Булочка была
уже разрезана на маленькие кусочки, и в то время как один
санитар держал Швейка за обе руки, другой обмакивал кусочки
булочки в молоко и кормил его, вроде того как кормят клецками
гусей.
Потом Швейка взяли под мышки и отвели в отхожее место, где
его попросили удовлетворить большую и малую физиологические
потребности.
Об этой чудесной минуте Швейк рассказывает с упоением. Мы
не смеем повторить его рассказ о том, что с ним делали потом.
Приведем только одну фразу: "Один из них при этом держал меня
на руках",-- вспоминал Швейк.
Затем его привели назад, уложили в постель и опять
попросили уснуть. Через некоторое время его разбудили и отвели
в кабинет для освидетельствования, где Швейк, стоя совершенно
голый перед двумя врачами, вспомнил славное время рекрутчины, и
с его уст невольно сорвалось:
-- Tauglich! /Годен! (нем.)/
-- Что вы говорите? -- спросил один из докторов.--
Сделайте пять шагов вперед и пять назад.
Швейк сделал десять.
-- Ведь я же вам сказал,-- заметил доктор,-- сделать пять.
-- Мне лишней пары шагов не жалко.
После этого доктора потребовали от Швейка, чтобы он сел на
стул; один из них несколько раз стукнул пациента по коленке,
затем сказал другому, что рефлексы вполне нормальны, на что тот
покачал головой и сам принялся стучать Швейка по коленке, в то
время как первый открывал Швейку веки и рассматривал его
зрачки. Потом они отошли к столу и перебросились несколькими
латинскими фразами.
-- Послушайте, вы умеете петь? -- спросил у Швейка один из
докторов. -- Не могли бы вы спеть нам какую-нибудь песню?
-- Сделайте одолжение,-- ответил Швейк.-- Хотя у меня нет
ни голоса, ни музыкального слуха, но для вас я попробую спеть,
коли вам вздумалось развлечься.
И Швейк хватил:
Что, монашек молодой,
Головушку клонишь,
Две горячие слезы
Ты на землю ронишь?
-- Дальше не знаю,-- прервал Швейк. -- Если желаете, спою
вам:
Ох, болит мое сердечко,
Ох, тоска запала в грудь.
Выйду, сяду на крылечко
На дороженьку взглянуть.
Где же ты, милая зазноба...
-- Дальше тоже не знаю,-- вздохнул Швейк.-- Знаю еще
первую строфу из "Где родина моя" и потом "...Виндишгрец и
прочие генералы, утром спозаранку войну начинали", да еще пару
простонародных песенок вроде "Храни нам, боже, государя", "Шли
мы прямо в Яромерь" и "Достойно есть, яко воистину..."
Оба доктора переглянулись, и один из них спросил:
-- Ваше психическое состояние уже исследовали
когда-нибудь?
-- На военной службе,-- торжественно и гордо ответил
Швейк.-- Господа военные врачи официально признали меня полным
идиотом.
-- Сдается мне, что вы симулянт! -- обрушился на Швейка
другой доктор.
-- Совсем не симулянт, господа! -- защищался Швейк.-- Я
самый настоящий идиот. Можете справиться в канцелярии Девяносто
первого полка в Чешских Будейовицах или в Управлении запасных в
Карлине.
Старший врач безнадежно махнул рукой и, указывая на
Швейка, сказал санитарам:
-- Верните этому человеку одежду и передайте его в третье
отделение в первый коридор. Потом один из вас пусть вернется и
отнесет все документы в канцелярию. Да скажите там, чтоб долго
не канителились, чтобы он у нас долго на шее не сидел.
Врачи еще раз презрительно посмотрели на Швейка, который
пятился к дверям, учтиво кланяясь. На замечание одного из
санитаров, чего, мол, он тут дурака валяет, Швейк ответил:
-- Я ведь не одет, совсем нагишом, в чем мать родила, вот
я и не хочу показывать панам того, что заставило бы их
подумать, будто я невежа или нахал.
С того момента как санитары получили приказ вернуть Швейку
одежду, они перестали о нем заботиться, велели одеться, и один
из них отвел его в третье отделение. Там Швейка держали
несколько дней, пока канцелярия оформляла его выписку из
сумасшедшего дома, и он имел полную возможность и здесь
производить свои наблюдения. Обманутые врачи дали о нем такое
заключение: "Слабоумный симулянт".
Так как Швейка выписали из лечебницы перед самым обедом,
дело не обошлось без небольшого скандала. Швейк заявил, что
если уж его выкидывают из сумасшедшего дома, то не имеют права
не давать ему обеда.
Скандал прекратил вызванный привратником полицейский,
который отвел Швейка в полицейский комиссариат на Сальмовой
улице.
Глава V. ШВЕЙК В ПОЛИЦЕЙСКОМ КОМИССАРИАТЕ НА САЛЬМОВОЙ УЛИЦЕ
За прекрасными лучезарными днями в сумасшедшем доме для
Швейка потянулись часы, полные невзгод и гонений. Полицейский
инспектор Браун обставил сцену встречи со Швейком в духе
римских палачей времен милейшего императора Нерона. И так же
свирепо, как они в свое время произносили: "Киньте этого
негодяя христианина львам!" -- инспектор Браун сказал:
-- За решетку его!
Ни слова больше, ни слова меньше. Только в глазах
полицейского инспектора при этом появилось выражение какого-то
особого извращенного наслаждения. Швейк поклонился и с
достоинством сказал:
-- Я готов, господа. Как я понимаю, "за решетку" означает
-- в одиночку, а это не так уж плохо.
-- Не очень-то здесь распространяйся,-- сказал
полицейский, на что Швейк ответил:
-- Я человек скромный и буду благодарен за все, что вы для
меня сделаете.
В камере на нарах сидел, задумавшись, какой-то человек.
Его лицо выражало апатию. Видно, ему не верилось, что дверь
отпирали для того, чтобы выпустить его на свободу.
-- Мое почтение, сударь,-- сказал Швейк, присаживаясь на
нары.-- Не знаете ли, который теперь час?
-- Мне теперь не до часов,-- ответил задумчивый господин.
-- Здесь недурно,-- попытался завязать разговор Швейк.--
Нары из струганого дерева.
Серьезный господин не ответил, встал и быстро зашагал в
узком пространстве между дверью и нарами, словно торопясь
что-то спасти.
А Швейк между тем с интересом рассматривал надписи,
нацарапанные на стенах. В одной из надписей какой-то арестант
объявлял полиции войну не на живот, а на смерть. Текст гласил:
"Вам это даром не пройдет!" Другой арестованный написал: "Ну
вас к черту, петухи!" Третий просто констатировал факт: "Сидел
здесь 5 июня 1913 года, обходились со мной прилично. Лавочник
Йозеф Маречек из Вршовиц". Была и надпись, потрясающая. своей
глубиной: "Помилуй мя, господи!"
А под этим: "Поцелуйте меня в ж..."
Буква "ж" все же была перечеркнута, и сбоку приписано
большими буквами: "ФАЛДУ". Рядом какая-то поэтическая душа
накарябала стихи:
У ручья печальный я сижу,
Солнышко за горы уж садится,
На пригорок солнечный гляжу,
Там моя любезная томится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
уже разрезана на маленькие кусочки, и в то время как один
санитар держал Швейка за обе руки, другой обмакивал кусочки
булочки в молоко и кормил его, вроде того как кормят клецками
гусей.
Потом Швейка взяли под мышки и отвели в отхожее место, где
его попросили удовлетворить большую и малую физиологические
потребности.
Об этой чудесной минуте Швейк рассказывает с упоением. Мы
не смеем повторить его рассказ о том, что с ним делали потом.
Приведем только одну фразу: "Один из них при этом держал меня
на руках",-- вспоминал Швейк.
Затем его привели назад, уложили в постель и опять
попросили уснуть. Через некоторое время его разбудили и отвели
в кабинет для освидетельствования, где Швейк, стоя совершенно
голый перед двумя врачами, вспомнил славное время рекрутчины, и
с его уст невольно сорвалось:
-- Tauglich! /Годен! (нем.)/
-- Что вы говорите? -- спросил один из докторов.--
Сделайте пять шагов вперед и пять назад.
Швейк сделал десять.
-- Ведь я же вам сказал,-- заметил доктор,-- сделать пять.
-- Мне лишней пары шагов не жалко.
После этого доктора потребовали от Швейка, чтобы он сел на
стул; один из них несколько раз стукнул пациента по коленке,
затем сказал другому, что рефлексы вполне нормальны, на что тот
покачал головой и сам принялся стучать Швейка по коленке, в то
время как первый открывал Швейку веки и рассматривал его
зрачки. Потом они отошли к столу и перебросились несколькими
латинскими фразами.
-- Послушайте, вы умеете петь? -- спросил у Швейка один из
докторов. -- Не могли бы вы спеть нам какую-нибудь песню?
-- Сделайте одолжение,-- ответил Швейк.-- Хотя у меня нет
ни голоса, ни музыкального слуха, но для вас я попробую спеть,
коли вам вздумалось развлечься.
И Швейк хватил:
Что, монашек молодой,
Головушку клонишь,
Две горячие слезы
Ты на землю ронишь?
-- Дальше не знаю,-- прервал Швейк. -- Если желаете, спою
вам:
Ох, болит мое сердечко,
Ох, тоска запала в грудь.
Выйду, сяду на крылечко
На дороженьку взглянуть.
Где же ты, милая зазноба...
-- Дальше тоже не знаю,-- вздохнул Швейк.-- Знаю еще
первую строфу из "Где родина моя" и потом "...Виндишгрец и
прочие генералы, утром спозаранку войну начинали", да еще пару
простонародных песенок вроде "Храни нам, боже, государя", "Шли
мы прямо в Яромерь" и "Достойно есть, яко воистину..."
Оба доктора переглянулись, и один из них спросил:
-- Ваше психическое состояние уже исследовали
когда-нибудь?
-- На военной службе,-- торжественно и гордо ответил
Швейк.-- Господа военные врачи официально признали меня полным
идиотом.
-- Сдается мне, что вы симулянт! -- обрушился на Швейка
другой доктор.
-- Совсем не симулянт, господа! -- защищался Швейк.-- Я
самый настоящий идиот. Можете справиться в канцелярии Девяносто
первого полка в Чешских Будейовицах или в Управлении запасных в
Карлине.
Старший врач безнадежно махнул рукой и, указывая на
Швейка, сказал санитарам:
-- Верните этому человеку одежду и передайте его в третье
отделение в первый коридор. Потом один из вас пусть вернется и
отнесет все документы в канцелярию. Да скажите там, чтоб долго
не канителились, чтобы он у нас долго на шее не сидел.
Врачи еще раз презрительно посмотрели на Швейка, который
пятился к дверям, учтиво кланяясь. На замечание одного из
санитаров, чего, мол, он тут дурака валяет, Швейк ответил:
-- Я ведь не одет, совсем нагишом, в чем мать родила, вот
я и не хочу показывать панам того, что заставило бы их
подумать, будто я невежа или нахал.
С того момента как санитары получили приказ вернуть Швейку
одежду, они перестали о нем заботиться, велели одеться, и один
из них отвел его в третье отделение. Там Швейка держали
несколько дней, пока канцелярия оформляла его выписку из
сумасшедшего дома, и он имел полную возможность и здесь
производить свои наблюдения. Обманутые врачи дали о нем такое
заключение: "Слабоумный симулянт".
Так как Швейка выписали из лечебницы перед самым обедом,
дело не обошлось без небольшого скандала. Швейк заявил, что
если уж его выкидывают из сумасшедшего дома, то не имеют права
не давать ему обеда.
Скандал прекратил вызванный привратником полицейский,
который отвел Швейка в полицейский комиссариат на Сальмовой
улице.
Глава V. ШВЕЙК В ПОЛИЦЕЙСКОМ КОМИССАРИАТЕ НА САЛЬМОВОЙ УЛИЦЕ
За прекрасными лучезарными днями в сумасшедшем доме для
Швейка потянулись часы, полные невзгод и гонений. Полицейский
инспектор Браун обставил сцену встречи со Швейком в духе
римских палачей времен милейшего императора Нерона. И так же
свирепо, как они в свое время произносили: "Киньте этого
негодяя христианина львам!" -- инспектор Браун сказал:
-- За решетку его!
Ни слова больше, ни слова меньше. Только в глазах
полицейского инспектора при этом появилось выражение какого-то
особого извращенного наслаждения. Швейк поклонился и с
достоинством сказал:
-- Я готов, господа. Как я понимаю, "за решетку" означает
-- в одиночку, а это не так уж плохо.
-- Не очень-то здесь распространяйся,-- сказал
полицейский, на что Швейк ответил:
-- Я человек скромный и буду благодарен за все, что вы для
меня сделаете.
В камере на нарах сидел, задумавшись, какой-то человек.
Его лицо выражало апатию. Видно, ему не верилось, что дверь
отпирали для того, чтобы выпустить его на свободу.
-- Мое почтение, сударь,-- сказал Швейк, присаживаясь на
нары.-- Не знаете ли, который теперь час?
-- Мне теперь не до часов,-- ответил задумчивый господин.
-- Здесь недурно,-- попытался завязать разговор Швейк.--
Нары из струганого дерева.
Серьезный господин не ответил, встал и быстро зашагал в
узком пространстве между дверью и нарами, словно торопясь
что-то спасти.
А Швейк между тем с интересом рассматривал надписи,
нацарапанные на стенах. В одной из надписей какой-то арестант
объявлял полиции войну не на живот, а на смерть. Текст гласил:
"Вам это даром не пройдет!" Другой арестованный написал: "Ну
вас к черту, петухи!" Третий просто констатировал факт: "Сидел
здесь 5 июня 1913 года, обходились со мной прилично. Лавочник
Йозеф Маречек из Вршовиц". Была и надпись, потрясающая. своей
глубиной: "Помилуй мя, господи!"
А под этим: "Поцелуйте меня в ж..."
Буква "ж" все же была перечеркнута, и сбоку приписано
большими буквами: "ФАЛДУ". Рядом какая-то поэтическая душа
накарябала стихи:
У ручья печальный я сижу,
Солнышко за горы уж садится,
На пригорок солнечный гляжу,
Там моя любезная томится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212