"
Перед приходом пассажирского поезда ресторан третьего
класса наполнился солдатами и штатскими. Преобладали солдаты
различных полков, родов оружия и национальностей. Всех их
занесло ураганом войны в таборские лазареты, и теперь они снова
уезжали на фронт. Ехали за новыми ранениями, увечьями и
болезнями, ехали, чтобы заработать себе где-нибудь на тоскливых
равнинах Восточной Галиции простой деревянный намогильный
крест, на котором еще много лет спустя на ветру и дожде будет
трепетать вылинявшая военная австрийская фуражка с заржавевшей
кокардой. Изредка на фуражку сядет печальный старый ворон и
вспомнит о сытых пиршествах минувших дней, когда здесь для него
всегда был накрыт стол с аппетитными человеческими трупами и
конской падалью; вспомнит, что под фуражкой, как та, на которой
он сидит, были самые лакомые кусочки -- человеческие глаза...
Один из кандидатов на крестные муки, выписанный после
операции из лазарета, в грязном мундире со следами ила и крови,
подсел к Швейку. Это был хилый, исхудавший грустный солдат.
Положив на стол маленький узелок, он вынул истрепанный кошелек
и стал пересчитывать деньги. Потом взглянул на Швейка и
споосил:
-- Magyarul?/Мадьяр? (венгерск.)/
-- Я чех, товарищ,-- ответил Швейк.-- Не хочешь ли выпить?
-- Nem tudom, baratom /Не понимаю, товарищ (венгерск.)/.
-- Это, товарищ, не беда,-- потчевал Швейк, придвинув свою
полную кружку к грустному солдатику,-- пей на здоровье.
Тот понял, выпил и поблагодарил:
-- Koszonom szivesen / Сердечно благодарен (венгерск..)/.
Затем он снова стал просматривать содержимое своего
кошелька и под конец вздохнул. Швейк понял, что мадьяр с
удовольствием заказал бы себе пива, но у него не хватает денег.
Швейк заказал ему кружку пива. Мадьяр опять поблагодарил и с
помощью жестов стал рассказывать что-то, показывая свою
простреленную руку, и прибавил на международном языке:
-- Пиф-паф! Бац!
Швейк сочувственно покачал головой, а хилый солдат из
команды выздоравливающих показал левой рукой на полметра от
земли и, подняв три пальца, сообщил Швейку, что у него трое
малых ребят.
-- Nincs ам-ам, nincs ам-ам / Нечего... нечего
(венгерск..)/,-- продолжал он, желая сказать, что дома нечего
есть. Слезы брызнули у него из глаз, и он вытер их грязным
рукавом шинели. В рукаве была дырка от пули, которая ранила его
во славу венгерского короля.
Нет ничего удивительного в том, что за этим развлечением
пятерка понемногу таяла и Швейк медленно, но верно отрезал себе
путь в Чешские Будейовицы. С каждой кружкой, выпитой им и
выписавшимся из лазарета солдатом-мадьяром, все менее вероятной
становилась возможность купить себе билет.
Через станцию прошел еще один поезд на Будейовицы, а Швейк
все сидел у стола и слушал, как венгр повторял свое:
-- Пиф-паф... Бац! Harom gyermek, nincs ам-ам, eljen! /
Трое детей, нечего... ура! (венгерск.)/
Последнее слово он произнес, чокаясь со Швейком.
-- Валяй пей, мадьярское отродье, не стесняйся!--
уговаривал его Швейк.-- Нашего брата вы небось так бы не
угощали!
Сидевший за соседним столом солдат рассказал, что, когда
их Двадцать восьмой полк проездом на фронт вступил в Сегедин,
мадьяры на улицах, насмехаясь над ними, поднимали руки вверх.
Это была святая правда. Но солдат, по-видимому, был
оскорблен. Позднее это у солдат-чехов стало явлением
обыкновенным; да и сами мадьяры впоследствии, когда им уже
перестала нравиться резня в интересах венгерского короля,
поступали так же.
Затем солдат пересел к Швейку и рассказал, что в Сегедине
они всыпали венграм по первое число и повыкидывали их из
нескольких трактиров. При этом он признал, что венгры умеют
драться и даже сам он получил такой удар ножом в спину, что его
пришлось отправить в тыл лечиться.
Теперь он возвращается в свою часть, и батальонный
командир, наверно, посадит его за то, что он не успел
подобающим образом отплатить мадьяру за удар ножом, чтобы и
тому кое-что осталось "на память",-- этим он поддержал бы честь
своего полка.
-- Ihre Dokumenten / Ваши документы (нем.)/, фаши
документ? -- обратился к Швейку начальник патруля, фельдфебель,
сопровождаемый четырьмя солдатами со штыками.
-- Я видит фас все фремя сидеть, пить, не ехать, только
пить, зольдат!
-- Нет у меня документов, миляга,-- ответил Швейк.--
Господин поручик Лукаш из Девяносто первого полка взял их с
собой, а я остался тут, на вокзале.
-- Was ist das Wort "миляга"?/ Что значит это слово?
(нем.)/-- спросил по-немецки фельдфебель у одного из своей
свиты, старого ополченца. Тот, видно, нарочно все перевирал
своему фельдфебелю и спокойно ответил:
-- "Миляга" -- das ist wie "Herr Feldwebl"/ Это все равно,
что "господин фельдфебель" (нем.)/.
Фельдфебель возобновил разговор со Швейком:
-- Документ долшен каждый зольдат. Пез документ посадить
auf Bahnhofs-Militarkommando der lausigen Bursch, wie einen
tollen Hund/...в военную станционную комендатуру вшивого парня,
как бешеную собаку (нем.)/.
Швейка отвели в комендатуру при станции. В караульном
помещении он нашел команду, состоявшую из солдат вроде старого
ополченца, который так ловко перевел слово "миляга" на немецкий
язык своему прирожденному врагу -- начальнику-фельдфебелю.
Караульное помещение было украшено литографиями, которые
военное министерство в ту пору рассылало по всем учреждениям,
где бывали солдаты, по казармам и военным училищам.
Первое, что бросилось бравому солдату Швейку в глаза, была
картина, изображающая, согласно надписи на ней, как командующий
взводом Франтишек Гаммель и отделенные командиры Паульгарт и
Бахмайер Двадцать первого стрелкового его величества полка
призывают солдат к стойкости. На другой стене висел лубок с
надписью:
"УНТЕР-ОФИЦЕР 5-ГО ГОНВЕДСКОГО ГУСАРСКОГО ПОЛКА ЯН ДАНКО
РАЗВЕДЫВАЕТ РАСПОЛОЖЕНИЕ НЕПРИЯТЕЛЬСКИХ БАТАРЕЙ".
Ниже, направо, висел плакат:
"ПРИМЕРЫ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ ДОБЛЕСТИ".
Текст к этим плакатам с вымышленными примерами
исключительной доблести сочиняли призванные на войну немецкие
журналисты. Такими плакатами старая, выжившая из ума Австрия
хотела воодушевить солдат. Но солдаты ничего не читали: когда
им на фронт присылали подобные образцы храбрости в виде брошюр,
они свертывали из них козьи ножки или же находили им еще более
достойное применение, соответствующее художественной ценности и
самому духу этих "образцов доблести".
Пока фельдфебель ходил искать какого-нибудь офицера, Швейк
прочел на плакате:
"ОБОЗНИК РЯДОВОЙ ИОСИФ БОНГ".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
Перед приходом пассажирского поезда ресторан третьего
класса наполнился солдатами и штатскими. Преобладали солдаты
различных полков, родов оружия и национальностей. Всех их
занесло ураганом войны в таборские лазареты, и теперь они снова
уезжали на фронт. Ехали за новыми ранениями, увечьями и
болезнями, ехали, чтобы заработать себе где-нибудь на тоскливых
равнинах Восточной Галиции простой деревянный намогильный
крест, на котором еще много лет спустя на ветру и дожде будет
трепетать вылинявшая военная австрийская фуражка с заржавевшей
кокардой. Изредка на фуражку сядет печальный старый ворон и
вспомнит о сытых пиршествах минувших дней, когда здесь для него
всегда был накрыт стол с аппетитными человеческими трупами и
конской падалью; вспомнит, что под фуражкой, как та, на которой
он сидит, были самые лакомые кусочки -- человеческие глаза...
Один из кандидатов на крестные муки, выписанный после
операции из лазарета, в грязном мундире со следами ила и крови,
подсел к Швейку. Это был хилый, исхудавший грустный солдат.
Положив на стол маленький узелок, он вынул истрепанный кошелек
и стал пересчитывать деньги. Потом взглянул на Швейка и
споосил:
-- Magyarul?/Мадьяр? (венгерск.)/
-- Я чех, товарищ,-- ответил Швейк.-- Не хочешь ли выпить?
-- Nem tudom, baratom /Не понимаю, товарищ (венгерск.)/.
-- Это, товарищ, не беда,-- потчевал Швейк, придвинув свою
полную кружку к грустному солдатику,-- пей на здоровье.
Тот понял, выпил и поблагодарил:
-- Koszonom szivesen / Сердечно благодарен (венгерск..)/.
Затем он снова стал просматривать содержимое своего
кошелька и под конец вздохнул. Швейк понял, что мадьяр с
удовольствием заказал бы себе пива, но у него не хватает денег.
Швейк заказал ему кружку пива. Мадьяр опять поблагодарил и с
помощью жестов стал рассказывать что-то, показывая свою
простреленную руку, и прибавил на международном языке:
-- Пиф-паф! Бац!
Швейк сочувственно покачал головой, а хилый солдат из
команды выздоравливающих показал левой рукой на полметра от
земли и, подняв три пальца, сообщил Швейку, что у него трое
малых ребят.
-- Nincs ам-ам, nincs ам-ам / Нечего... нечего
(венгерск..)/,-- продолжал он, желая сказать, что дома нечего
есть. Слезы брызнули у него из глаз, и он вытер их грязным
рукавом шинели. В рукаве была дырка от пули, которая ранила его
во славу венгерского короля.
Нет ничего удивительного в том, что за этим развлечением
пятерка понемногу таяла и Швейк медленно, но верно отрезал себе
путь в Чешские Будейовицы. С каждой кружкой, выпитой им и
выписавшимся из лазарета солдатом-мадьяром, все менее вероятной
становилась возможность купить себе билет.
Через станцию прошел еще один поезд на Будейовицы, а Швейк
все сидел у стола и слушал, как венгр повторял свое:
-- Пиф-паф... Бац! Harom gyermek, nincs ам-ам, eljen! /
Трое детей, нечего... ура! (венгерск.)/
Последнее слово он произнес, чокаясь со Швейком.
-- Валяй пей, мадьярское отродье, не стесняйся!--
уговаривал его Швейк.-- Нашего брата вы небось так бы не
угощали!
Сидевший за соседним столом солдат рассказал, что, когда
их Двадцать восьмой полк проездом на фронт вступил в Сегедин,
мадьяры на улицах, насмехаясь над ними, поднимали руки вверх.
Это была святая правда. Но солдат, по-видимому, был
оскорблен. Позднее это у солдат-чехов стало явлением
обыкновенным; да и сами мадьяры впоследствии, когда им уже
перестала нравиться резня в интересах венгерского короля,
поступали так же.
Затем солдат пересел к Швейку и рассказал, что в Сегедине
они всыпали венграм по первое число и повыкидывали их из
нескольких трактиров. При этом он признал, что венгры умеют
драться и даже сам он получил такой удар ножом в спину, что его
пришлось отправить в тыл лечиться.
Теперь он возвращается в свою часть, и батальонный
командир, наверно, посадит его за то, что он не успел
подобающим образом отплатить мадьяру за удар ножом, чтобы и
тому кое-что осталось "на память",-- этим он поддержал бы честь
своего полка.
-- Ihre Dokumenten / Ваши документы (нем.)/, фаши
документ? -- обратился к Швейку начальник патруля, фельдфебель,
сопровождаемый четырьмя солдатами со штыками.
-- Я видит фас все фремя сидеть, пить, не ехать, только
пить, зольдат!
-- Нет у меня документов, миляга,-- ответил Швейк.--
Господин поручик Лукаш из Девяносто первого полка взял их с
собой, а я остался тут, на вокзале.
-- Was ist das Wort "миляга"?/ Что значит это слово?
(нем.)/-- спросил по-немецки фельдфебель у одного из своей
свиты, старого ополченца. Тот, видно, нарочно все перевирал
своему фельдфебелю и спокойно ответил:
-- "Миляга" -- das ist wie "Herr Feldwebl"/ Это все равно,
что "господин фельдфебель" (нем.)/.
Фельдфебель возобновил разговор со Швейком:
-- Документ долшен каждый зольдат. Пез документ посадить
auf Bahnhofs-Militarkommando der lausigen Bursch, wie einen
tollen Hund/...в военную станционную комендатуру вшивого парня,
как бешеную собаку (нем.)/.
Швейка отвели в комендатуру при станции. В караульном
помещении он нашел команду, состоявшую из солдат вроде старого
ополченца, который так ловко перевел слово "миляга" на немецкий
язык своему прирожденному врагу -- начальнику-фельдфебелю.
Караульное помещение было украшено литографиями, которые
военное министерство в ту пору рассылало по всем учреждениям,
где бывали солдаты, по казармам и военным училищам.
Первое, что бросилось бравому солдату Швейку в глаза, была
картина, изображающая, согласно надписи на ней, как командующий
взводом Франтишек Гаммель и отделенные командиры Паульгарт и
Бахмайер Двадцать первого стрелкового его величества полка
призывают солдат к стойкости. На другой стене висел лубок с
надписью:
"УНТЕР-ОФИЦЕР 5-ГО ГОНВЕДСКОГО ГУСАРСКОГО ПОЛКА ЯН ДАНКО
РАЗВЕДЫВАЕТ РАСПОЛОЖЕНИЕ НЕПРИЯТЕЛЬСКИХ БАТАРЕЙ".
Ниже, направо, висел плакат:
"ПРИМЕРЫ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ ДОБЛЕСТИ".
Текст к этим плакатам с вымышленными примерами
исключительной доблести сочиняли призванные на войну немецкие
журналисты. Такими плакатами старая, выжившая из ума Австрия
хотела воодушевить солдат. Но солдаты ничего не читали: когда
им на фронт присылали подобные образцы храбрости в виде брошюр,
они свертывали из них козьи ножки или же находили им еще более
достойное применение, соответствующее художественной ценности и
самому духу этих "образцов доблести".
Пока фельдфебель ходил искать какого-нибудь офицера, Швейк
прочел на плакате:
"ОБОЗНИК РЯДОВОЙ ИОСИФ БОНГ".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212