Это рыдал
Швейк.
Фельдкурат посмотрел вниз. Швейк тер глаза кулаком. Вокруг
царило всеобщее ликование.
-- Пусть каждый из вас берет пример с этого человека,--
продолжал фельдкурат, указывая на Швейка.-- Что он делает?
Плачет. Не плачь, говорю тебе! Не плачь! Ты хочешь исправиться?
Это тебе, голубчик, легко не удастся. Сейчас вот плачешь, а
вернешься в свою камеру и опять станешь таким же негодяем, как
и раньше. Тебе еще придется поразмыслить о бесконечном
милосердии божьем, долго придется совершенствоваться, пока твоя
грешная душа не выйдет наконец на тот путь истинный, по коему
надлежит идти... Днесь на наших глазах заплакал один из вас,
захотевший обратиться на путь истины, а что делают все
остальные? Ни черта. Вот, смотрите: один что-то жует, словно
родители у него были жвачные животные, а другой в храме божьем
ищет вшей в своей рубашке. Не можете дома чесаться, что ли?
Обязательно во время богослужения надо. Смотритель, вы совсем
не следите за порядком! Ведь вы же солдаты, а не какие-нибудь
балбесы штатские, и вести себя должны, как полагается солдатам,
хотя бы и в церкви. Займитесь, черт побери, поисками бога, а
вшей будете искать дома! На этом, хулиганье, я кончил и требую,
чтобы во время обедни вы вели себя прилично, а не как прошлый
раз, когда в задних рядах казенное белье обменивали на хлеб и
лопали этот хлеб при возношении святых даров.
Фельдкурат сошел с кафедры и проследовал в ризницу, куда
направился за ним и смотритель. Через минуту смотритель вышел,
подошел прямо к Швейку, вытащил его из кучи двадцати
подштанников и отвел в ризницу.
Фельдкурат сидел, развалясь, на столе и свертывал себе
сигарету. Когда Швейк вошел, фельдкурат сказал:
-- Ну, вот и вы. Я тут поразмыслил и считаю, что раскусил
вас как следует. Понимаешь? Это первый случай, чтобы у меня в
церкви кто-нибудь разревелся.
Он соскочил со стола и, тряхнув Швейка за плечо, крикнул,
стоя под большим мрачным образом Франциска Салеского:
-- Признайся, подлец, что ревел ты только так, для смеха!
Франциск Салеский вопросительно глядел на Швейка. А с
другой стороны на Швейка с изумлением взирал какой-то
великомученик. В зад ему кто-то вонзил зубья пилы, и какие-то
неизвестные римские солдаты усердно распиливали его. На лице
мученика не отражалось ни страдания, ни удовольствия, ни сияния
мученичества. Его лицо выражало только удивление, как будто он
хотел сказать: "Как это я, собственно, дошел до жизни такой и
что вы, господа, со мною делаете?"
-- Так точно, господин фельдкурйт,-- сказал Швейк
серьезно, все ставя на карту,-- исповедуюсь всемогущему богу и
вам, достойный отец, я должен признаться, что ревел, правда,
только так, для смеху. Я видел, что вам недостает только
кающегося грешника, к которому вы тщетно взывали. Ей-богу, я
хотел доставить вам радость, чтобы вы не разуверились в людях.
Да и сам я хотел поразвлечься, чтобы повеселело на душе.
Фельдкурат пытливо посмотрел на простодушную физиономию
Швейка. Солнечный луч заиграл на мрачной иконе Франциска
Салеского и согрел удивленного мученика на противоположной
стене.
-- Вы мне начинаете нравиться,-- сказал фельдкурат, снова
садясь на стол.-- Какого полка?-- спросил он, икая.
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, что принадлежу
и не принадлежу к Девяносто первому полку и вообще не знаю, что
со мною происходит.
-- А за что вы здесь сидите? -- спросил фельдкурат, не
переставая икать.
Из часовни доносились звуки фисгармонии, заменявшей орган.
Музыкант-учитель, которого посадили за дезертирство, изливал
свою душу в самых тоскливых церковных мелодиях. Звуки эти
сливались с икотой фельдкурата в какой-то неведомой доселе
дорической гамме.
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, я, по правде
сказать, не знаю, за что тут сижу. Но я не жалуюсь. Мне просто
не везет. Я стараюсь как получше, а выходит так, что хуже не
придумаешь, вроде как у того мученика на иконе.
Фельдкурат посмотрел на икону, улыбнулся и сказал:
-- Ей-богу, вы мне нравитесь! Придется порасспросить о вас
у следователя. Ну, а больше болтать с вами я не буду. Скорее бы
отделаться от этой святой мессы. Kehrt euch! Abtreten!/ Кругом!
Марш! (нем.)/
Вернувшись в родную семью голоштанников, стоявших у
амвона, Швейк на вопросы, чего, мол, фельдкурат от него хотел,
ответил очень сухо и коротко:
-- В стельку пьян.
За следующим номером программы -- святой мессой -- публика
следила с напряженным вниманием и нескрываемой симпатией. Один
из арестантов даже побился об заклад, что фельдкурат уронит
чашу с дарами. Он поставил весь свой паек хлеба против двух
оплеух -- и выиграл.
Нельзя сказать, чтобы чувство, которое наполняло в часовне
души тех, кто созерцал исполняемые фельдкуратом обряды, было
мистицизмом верующих или набожностью рьяных католиков. Скорее
оно напоминало то чувство, какое рождается в театре, когда мы
не знаем содержания пьесы, а действие все больше запутывается и
мы с нетерпением ждем развязки. Все были захвачены
представлением, которое давал фельдкурат у алтаря. Арестанты не
спускали глаз с ризы, надетой наизнанку: все с воодушевлением
следили за спектаклем, разыгрываемым у алтаря, испытывая при
этом эстетическое наслаждение.
Рыжий министрант, дезертир из духовных, специалист по
мелким кражам в Двадцать восьмом полку, честно старался
восстановить по памяти весь ход действия, технику и текст
святой мессы. Он был для фельдкурата одновременно и
министрантом и суфлером, что не мешало святому отцу с
необыкновенной легкостью переставлять целые фразы. Вместо
обычной мессы фельдкурат раскрыл в требнике рождественскую
мессу и начал служить ее к вящему удовольствию публики. Он не
обладал ни голосом, ни слухом, и под сводами церкви раздавались
визг и рев, словно в свином хлеву.
-- Ну и нализался сегодня, нечего сказать,-- с огромным
удовлетворением отметили перед алтарем.-- Здорово его развезло!
Наверное, опять где-нибудь у девок напился.
Пожалуй, уже в третий раз у алтаря звучало пение
фельдкурата "Ite, missa est", напоминавшее воинственный клич
индейцев, от которого дребезжали стекла. Затем фельдкурат еще
раз заглянул в чашу, проверить, не осталось ли там еще хоть
капли вина, поморщился и обратился к слушателям:
-- Ну, а теперь, подлецы, можете идти домой. Конец. Я
заметил, что вы не проявляете той набожности, которую подобало
бы проявить в церкви перед святым алтарем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
Швейк.
Фельдкурат посмотрел вниз. Швейк тер глаза кулаком. Вокруг
царило всеобщее ликование.
-- Пусть каждый из вас берет пример с этого человека,--
продолжал фельдкурат, указывая на Швейка.-- Что он делает?
Плачет. Не плачь, говорю тебе! Не плачь! Ты хочешь исправиться?
Это тебе, голубчик, легко не удастся. Сейчас вот плачешь, а
вернешься в свою камеру и опять станешь таким же негодяем, как
и раньше. Тебе еще придется поразмыслить о бесконечном
милосердии божьем, долго придется совершенствоваться, пока твоя
грешная душа не выйдет наконец на тот путь истинный, по коему
надлежит идти... Днесь на наших глазах заплакал один из вас,
захотевший обратиться на путь истины, а что делают все
остальные? Ни черта. Вот, смотрите: один что-то жует, словно
родители у него были жвачные животные, а другой в храме божьем
ищет вшей в своей рубашке. Не можете дома чесаться, что ли?
Обязательно во время богослужения надо. Смотритель, вы совсем
не следите за порядком! Ведь вы же солдаты, а не какие-нибудь
балбесы штатские, и вести себя должны, как полагается солдатам,
хотя бы и в церкви. Займитесь, черт побери, поисками бога, а
вшей будете искать дома! На этом, хулиганье, я кончил и требую,
чтобы во время обедни вы вели себя прилично, а не как прошлый
раз, когда в задних рядах казенное белье обменивали на хлеб и
лопали этот хлеб при возношении святых даров.
Фельдкурат сошел с кафедры и проследовал в ризницу, куда
направился за ним и смотритель. Через минуту смотритель вышел,
подошел прямо к Швейку, вытащил его из кучи двадцати
подштанников и отвел в ризницу.
Фельдкурат сидел, развалясь, на столе и свертывал себе
сигарету. Когда Швейк вошел, фельдкурат сказал:
-- Ну, вот и вы. Я тут поразмыслил и считаю, что раскусил
вас как следует. Понимаешь? Это первый случай, чтобы у меня в
церкви кто-нибудь разревелся.
Он соскочил со стола и, тряхнув Швейка за плечо, крикнул,
стоя под большим мрачным образом Франциска Салеского:
-- Признайся, подлец, что ревел ты только так, для смеха!
Франциск Салеский вопросительно глядел на Швейка. А с
другой стороны на Швейка с изумлением взирал какой-то
великомученик. В зад ему кто-то вонзил зубья пилы, и какие-то
неизвестные римские солдаты усердно распиливали его. На лице
мученика не отражалось ни страдания, ни удовольствия, ни сияния
мученичества. Его лицо выражало только удивление, как будто он
хотел сказать: "Как это я, собственно, дошел до жизни такой и
что вы, господа, со мною делаете?"
-- Так точно, господин фельдкурйт,-- сказал Швейк
серьезно, все ставя на карту,-- исповедуюсь всемогущему богу и
вам, достойный отец, я должен признаться, что ревел, правда,
только так, для смеху. Я видел, что вам недостает только
кающегося грешника, к которому вы тщетно взывали. Ей-богу, я
хотел доставить вам радость, чтобы вы не разуверились в людях.
Да и сам я хотел поразвлечься, чтобы повеселело на душе.
Фельдкурат пытливо посмотрел на простодушную физиономию
Швейка. Солнечный луч заиграл на мрачной иконе Франциска
Салеского и согрел удивленного мученика на противоположной
стене.
-- Вы мне начинаете нравиться,-- сказал фельдкурат, снова
садясь на стол.-- Какого полка?-- спросил он, икая.
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, что принадлежу
и не принадлежу к Девяносто первому полку и вообще не знаю, что
со мною происходит.
-- А за что вы здесь сидите? -- спросил фельдкурат, не
переставая икать.
Из часовни доносились звуки фисгармонии, заменявшей орган.
Музыкант-учитель, которого посадили за дезертирство, изливал
свою душу в самых тоскливых церковных мелодиях. Звуки эти
сливались с икотой фельдкурата в какой-то неведомой доселе
дорической гамме.
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, я, по правде
сказать, не знаю, за что тут сижу. Но я не жалуюсь. Мне просто
не везет. Я стараюсь как получше, а выходит так, что хуже не
придумаешь, вроде как у того мученика на иконе.
Фельдкурат посмотрел на икону, улыбнулся и сказал:
-- Ей-богу, вы мне нравитесь! Придется порасспросить о вас
у следователя. Ну, а больше болтать с вами я не буду. Скорее бы
отделаться от этой святой мессы. Kehrt euch! Abtreten!/ Кругом!
Марш! (нем.)/
Вернувшись в родную семью голоштанников, стоявших у
амвона, Швейк на вопросы, чего, мол, фельдкурат от него хотел,
ответил очень сухо и коротко:
-- В стельку пьян.
За следующим номером программы -- святой мессой -- публика
следила с напряженным вниманием и нескрываемой симпатией. Один
из арестантов даже побился об заклад, что фельдкурат уронит
чашу с дарами. Он поставил весь свой паек хлеба против двух
оплеух -- и выиграл.
Нельзя сказать, чтобы чувство, которое наполняло в часовне
души тех, кто созерцал исполняемые фельдкуратом обряды, было
мистицизмом верующих или набожностью рьяных католиков. Скорее
оно напоминало то чувство, какое рождается в театре, когда мы
не знаем содержания пьесы, а действие все больше запутывается и
мы с нетерпением ждем развязки. Все были захвачены
представлением, которое давал фельдкурат у алтаря. Арестанты не
спускали глаз с ризы, надетой наизнанку: все с воодушевлением
следили за спектаклем, разыгрываемым у алтаря, испытывая при
этом эстетическое наслаждение.
Рыжий министрант, дезертир из духовных, специалист по
мелким кражам в Двадцать восьмом полку, честно старался
восстановить по памяти весь ход действия, технику и текст
святой мессы. Он был для фельдкурата одновременно и
министрантом и суфлером, что не мешало святому отцу с
необыкновенной легкостью переставлять целые фразы. Вместо
обычной мессы фельдкурат раскрыл в требнике рождественскую
мессу и начал служить ее к вящему удовольствию публики. Он не
обладал ни голосом, ни слухом, и под сводами церкви раздавались
визг и рев, словно в свином хлеву.
-- Ну и нализался сегодня, нечего сказать,-- с огромным
удовлетворением отметили перед алтарем.-- Здорово его развезло!
Наверное, опять где-нибудь у девок напился.
Пожалуй, уже в третий раз у алтаря звучало пение
фельдкурата "Ite, missa est", напоминавшее воинственный клич
индейцев, от которого дребезжали стекла. Затем фельдкурат еще
раз заглянул в чашу, проверить, не осталось ли там еще хоть
капли вина, поморщился и обратился к слушателям:
-- Ну, а теперь, подлецы, можете идти домой. Конец. Я
заметил, что вы не проявляете той набожности, которую подобало
бы проявить в церкви перед святым алтарем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212