-- Эх, товарищ,-- расхныкался Балоун,-- если бы теперь
ливерную, хоть бы без майорана, и петушка... Ты любишь соус из
укропа? Эх, какие я, бывало, устраивал из-за него скандалы! А
теперь пил бы, как кофей!
Балоун постепенно забывал о воображаемой опасности и в
тиши ночи, спускаясь к Лисковцу, взволнованно продолжал
рассказывать Швейку о том, чего он раньше не ценил и что теперь
ел бы с величайшим удовольствием, только бы за ушами трещало.
За ними шли телефонист Ходоунский и старший писарь Ванек.
Ходоунский объяснял Ванеку, что, по его мнению, мировая
война -- глупость. Хуже всего в ней то, что если где-нибудь
порвется телефонный провод, ты должен ночью идти исправлять
его: а еще хуже, что если в прежние войны не знали прожекторов,
теперь как раз наоборот: когда исправляешь эти проклятые
провода, неприятель моментально находит тебя прожектором и
жарит по тебе из всей своей артиллерии.
Внизу, в селе, где они должны были подыскать ночлег, не
видно было ни зги. Собаки заливались вовсю, что заставило
экспедицию остановиться и обдумать, как сопротивляться этим
тварям.
-- Может, вернемся? -- зашептал Балоун.
-- Балоун, Балоун, если бы мы об этом донесли, тебя бы
расстреляли за трусость,-- ответил на это Швейк.
Собаки, казалось, взбесились; наконец лай послышался с
юга, с реки Ролы. Потом собаки залаяли в Кросенке и в других
окрестных селах, потому что Швейк орал в ночной тишине:
-- Куш, куш, куш! -- вспомнив, как кричал он на собак,
когда еще торговал ими.
Собаки не могли успокоиться, и старший писарь Ванек
попросил Швейка:
-- Не кричите на них, Швейк, а то вся Галиция залает.
-- Это как на маневрах в Таборском округе,-- отозвался
Швейк.-- Пришли мы как-то ночью в одно село, а собаки подняли
страшный лай. Деревень там много, так что лай разносился от
села к селу, все дальше и дальше. Стоило только затихнуть
собакам в нашем селе, как лай доносился откуда-то издали, ну,
скажем, из Пелгржимова, и наши заливались снова, а через
несколько минут лаяли Таборский, Пелгржимовский, Будейовицкий,
Гумполецкий, Тршебоньский и Иглавский округа. Наш капитан,
очень нервный дед, не выносил собачьего лая. Он не спал всю
ночь, все ходил и спрашивал у патруля: "Кто лает? Чего лают?"
Солдаты отрапортовали, что лают собаки. Это его так разозлило,
что все бывшие в тот раз в патруле по нашем возвращении с
маневров остались без отпуска.
После этого случая он всегда выбирал "собачью команду" и
посылал ее вперед. Команда обязана была предупредить население
села, где мы должны остановиться на ночлег, что ни одна собака
не смеет ночью лаять, в противном случае она будет убита. Я
тоже был в такой команде, а когда мы пришли в одно село в
Милевском районе, я все перепутал и объявил сельскому старосте,
что владелец собаки, которая ночью залает, будет уничтожен по
стратегическим соображениям. Староста испугался, велел сейчас
же запрячь лошадь и поехал в главный штаб просить от всего села
смилостивиться. Его туда не пустили, часовые чуть было его там
не застрелили. Он вернулся домой, и, еще до того как мы вошли в
село, по его совету всем собакам завязали тряпками морды, так
что три пса взбесились.
Все согласились со Швейком, что ночью собаки боятся огня
зажженной сигареты, и вошли в село. На беду, никто из них
сигарет не курил, и совет Швейка не имел положительных
результатов. Оказалось, однако, что собаки лают от радости: они
любовно вспоминали о проходящих войсках, которые всегда
оставляли что-нибудь съедобное.
Они уже издали почуяли приближение тех созданий, которые
после себя оставляют кости и дохлых лошадей.
Откуда ни возьмись, около Швейка оказались четыре
дворняжки. Они радостно кидались на него, задрав хвосты кверху.
Швейк гладил их, похлопывал по бокам, разговаривал с ними
в темноте, как с детьми.
-- Вот и мы! Пришли к вам делать баиньки, покушать -- ам,
ам! Дадим вам косточек, корочек и утром отправимся дальше, на
врага.
В селе, в хатах, зажглись огни. Когда квартирьеры
постучали в дверь первой хаты, чтобы узнать, где живет
староста, изнутри отозвался визгливый и неприятный женский
голос, который не то по-польски, не то по-украински прокричал,
что муж на войне, что дети больны оспой, что москали все
забрали и что муж, отправляясь на войну, приказал ей никому не
отворять ночью. Лишь после того как квартирьеры усилили атаку
на дверь, чья-то неизвестная рука отперла дом. Войдя в хату,
они узнали, что здесь как раз и живет староста, тщетно
старавшийся доказать Швейку, что это не он отвечал визгливым
женским голосом. Он, мол, всегда спит на сеновале, а его жена,
если ее внезапно разбудишь, бог весть что болтает со сна. Что
же касается ночлега для всей роты, то деревня маленькая, ни
один солдат в ней не поместится. Спать совершенно негде. И
купить тоже ничего нельзя. Москали все забрали.
Если паны добродии не пренебрегут его советом, он отведет
их в Кросенку, там большие хозяйства: это всего лишь три
четверти часа отсюда, места там достаточно, каждый солдат
сможет прикрыться овчинным кожухом. А коров столько, что каждый
солдат получит по котелку молока, вода тоже хорошая; паны
офицеры могут спать в замке. А в Лисковце что! Нужда, чесотка и
вши! У него самого было когда-то пять коров, но москали всех
забрали, и теперь, когда нужно молоко для больных детей, он
вынужден ходить за ним в Кросенку.
Как бы в подтверждение достоверности этих слов рядом в
хлеву замычали коровы и послышался визгливый женский голос,
кричавший на них: "Холера вас возьми!"
Старосту это не смутило, и, надевая сапоги, он продолжал:
-- Единственная корова здесь у соседа Войцека,-- вот вы
изволили слышать, паны добродии, она только что замычала. Но
эта корова больная, тоскует она. Москали отняли у нее теленка.
С тех пор молока она не дает, но хозяину жалко ее резать, он
верит, что Ченстоховская божья матерь опять все устроит к
лучшему.
Говоря это, он надел на себя кунтуш...
-- Пойдемте, паны добродии, в Кросенку, и трех четвертей
часа не пройдет, да что я, грешный, болтаю, не пройдет и
получаса! Я знаю дорогу через речку, затем через березовую
рощицу, мимо дуба... Село большое, и дюже крепкая водка в
корчмах. Пойдемте, паны добродии! Чего мешкать? Панам солдатам
вашего славного полка необходимо расположиться как следует, с
удобствами. Пану императорскому королевскому солдату, который
сражается с москалями, нужен, понятно, чистый ночлег, удобный
ночлег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212