюда.
Так, думаете, его пощадили? На другой же день попал в газеты...
Вам остается одно: послать из тюрьмы в газету опровержение, что
опубликованная заметка вас-де не касается и что с этим
однофамильцем вы не находитесь ни в родственных, ни в
каких-либо иных отношениях. А домой пошлите записку, попросите
это опровержение вырезать и спрятать, чтобы вы могли его
прочесть, когда отсидите свой срок... Вам не холодно? --
участливо спросил Швейк, заметив, что интеллигентный господин
дрожит, как в лихорадке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212