Да направит
наисправедливейший господь артиллерийский огонь на головы
вражеских штабов. Милосердный боже, соделай так, чтоб все враги
захлебнулись в своей собственной крови от ран, которые им
нанесут наши солдаты". Следует еще раз отметить, что этим
молитвам не хватало только: "Baszom a Kristusmarjat!"
Передав все это, дамы выразили капитану Сагнеру свое
страстное желание присутствовать при раздаче подарков. Одна из
них даже отважилась попросить разрешения обратиться с речью к
солдатам, которых она называла не иначе как "unsere braven
Feldgrauen" / Наши бравые серые шинели (нем.) /. Обе состроили
ужасно обиженные мины; когда капитан Сагнер отверг их просьбу.
Между тем подарки были переправлены в вагон, где помещался
склад. Достопочтенные дамы обошли солдатский строй, причем одна
из них не преминула похлопать по щеке бородатого Шимека из
Будейовиц. Шимек, не будучи осведомлен о высокой миссии дам,
по-своему расценил такое поведение и после их ухода сказал
своим товарищам:
-- Ну и нахальные же эти шлюхи. Хоть бы мордой вышла, а то
ведь цапля цаплей. Кроме тощих ног, ничего нет, а страшна как
смертный грех, и этакая старая карга еще заигрывает с
солдатами!..
На вокзале все пришло в смятение. Выступление Италии
вызвало здесь панику: два эшелона с артиллерией были задержаны
и посланы в Штирию. Эшелон боснийцев, по неизвестным причинам,
ждал отправления третий день. О нем совершенно забыли и
потеряли из виду. Боснийцы целых два дня не получали обеда и
ходили в Новый Пешт христарадничать. Здесь, кроме злобной
матерщины возмущенно жестикулирующих, брошенных на произвол
судьбы боснийцев, ничего не было слышно. Вскоре маршевый
батальон Девяносто первого полка был опять согнан, и солдаты
расселись по вагонам. Однако через минуту батальонный ординарец
Матушич вернулся из станционной комендатуры с сообщением, что
поезд отправят только через три часа. Ввиду этого только что
собранных солдат снова выпустили из вагонов.
Перед самым отходом поезда в штабной вагон влетел страшно
взволнованный подпоручик Дуб и обратился к капитану Сагнеру с
просьбой немедленно арестовать Швейка. Подпоручик Дуб еще в
бытность свою преподавателем гимназии прослыл доносчиком. Он
любил поговорить с солдатом, выведать его убеждения, пользуясь
случаем -- наставить его и разъяснить, почему они воюют и за
что они воюют.
Во время обхода он увидел за вокзалом стоявшего у фонаря
Швейка, который с интересом рассматривал плакат какой-то
благотворительной военной лотереи. На плакате был изображен
австрийский солдат, штыком пригвоздивший к стене оторопелого
бородатого казака.
Подпоручик Дуб похлопал Швейка по плечу и спросил, как это
ему нравится.
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант,-- ответил
Швейк,-- это глупость. Много я видел глупых плакатов, но такой
ерунды еще не видел.
-- Что же, собственно, вам тут не нравится? -- спросил
подпоручик Дуб.
-- Мне не нравится, господин лейтенант, как солдат
обращается с вверенным ему оружием. Ведь о каменную стену он
может поломать штык. А потом это вообще ни к чему, его за это
могут наказать, так как русский поднял руки и сдается. Он взят
в плен, а с пленными следует обращаться хорошо, все же и они
люди.
Подпоручик Дуб, продолжая прощупывать убеждения Швейка,
задал еще один вопрос:
-- Вам жалко этого русского, не правда ли?
-- Мне жалко, господин лейтенант, их обоих: русского,
потому что его проткнули, и нашего-- потому что за это его
арестуют. Он, господин лейтенант, как пить дать, сломает штык,
ведь стена-то каменная, а сталь она ломкая. Еще перед войной,
господин лейтенант, когда я проходил действительную, у нас в
роте был один лейтенант. Даже наш старший фельдфебель не умеет
так выражаться, как тот господин лейтенант. На учебном плацу он
нам говорил: "Когда раздается "Habacht", ты должен выкатить
зенки, как кот, когда гадит на соломенную сечку". А в общем,
это был очень хороший человек. Раз на рождество он спятил:
купил роте целый воз кокосовых орехов, и с тех пор я знаю, как
ломки штыки. Полроты переломало штыки об эти орехи, и наш
подполковник приказал всех посадить под арест. Три месяца нам
не разрешалось выходить из казарм... а господин лейтенант сидел
под домашним арестом.
Подпоручик с ненавистью посмотрел на беззаботное лицо
бравого солдата Швейка и зло спросил:
-- Вы меня знаете?
-- Знаю, господин лейтенант.
Подпоручик Дуб вытаращил глаза и затопал ногами.
-- А я вам говорю, что вы меня еще не знаете!
Швейк невозмутимо-спокойно, как бы рапортуя, еще раз
повторил:
-- Я вас знаю, господин лейтенант. Вы, осмелюсь доложить,
из нашего маршевого батальона.
-- Вы меня не знаете,-- снова закричал подпоручик Дуб.--
Может быть, вы знали меня с хорошей стороны, но теперь узнаете
меня и с плохой стороны. Я не такой добрый, как вам кажется. Я
любого доведу до слез. Так знаете теперь, с кем имеете дело,
или нет?
-- Знаю, господин лейтенант.
-- В последний раз вам повторяю, вы меня не знаете! Осел!
Есть у вас братья?
-- Так точно, господин лейтенант, есть один.
Подпоручик Дуб, взглянув на спокойное, открытое лицо
Швейка, пришел в бешенство и, совершенно потеряв самообладание,
заорал:
-- Значит, брат ваш такая же скотина, как и вы! Кем он
был?
-- Преподавателем гимназии, господин лейтенант. Был также
на военной службе и сдал экзамен на офицера.
Подпоручик Дуб посмотрел на Швейка так, будто хотел
пронзить его взглядом. Швейк с достоинством выдержал
озлобленный взгляд дурака подпоручика, и вскоре разговор
окончился словом: "Abtreten!"
Каждый пошел своей дорогой, и каждый думал о своем.
Подпоручик думал о том, как он все расскажет капитану и
тот прикажет арестовать Швейка; Швейк же заключил, что много
видел на своем веку глупых офицеров, но такого, как Дуб, во
всем полку не сыщешь.
Подпоручик Дуб, который именно сегодня твердо решил
заняться воспитанием солдат, нашел за вокзалом новые жертвы.
Это были два солдата того же Девяносто первого полка, но другой
роты. Они на ломаном немецком языке под покровом темноты
договаривались с двумя проститутками: на вокзале и около него
их бродило несметное множество.
Даже издалека Швейк совершенно отчетливо слышал
пронзительный голос подпоручика Дуба:
-- Вы меня знаете?!
А я вам говорю, что вы меня не знаете!..
Но вы меня еще узнаете!..
Может, вы меня знаете только с хорошей стороны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
наисправедливейший господь артиллерийский огонь на головы
вражеских штабов. Милосердный боже, соделай так, чтоб все враги
захлебнулись в своей собственной крови от ран, которые им
нанесут наши солдаты". Следует еще раз отметить, что этим
молитвам не хватало только: "Baszom a Kristusmarjat!"
Передав все это, дамы выразили капитану Сагнеру свое
страстное желание присутствовать при раздаче подарков. Одна из
них даже отважилась попросить разрешения обратиться с речью к
солдатам, которых она называла не иначе как "unsere braven
Feldgrauen" / Наши бравые серые шинели (нем.) /. Обе состроили
ужасно обиженные мины; когда капитан Сагнер отверг их просьбу.
Между тем подарки были переправлены в вагон, где помещался
склад. Достопочтенные дамы обошли солдатский строй, причем одна
из них не преминула похлопать по щеке бородатого Шимека из
Будейовиц. Шимек, не будучи осведомлен о высокой миссии дам,
по-своему расценил такое поведение и после их ухода сказал
своим товарищам:
-- Ну и нахальные же эти шлюхи. Хоть бы мордой вышла, а то
ведь цапля цаплей. Кроме тощих ног, ничего нет, а страшна как
смертный грех, и этакая старая карга еще заигрывает с
солдатами!..
На вокзале все пришло в смятение. Выступление Италии
вызвало здесь панику: два эшелона с артиллерией были задержаны
и посланы в Штирию. Эшелон боснийцев, по неизвестным причинам,
ждал отправления третий день. О нем совершенно забыли и
потеряли из виду. Боснийцы целых два дня не получали обеда и
ходили в Новый Пешт христарадничать. Здесь, кроме злобной
матерщины возмущенно жестикулирующих, брошенных на произвол
судьбы боснийцев, ничего не было слышно. Вскоре маршевый
батальон Девяносто первого полка был опять согнан, и солдаты
расселись по вагонам. Однако через минуту батальонный ординарец
Матушич вернулся из станционной комендатуры с сообщением, что
поезд отправят только через три часа. Ввиду этого только что
собранных солдат снова выпустили из вагонов.
Перед самым отходом поезда в штабной вагон влетел страшно
взволнованный подпоручик Дуб и обратился к капитану Сагнеру с
просьбой немедленно арестовать Швейка. Подпоручик Дуб еще в
бытность свою преподавателем гимназии прослыл доносчиком. Он
любил поговорить с солдатом, выведать его убеждения, пользуясь
случаем -- наставить его и разъяснить, почему они воюют и за
что они воюют.
Во время обхода он увидел за вокзалом стоявшего у фонаря
Швейка, который с интересом рассматривал плакат какой-то
благотворительной военной лотереи. На плакате был изображен
австрийский солдат, штыком пригвоздивший к стене оторопелого
бородатого казака.
Подпоручик Дуб похлопал Швейка по плечу и спросил, как это
ему нравится.
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант,-- ответил
Швейк,-- это глупость. Много я видел глупых плакатов, но такой
ерунды еще не видел.
-- Что же, собственно, вам тут не нравится? -- спросил
подпоручик Дуб.
-- Мне не нравится, господин лейтенант, как солдат
обращается с вверенным ему оружием. Ведь о каменную стену он
может поломать штык. А потом это вообще ни к чему, его за это
могут наказать, так как русский поднял руки и сдается. Он взят
в плен, а с пленными следует обращаться хорошо, все же и они
люди.
Подпоручик Дуб, продолжая прощупывать убеждения Швейка,
задал еще один вопрос:
-- Вам жалко этого русского, не правда ли?
-- Мне жалко, господин лейтенант, их обоих: русского,
потому что его проткнули, и нашего-- потому что за это его
арестуют. Он, господин лейтенант, как пить дать, сломает штык,
ведь стена-то каменная, а сталь она ломкая. Еще перед войной,
господин лейтенант, когда я проходил действительную, у нас в
роте был один лейтенант. Даже наш старший фельдфебель не умеет
так выражаться, как тот господин лейтенант. На учебном плацу он
нам говорил: "Когда раздается "Habacht", ты должен выкатить
зенки, как кот, когда гадит на соломенную сечку". А в общем,
это был очень хороший человек. Раз на рождество он спятил:
купил роте целый воз кокосовых орехов, и с тех пор я знаю, как
ломки штыки. Полроты переломало штыки об эти орехи, и наш
подполковник приказал всех посадить под арест. Три месяца нам
не разрешалось выходить из казарм... а господин лейтенант сидел
под домашним арестом.
Подпоручик с ненавистью посмотрел на беззаботное лицо
бравого солдата Швейка и зло спросил:
-- Вы меня знаете?
-- Знаю, господин лейтенант.
Подпоручик Дуб вытаращил глаза и затопал ногами.
-- А я вам говорю, что вы меня еще не знаете!
Швейк невозмутимо-спокойно, как бы рапортуя, еще раз
повторил:
-- Я вас знаю, господин лейтенант. Вы, осмелюсь доложить,
из нашего маршевого батальона.
-- Вы меня не знаете,-- снова закричал подпоручик Дуб.--
Может быть, вы знали меня с хорошей стороны, но теперь узнаете
меня и с плохой стороны. Я не такой добрый, как вам кажется. Я
любого доведу до слез. Так знаете теперь, с кем имеете дело,
или нет?
-- Знаю, господин лейтенант.
-- В последний раз вам повторяю, вы меня не знаете! Осел!
Есть у вас братья?
-- Так точно, господин лейтенант, есть один.
Подпоручик Дуб, взглянув на спокойное, открытое лицо
Швейка, пришел в бешенство и, совершенно потеряв самообладание,
заорал:
-- Значит, брат ваш такая же скотина, как и вы! Кем он
был?
-- Преподавателем гимназии, господин лейтенант. Был также
на военной службе и сдал экзамен на офицера.
Подпоручик Дуб посмотрел на Швейка так, будто хотел
пронзить его взглядом. Швейк с достоинством выдержал
озлобленный взгляд дурака подпоручика, и вскоре разговор
окончился словом: "Abtreten!"
Каждый пошел своей дорогой, и каждый думал о своем.
Подпоручик думал о том, как он все расскажет капитану и
тот прикажет арестовать Швейка; Швейк же заключил, что много
видел на своем веку глупых офицеров, но такого, как Дуб, во
всем полку не сыщешь.
Подпоручик Дуб, который именно сегодня твердо решил
заняться воспитанием солдат, нашел за вокзалом новые жертвы.
Это были два солдата того же Девяносто первого полка, но другой
роты. Они на ломаном немецком языке под покровом темноты
договаривались с двумя проститутками: на вокзале и около него
их бродило несметное множество.
Даже издалека Швейк совершенно отчетливо слышал
пронзительный голос подпоручика Дуба:
-- Вы меня знаете?!
А я вам говорю, что вы меня не знаете!..
Но вы меня еще узнаете!..
Может, вы меня знаете только с хорошей стороны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212