Установив личность этого солдата, можно будет
добраться и до связей обвиняемого с его бывшими товарищами по
той воинской части, к которой он принадлежал.
Майор был романтиком-мечтателем. Он говорил, что нужно
найти какие-то нити, что недостаточно приговорить одного
человека. Приговор является только результатом определенного
следствия, которое заключает в себе нити, каковые нити... Он
окончательно запутался в своих нитях, но все его поняли и
одобрительно закивали головой, даже сам генерал, которому нити
очень понравились, потому что он представил, как на Майоровых
нитях висят новые полевые суды. Поэтому он уже не протестовал
против того, чтобы справиться в бригаде и точно установить,
действительно ли Швейк принадлежит к Девяносто первому полку и
когда, во время каких операций одиннадцатой маршевой роты, он
перешел к русским.
Швейк во время дебатов находился в коридоре, под охраной
двух штыков. Потом его опять ввели в зал суда, поставили перед
лицом судей и еще раз спросили, какого он полка. Потом Швейка
перевели в гарнизонную гюрьму.
Вернувшись после неудавшегося полевого суда домой, генерал
Финк лег на диван и стал обдумывать, как бы ускорить эту
процедуру.
Он был твердо уверен, что ответ они получат скоро, но все
же это уже не та быстрота, какой отличались его суды, так как
после этого последует духовное напутствие приговоренного, что
задержит приведение приговора в исполнение на лишних два часа.
-- А, все равно,-- решил генерал Финк.-- Мы можем
предоставить ему духовное напутствие еще перед вынесением
приговора, до получения сведений из бригады. Все равно ему
висеть.
Генерал Финк приказал позвать к себе фельдкурата
Мартинеца. Это был несчастный учитель закона божьего, капеллан,
откуда-то из Моравии. Раньше он был под началом такого
безнравственного варвара, что предпочел пойти в армию. Новый
фельдкурат был по-настоящему религиозный человек, он с горечью
в сердце вспоминал о своем фараре, который медленно, но верно
шел навстречу погибели. Он вспоминал, как его фарар до
положения риз надирался сливовицей и однажды ночью во что бы то
ни стало хотел втолкнуть ему в постель бродячую цыганку,
которую подобрал где-то за селом, когда сильно навеселе
возвращался с винокуренного завода.
Фельдкурат Мартинец надеялся, что, напутствуя раненых и
умирающих на поле битвы, он искупит грехи своего распутного
фарара, который, придя домой поздно ночью, неоднократно будил
его, приговаривая при этом:
-- Еничек, Еничек! Толстая девка -- жизнь моя!
Надежды его не сбылись. Его перебрасывали из гарнизона в
гарнизон, где он всего-навсего раз в две недели должен был
произносить проповедь солдатам гарнизона и бороться с
искушениями Офицерского собрания, а там велись такие разговоры,
что в сравнении с ними "толстые девки" фарара были невинной
молитвой к ангелу-хранителю.
Обычно его вызывали к генералу Финку во время крупных
операций на фронте, когда нужно было торжественно отпраздновать
очередную победу австрийской армии. Генерал Финк с таким же
удовольствием организовывал торжественные полевые обедни, с
каким устраивал полевые суды.
Бестия Финк был таким ярым патриотом Австрии, что не
молился о победе германского или турецкого оружия. Когда
германцы одерживали победу над французами или англичанами, у
алтаря царило молчание.
Незначительную удачную схватку австрийского разведочного
патруля с русским аванпостом штаб раздувал, словно огромный
мыльный пузырь, до поражения целого корпуса русских, и это
служило генералу Финку предлогом для торжественных
богослужений. У несчастного фельдкурата Мартинеца создавалось
такое впечатление, что генерал-комендант Финк является
одновременно главою католической церкви в Перемышле.
Генерал Финк сам распоряжался церемониалом обедни,
высказывая всякий раз пожелание, чтобы такие богослужения
совершались по образцу богослужений в праздник тела господня --
с октавой.
Кроме того, генерал Финк имел обыкновение по возношении
святых даров подскакать галопом на коне к алтарю и троекратно
возгласить: "Ура! ура! ура!"
Фельдкурат Мартинец, душа набожная и праведная, один из
немногих, кто еще верил в бога, не любил визитов к генералу
Финку.
Комендант крепости Финк давал фельдкурату необходимые
инструкции, а потом приказывал налить ему чего-нибудь покрепче
и рассказывал рабу божьему Мартинецу новейшие анекдоты из
глупейших сборничков, издававшихся специально для армии
журналом "Lustige Blatter".
Генерал собрал целую библиотеку книжонок с глупыми
названиями, вроде "Юмор для зрения и слуха в солдатском ранце",
"Гинденбурговы анекдоты", "Гинденбург в зеркале юмора", "Второй
ранец юмора, наполненный Феликсом Шлемпером", "Из нашей
гуляшевой пушки". "Сочные гранатные осколки из окопов", или
такая чепуха, как "Под двуглавым орлом", "Венский шницель из
императорской королевской полевой кухни разогрел Артур Локеш".
Иногда он пел веселые солдатские песни из сборника "Wir mussen
siegen" / Мы должны победить" (нем.)/, причем неустанно
подливал чего-нибудь покрепче, заставляя фельдкурата пить и
горланить вместе с ним. Потом заводил похабные разговоры, во
время которых фельдкурат Мартинец с тоской в сердце вспоминал
своего фарара, по части сальностей ни в чем не уступавшего
генералу Финку.
Фельдкурат Мартинец с ужасом замечал, что чем чаще он
ходит в гости к генералу Финку, тем ниже падает нравственно.
Несчастному начали нравиться ликеры, которые он распивал у
генерала. Постепенно он вошел во вкус генеральских разговоров.
Воображению его рисовались безнравственные картины, и ради
контушовки, рябиновки и старого вина в покрытых паутиной
бутылках, которыми его поил генерал Финк, фельдкурат забывал о
боге. Теперь между строчек требника у него танцевали "девочки"
из генеральских анекдотов. Отвращение к посещениям генерала
ослабевало.
Генерал полюбил фельдкурата Мартинеца, который сначала
явился к нему святым Игнатием Лойолой, а затем приспособился к
генеральскому окружению.
Как-то раз генерал позвал к себе двух сестер милосердия из
полевого госпиталя. Собственно говоря, в госпитале они не
служили, а только были к нему приписаны, чтобы получать
жалование, и подрабатывали, как это часто бывало в те тяжелые
времена, проституцией. Генерал велел позвать фельдкурата
Мартинеца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
добраться и до связей обвиняемого с его бывшими товарищами по
той воинской части, к которой он принадлежал.
Майор был романтиком-мечтателем. Он говорил, что нужно
найти какие-то нити, что недостаточно приговорить одного
человека. Приговор является только результатом определенного
следствия, которое заключает в себе нити, каковые нити... Он
окончательно запутался в своих нитях, но все его поняли и
одобрительно закивали головой, даже сам генерал, которому нити
очень понравились, потому что он представил, как на Майоровых
нитях висят новые полевые суды. Поэтому он уже не протестовал
против того, чтобы справиться в бригаде и точно установить,
действительно ли Швейк принадлежит к Девяносто первому полку и
когда, во время каких операций одиннадцатой маршевой роты, он
перешел к русским.
Швейк во время дебатов находился в коридоре, под охраной
двух штыков. Потом его опять ввели в зал суда, поставили перед
лицом судей и еще раз спросили, какого он полка. Потом Швейка
перевели в гарнизонную гюрьму.
Вернувшись после неудавшегося полевого суда домой, генерал
Финк лег на диван и стал обдумывать, как бы ускорить эту
процедуру.
Он был твердо уверен, что ответ они получат скоро, но все
же это уже не та быстрота, какой отличались его суды, так как
после этого последует духовное напутствие приговоренного, что
задержит приведение приговора в исполнение на лишних два часа.
-- А, все равно,-- решил генерал Финк.-- Мы можем
предоставить ему духовное напутствие еще перед вынесением
приговора, до получения сведений из бригады. Все равно ему
висеть.
Генерал Финк приказал позвать к себе фельдкурата
Мартинеца. Это был несчастный учитель закона божьего, капеллан,
откуда-то из Моравии. Раньше он был под началом такого
безнравственного варвара, что предпочел пойти в армию. Новый
фельдкурат был по-настоящему религиозный человек, он с горечью
в сердце вспоминал о своем фараре, который медленно, но верно
шел навстречу погибели. Он вспоминал, как его фарар до
положения риз надирался сливовицей и однажды ночью во что бы то
ни стало хотел втолкнуть ему в постель бродячую цыганку,
которую подобрал где-то за селом, когда сильно навеселе
возвращался с винокуренного завода.
Фельдкурат Мартинец надеялся, что, напутствуя раненых и
умирающих на поле битвы, он искупит грехи своего распутного
фарара, который, придя домой поздно ночью, неоднократно будил
его, приговаривая при этом:
-- Еничек, Еничек! Толстая девка -- жизнь моя!
Надежды его не сбылись. Его перебрасывали из гарнизона в
гарнизон, где он всего-навсего раз в две недели должен был
произносить проповедь солдатам гарнизона и бороться с
искушениями Офицерского собрания, а там велись такие разговоры,
что в сравнении с ними "толстые девки" фарара были невинной
молитвой к ангелу-хранителю.
Обычно его вызывали к генералу Финку во время крупных
операций на фронте, когда нужно было торжественно отпраздновать
очередную победу австрийской армии. Генерал Финк с таким же
удовольствием организовывал торжественные полевые обедни, с
каким устраивал полевые суды.
Бестия Финк был таким ярым патриотом Австрии, что не
молился о победе германского или турецкого оружия. Когда
германцы одерживали победу над французами или англичанами, у
алтаря царило молчание.
Незначительную удачную схватку австрийского разведочного
патруля с русским аванпостом штаб раздувал, словно огромный
мыльный пузырь, до поражения целого корпуса русских, и это
служило генералу Финку предлогом для торжественных
богослужений. У несчастного фельдкурата Мартинеца создавалось
такое впечатление, что генерал-комендант Финк является
одновременно главою католической церкви в Перемышле.
Генерал Финк сам распоряжался церемониалом обедни,
высказывая всякий раз пожелание, чтобы такие богослужения
совершались по образцу богослужений в праздник тела господня --
с октавой.
Кроме того, генерал Финк имел обыкновение по возношении
святых даров подскакать галопом на коне к алтарю и троекратно
возгласить: "Ура! ура! ура!"
Фельдкурат Мартинец, душа набожная и праведная, один из
немногих, кто еще верил в бога, не любил визитов к генералу
Финку.
Комендант крепости Финк давал фельдкурату необходимые
инструкции, а потом приказывал налить ему чего-нибудь покрепче
и рассказывал рабу божьему Мартинецу новейшие анекдоты из
глупейших сборничков, издававшихся специально для армии
журналом "Lustige Blatter".
Генерал собрал целую библиотеку книжонок с глупыми
названиями, вроде "Юмор для зрения и слуха в солдатском ранце",
"Гинденбурговы анекдоты", "Гинденбург в зеркале юмора", "Второй
ранец юмора, наполненный Феликсом Шлемпером", "Из нашей
гуляшевой пушки". "Сочные гранатные осколки из окопов", или
такая чепуха, как "Под двуглавым орлом", "Венский шницель из
императорской королевской полевой кухни разогрел Артур Локеш".
Иногда он пел веселые солдатские песни из сборника "Wir mussen
siegen" / Мы должны победить" (нем.)/, причем неустанно
подливал чего-нибудь покрепче, заставляя фельдкурата пить и
горланить вместе с ним. Потом заводил похабные разговоры, во
время которых фельдкурат Мартинец с тоской в сердце вспоминал
своего фарара, по части сальностей ни в чем не уступавшего
генералу Финку.
Фельдкурат Мартинец с ужасом замечал, что чем чаще он
ходит в гости к генералу Финку, тем ниже падает нравственно.
Несчастному начали нравиться ликеры, которые он распивал у
генерала. Постепенно он вошел во вкус генеральских разговоров.
Воображению его рисовались безнравственные картины, и ради
контушовки, рябиновки и старого вина в покрытых паутиной
бутылках, которыми его поил генерал Финк, фельдкурат забывал о
боге. Теперь между строчек требника у него танцевали "девочки"
из генеральских анекдотов. Отвращение к посещениям генерала
ослабевало.
Генерал полюбил фельдкурата Мартинеца, который сначала
явился к нему святым Игнатием Лойолой, а затем приспособился к
генеральскому окружению.
Как-то раз генерал позвал к себе двух сестер милосердия из
полевого госпиталя. Собственно говоря, в госпитале они не
служили, а только были к нему приписаны, чтобы получать
жалование, и подрабатывали, как это часто бывало в те тяжелые
времена, проституцией. Генерал велел позвать фельдкурата
Мартинеца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212