..
А я говорю, вы узнаете меня и с плохой стороны!.. Я вас до
слез доведу! Ослы!
Есть у вас братья?!!
Наверное, такие же скоты, как и вы. Кем они были? В
обозе... Ну, хорошо... Не забывайте, что вы солдаты... Вы
чехи?.. Знаете, что Палацкий сказал: если бы не было Австрии,
мы должны были бы ее создать!.. Abtreten!
Но, в общем, обход подпоручика Дуба не дал положительных
результатов. Он остановил еще три группы солдат, однако его
педагогические попытки "довести их до слез" потерпели неудачу.
Это был материал, отправляемый на фронт. По глазам солдат
подпоручик Дуб догадывался, что все они думают о нем очень
скверно. Его самолюбие страдало, и поэтому перед отходом поезда
он попросил капитана Сагнера распорядиться арестовать Швейка.
Обосновывая необходимость изоляции бравого солдата, он указывал
на подозрительную дерзость его поведения и квалифицировал
простосердечный ответ Швейка на последний свой вопрос как
язвительное замечание. Если так пойдет дальше, офицерский
состав потеряет всякий авторитет, что должно быть ясно каждому
из господ офицеров. Он сам еще до войны говорил с господином
окружным начальником о том, что начальник должен всеми силами
поддерживать свой авторитет.
Господин окружной начальник был того же мнения.
Особенно теперь, во время войны. Чем ближе мы к
неприятелю, тем более необходимо держать солдат в страхе. Ввиду
всего этого он просит подвергнуть Швейка дисциплинарному
взысканию.
Капитан Сагнер, как всякий кадровый офицер, ненавидел
офицеров запаса из штатского сброда. Он обратил внимание
подпоручика Дуба, что подобные заявления могут делаться только
в форме рапорта, а не как на базаре, где торгуются о цене на
картошку. Что же касается Швейка, то первой инстанцией, которой
он подчинен, является господин поручик Лукаш. Такие дела идут
только по инстанциям, из роты дело поступает, как, вероятно,
известно подпоручику, в батальон. Если Швейк действительно
провинился, он должен быть послан с рапортом к командиру роты,
а в случае апелляции -- с рапортом к батальонному командиру.
Однако если господин поручик Лукаш не возражает и согласен
считать рассказ господина подпоручика Дуба официальным
заявлением о наказании, то и он, командир батальона, ничего не
имеет против того, чтоб Швейк был вызван и допрошен.
Поручик Лукаш не возражал, но заметил, что из разговоров
со Швейком ему точно известно, что брат Швейка действительно
был преподавателем гимназии и офицером запаса.
Подпоручик Дуб замялся и сказал, что он настаивал на
наказании единственно в широком смысле этого слова и что
упомянутый Швейк, может быть, просто не умеет как следует
выразить свою мысль, а потому его ответ производит впечатление
дерзости, язвительности и неуважения к начальству.
-- Впрочем,-- добавил он,-- судя по внешности упомянутого
Швейка, он человек слабоумный.
Таким образом, собравшаяся было над головой Швейка гроза
прошла стороной, и он остался цел и невредим.
В вагоне, где находилась канцелярия и склад батальона,
старший писарь маршевого батальона Баутанцель милостиво выдал
двум батальонным писарям по горсти ароматных таблеток из тех
коробочек, которые должны были быть розданы всем солдатам
батальона. Так уж повелось: со всем предназначенным для солдат
в канцелярии батальона производили те же манипуляции, что и с
этими несчастными таблетками.
Во время войны это стало обычным явлением, и даже если
воровство не обнаруживалось при ревизии, то все же каждого из
старших писарей всевозможных канцелярий подозревали в
превышении сметы и жульничестве.
Ввиду этого пока писаря набивали себе рты солдатскими
таблетками,-- если уж ничего другого украсть нельзя, нужно
попользоваться хоть этой дрянью,-- Баутанцель произнес речь о
тяжелых лишениях, которые они испытывают в пути.
-- Я проделал с маршевым батальоном уже два похода. Но
таких нехваток, какие мы испытываем теперь, я никогда не
видывал. Эх, ребята! Прежде, до приезда в Прешов, у нас было
все, что только душеньке угодно! У меня было припрятано десять
тысяч "мемфисок", два круга швейцарского сыра, триста банок
консервов. Когда мы направились на Бардеев, в окопы, а русские
у Мушины перерезали сообщение с Прешововом... Вот тут пошла
торговля! Я для отвода глаз отдал маршевому батальону десятую
часть своих запасов, это я, дескать, сэкономил, а все остальное
распродал в обозе. Был у нас майор Сойка -- настоящая свинья!
Геройством он не отличался и чаще всего околачивался у нас, так
как наверху свистели пули и рвалась шрапнель. Придет, бывало, к
нам,-- он, дескать, должен удостовериться, хорошо ли готовят
обед для солдат батальона. Обыкновенно он спускался вниз тогда,
когда приходило сообщение, что русские к чему-то готовятся.
Весь дрожит, напьется сначала на кухне рому, а потом начнет
ревизовать полевые кухни: они находились около обоза, потому
что устанавливать кухни на горе, около окопов, было нельзя, и
обед наверх носили ночью. Положение было такое, что ни о каком
офицерском обеде не могло быть и речи. Единственную свободную
дорогу, связывающую нас с тылом, заняли германцы. Они
задерживали все, что нам посылали из тыла, все сжирали сами,
так что нам уж ничего не доставалось. Мы все в обозе остались
без офицерской кухни. За это время мне ничего не удалось
сэкономить для нашей канцелярии, кроме одного поросенка,
которого мы закоптили. А чтобы этот самый майор Сойка ничего не
узнал, мы припрятали поросенка у артиллеристов, находившихся на
расстоянии часа пути от нас. Там у меня был знакомый
фейерверкер. Так вот, этот майор, бывало, придет к нам и прежде
всего попробует в кухне похлебку. Правда, мяса варить
приходилось мало, разве только когда посчастливится раздобыть
свиней и тощих коров где-нибудь в окрестностях. Но и тут
пруссаки были нашими постоянными конкурентами; ведь они платили
за реквизированный скот вдвое больше, чем мы. Пока мы стояли
под Бардеевом, я на закупке скота сэкономил тысячу двести крон
с небольшим, да и то потому, что чаще всего мы вместо денег
платили бонами с печатью батальона. Особенно в последнее время,
когда узнали, что русские находятся на востоке от нас в
Радвани, а на западе -- в Подолине. Нет хуже работать с таким
народом, как тамошний: не умеют ни читать, ни писать, а вместо
подписи ставят три крестика.
Наше интендантство было прекрасно осведомлено об этом, так
что, когда мы посылали туда за деньгами, я не мог приложить в
качестве оправдательных документов подложные квитанции о том,
что я уплатил деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
А я говорю, вы узнаете меня и с плохой стороны!.. Я вас до
слез доведу! Ослы!
Есть у вас братья?!!
Наверное, такие же скоты, как и вы. Кем они были? В
обозе... Ну, хорошо... Не забывайте, что вы солдаты... Вы
чехи?.. Знаете, что Палацкий сказал: если бы не было Австрии,
мы должны были бы ее создать!.. Abtreten!
Но, в общем, обход подпоручика Дуба не дал положительных
результатов. Он остановил еще три группы солдат, однако его
педагогические попытки "довести их до слез" потерпели неудачу.
Это был материал, отправляемый на фронт. По глазам солдат
подпоручик Дуб догадывался, что все они думают о нем очень
скверно. Его самолюбие страдало, и поэтому перед отходом поезда
он попросил капитана Сагнера распорядиться арестовать Швейка.
Обосновывая необходимость изоляции бравого солдата, он указывал
на подозрительную дерзость его поведения и квалифицировал
простосердечный ответ Швейка на последний свой вопрос как
язвительное замечание. Если так пойдет дальше, офицерский
состав потеряет всякий авторитет, что должно быть ясно каждому
из господ офицеров. Он сам еще до войны говорил с господином
окружным начальником о том, что начальник должен всеми силами
поддерживать свой авторитет.
Господин окружной начальник был того же мнения.
Особенно теперь, во время войны. Чем ближе мы к
неприятелю, тем более необходимо держать солдат в страхе. Ввиду
всего этого он просит подвергнуть Швейка дисциплинарному
взысканию.
Капитан Сагнер, как всякий кадровый офицер, ненавидел
офицеров запаса из штатского сброда. Он обратил внимание
подпоручика Дуба, что подобные заявления могут делаться только
в форме рапорта, а не как на базаре, где торгуются о цене на
картошку. Что же касается Швейка, то первой инстанцией, которой
он подчинен, является господин поручик Лукаш. Такие дела идут
только по инстанциям, из роты дело поступает, как, вероятно,
известно подпоручику, в батальон. Если Швейк действительно
провинился, он должен быть послан с рапортом к командиру роты,
а в случае апелляции -- с рапортом к батальонному командиру.
Однако если господин поручик Лукаш не возражает и согласен
считать рассказ господина подпоручика Дуба официальным
заявлением о наказании, то и он, командир батальона, ничего не
имеет против того, чтоб Швейк был вызван и допрошен.
Поручик Лукаш не возражал, но заметил, что из разговоров
со Швейком ему точно известно, что брат Швейка действительно
был преподавателем гимназии и офицером запаса.
Подпоручик Дуб замялся и сказал, что он настаивал на
наказании единственно в широком смысле этого слова и что
упомянутый Швейк, может быть, просто не умеет как следует
выразить свою мысль, а потому его ответ производит впечатление
дерзости, язвительности и неуважения к начальству.
-- Впрочем,-- добавил он,-- судя по внешности упомянутого
Швейка, он человек слабоумный.
Таким образом, собравшаяся было над головой Швейка гроза
прошла стороной, и он остался цел и невредим.
В вагоне, где находилась канцелярия и склад батальона,
старший писарь маршевого батальона Баутанцель милостиво выдал
двум батальонным писарям по горсти ароматных таблеток из тех
коробочек, которые должны были быть розданы всем солдатам
батальона. Так уж повелось: со всем предназначенным для солдат
в канцелярии батальона производили те же манипуляции, что и с
этими несчастными таблетками.
Во время войны это стало обычным явлением, и даже если
воровство не обнаруживалось при ревизии, то все же каждого из
старших писарей всевозможных канцелярий подозревали в
превышении сметы и жульничестве.
Ввиду этого пока писаря набивали себе рты солдатскими
таблетками,-- если уж ничего другого украсть нельзя, нужно
попользоваться хоть этой дрянью,-- Баутанцель произнес речь о
тяжелых лишениях, которые они испытывают в пути.
-- Я проделал с маршевым батальоном уже два похода. Но
таких нехваток, какие мы испытываем теперь, я никогда не
видывал. Эх, ребята! Прежде, до приезда в Прешов, у нас было
все, что только душеньке угодно! У меня было припрятано десять
тысяч "мемфисок", два круга швейцарского сыра, триста банок
консервов. Когда мы направились на Бардеев, в окопы, а русские
у Мушины перерезали сообщение с Прешововом... Вот тут пошла
торговля! Я для отвода глаз отдал маршевому батальону десятую
часть своих запасов, это я, дескать, сэкономил, а все остальное
распродал в обозе. Был у нас майор Сойка -- настоящая свинья!
Геройством он не отличался и чаще всего околачивался у нас, так
как наверху свистели пули и рвалась шрапнель. Придет, бывало, к
нам,-- он, дескать, должен удостовериться, хорошо ли готовят
обед для солдат батальона. Обыкновенно он спускался вниз тогда,
когда приходило сообщение, что русские к чему-то готовятся.
Весь дрожит, напьется сначала на кухне рому, а потом начнет
ревизовать полевые кухни: они находились около обоза, потому
что устанавливать кухни на горе, около окопов, было нельзя, и
обед наверх носили ночью. Положение было такое, что ни о каком
офицерском обеде не могло быть и речи. Единственную свободную
дорогу, связывающую нас с тылом, заняли германцы. Они
задерживали все, что нам посылали из тыла, все сжирали сами,
так что нам уж ничего не доставалось. Мы все в обозе остались
без офицерской кухни. За это время мне ничего не удалось
сэкономить для нашей канцелярии, кроме одного поросенка,
которого мы закоптили. А чтобы этот самый майор Сойка ничего не
узнал, мы припрятали поросенка у артиллеристов, находившихся на
расстоянии часа пути от нас. Там у меня был знакомый
фейерверкер. Так вот, этот майор, бывало, придет к нам и прежде
всего попробует в кухне похлебку. Правда, мяса варить
приходилось мало, разве только когда посчастливится раздобыть
свиней и тощих коров где-нибудь в окрестностях. Но и тут
пруссаки были нашими постоянными конкурентами; ведь они платили
за реквизированный скот вдвое больше, чем мы. Пока мы стояли
под Бардеевом, я на закупке скота сэкономил тысячу двести крон
с небольшим, да и то потому, что чаще всего мы вместо денег
платили бонами с печатью батальона. Особенно в последнее время,
когда узнали, что русские находятся на востоке от нас в
Радвани, а на западе -- в Подолине. Нет хуже работать с таким
народом, как тамошний: не умеют ни читать, ни писать, а вместо
подписи ставят три крестика.
Наше интендантство было прекрасно осведомлено об этом, так
что, когда мы посылали туда за деньгами, я не мог приложить в
качестве оправдательных документов подложные квитанции о том,
что я уплатил деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212