Они, так сказать, поддерживают
хорошее настроение. За полкотелка вина и четверть литра рому
солдат сам пойдет драться с кем угодно. И какая это скотина
опять стучит в дверь, на дверях же написано "Nicht klopfen!" /
Не стучать) (нем.) /
-- Herein! / Войдите! (нем.)/
Поручик Лукаш повернулся в кресле и увидел, что дверь
медленно и тихо открывается. И так же тихо, приложив руку к
козырьку, в канцелярию одиннадцатой маршевой роты вступил
бравый солдат Швейк. Вероятно, он отдавал честь, еще когда
стучал в дверь и разглядывал надпись "Nicht klopfen!"
Швейк держал руку у козырька, и это очень шло к его
бесконечно довольной, беспечной физиономии. Он выглядел, как
греческий бог воровства, облаченный в скромную форму
австрийского пехотинца.
Поручик Лукаш на мгновенье зажмурил глаза под ласковым
взглядом бравого солдата Швейка. Наверно, с таким обожанием и
нежностью глядел блудный, потерянный и вновь обретенный сын на
своего отца, когда тот в его честь жарил на вертеле барана.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять
здесь,-- заговорил Швейк так просто и непринужденно, что
поручик Лукаш сразу пришел в себя.
С того самого момента, когда полковник Шредер заявил, что
опять посадит ему на шею Швейка, поручик Лукаш каждый день в
мыслях отдалял момент свидания.
Каждое утро поручик убеждал себя: "Сегодня он не появится.
Наверно, опять чего-нибудь натворил, его еще там подержат".
Но все эти расчеты Швейк мило и просто разрушил одним
своим появлением.
Швейк сначала бросил взгляд на старшего писаря Ванека и,
обратившись к нему с приятной улыбкой, подал бумаги, которые
вынул из кармана шинели.
-- Осмелюсь доложить, господин старший писарь, эти бумаги,
выданные мне в полковой канцелярии, я должен отдать вам. Это
насчет моего жалованья и зачисления на довольствие.
В канцелярии одиннадцатой маршевой роты Швейк держался так
естественно и свободно, как будто он с Ванеком был в самых
приятельских отношениях. На его обращение старший писарь
реагировал кратко:
-- Положите их на стол.
-- Будьте любезны, старший писарь, оставьте нас одних,--
сказал со вздохом поручик Лукаш.
Ванек ушел и остался за дверью подслушивать, о чем они
будут говорить,
Сначала он не слышал ничего. Швейк и поручик Лукаш молчали
и долго глядели друг на друга. Лукаш смотрел на Швейка, как
петушок, стоящий перед курочкой и готовящийся на нее прыгнуть;
он словно хотел его загипнотизировать.
Швейк, как всегда, отвечал поручику своим теплым,
приветливым и спокойным взглядом, как будто хотел ему сказать:
"Опять мы вместе, душенька. Теперь нас ничто не разлучит,
голубчик ты мой". Так как поручик долго не прерывал молчания,
глаза Швейка говорили ему с трогательной нежностью: "Так скажи
что-нибудь, золотой мой, вымолви хоть словечко!"
Поручик Лукаш прервал это мучительное молчание словами, в
которые старался вложить изрядную долю иронии:
-- Добро пожаловать, Швейк! Благодарю за визит. Наконец-то
вы у нас, долгожданный гость.
Но он не сдержался, и вся злость, накопившаяся за
последние дни, вылилась в страшном ударе кулаком по столу.
Чернильница подскочила и залила чернилами ведомость на
жалованье. Одновременно с чернильницей подскочил поручик Лукаш
и, приблизившись вплотную к Швейку, заорал:
-- Скотина!
Он метался взад и вперед по узкой канцелярии и, оказываясь
около Швейка, плевался.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- сказал
Швейк, между тем как поручик Лукаш все бегал по канцелярии и в
исступлении бросал в угол скомканные листы бумаги, за которыми
он то и дело подходил к столу,-- письмо, стало быть, я отдал,
как договорились. К счастью, мне удалось застать дома саму пани
Каконь, и могу сказать, что это весьма интересная женщина,
правда, я видел ее в слезах...
Поручик Лукаш сел на койку военного писаря и хриплым
голосом крикнул:
-- Когда же этому придет конец, Швейк?
Швейк, сделав вид, что недослышал, ответил:
-- Потом со мной вышла маленькая неприятность, но я взял
все на себя. Правда, мне не поверили, что я переписываюсь с
этой пани, и, для того чтобы замести следы, я во время допроса
проглотил письмо. Потом по чистой случайности -- иначе это
никак не объяснить! -- я вмешался в небольшую потасовку, но
благополучно вывернулся. Невинность моя была признана, меня
послали на полковой рапорт, но в дивизионном суде следствие
прекратили. В полковой канцелярии я ждал всего несколько минут,
пока не пришел полковник, который выругал меня слегка и сказал,
что я должен немедленно, господин обер-лейтенант, явиться к вам
с рапортом о вступлении в должность ординарца. Кроме того,
господин полковник приказал мне доложить вам, чтобы вы
немедленно пришли к нему по делам маршевой роты. С тех пор
прошло больше получаса. Но ведь господин полковник не знал, что
меня еще потянут в полковую канцелярию и что я там просижу
больше пятнадцати минут. А сидел я там потому, что мне
задержали жалованье, которое должны были выдать не в роте, а в
полку, так как я считался полковым арестантом. Там все так
перемешали и перепутали, что прямо обалдеть можно.
Услышав, что еще полчаса тому назад он должен был быть у
полковника Шредера, поручик стал быстро одеваться.
-- Опять удружили вы мне, Швейк! -- произнес он голосом,
полным такого безнадежного отчаяния, что Швейк попытался
успокоить его дружеским словом, прокричав вслед вихрем
вылетевшему поручику:
-- Ничего, господин полковник подождет, ему все равно
нечего делать.
Минуту спустя после ухода поручика в канцелярию вошел
старший писарь Ванек.
Швейк сидел на стуле и подкладывал в маленькую железную
печку уголь. Печка чадила и воняла, а Швейк продолжал
развлекаться, не обращая внимания на Ванека, который
остановился и несколько минут наблюдал за ним, но наконец не
выдержал, захлопнул ногой дверцу печки и сказал Швейку, чтобы
тот убирался отсюда.
-- Господин старший писарь,-- с достоинством произнес
Швейк,-- позвольте вам заявить, что ваш приказ убраться отсюда
и вообще из лагеря при всем моем желании исполнить не могу, так
как подчиняюсь приказанию высшей инстанции. Ведь я здесь
ординарец,-- гордо добавил Швейк.-- Господин полковник Шредер
прикомандировал меня к одиннадцатой маршевой роте, к господину
обер-лейтенанту, у которого я был прежде денщиком, но благодаря
моей врожденной интеллигентности я получил повышение и стал
ординарцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
хорошее настроение. За полкотелка вина и четверть литра рому
солдат сам пойдет драться с кем угодно. И какая это скотина
опять стучит в дверь, на дверях же написано "Nicht klopfen!" /
Не стучать) (нем.) /
-- Herein! / Войдите! (нем.)/
Поручик Лукаш повернулся в кресле и увидел, что дверь
медленно и тихо открывается. И так же тихо, приложив руку к
козырьку, в канцелярию одиннадцатой маршевой роты вступил
бравый солдат Швейк. Вероятно, он отдавал честь, еще когда
стучал в дверь и разглядывал надпись "Nicht klopfen!"
Швейк держал руку у козырька, и это очень шло к его
бесконечно довольной, беспечной физиономии. Он выглядел, как
греческий бог воровства, облаченный в скромную форму
австрийского пехотинца.
Поручик Лукаш на мгновенье зажмурил глаза под ласковым
взглядом бравого солдата Швейка. Наверно, с таким обожанием и
нежностью глядел блудный, потерянный и вновь обретенный сын на
своего отца, когда тот в его честь жарил на вертеле барана.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять
здесь,-- заговорил Швейк так просто и непринужденно, что
поручик Лукаш сразу пришел в себя.
С того самого момента, когда полковник Шредер заявил, что
опять посадит ему на шею Швейка, поручик Лукаш каждый день в
мыслях отдалял момент свидания.
Каждое утро поручик убеждал себя: "Сегодня он не появится.
Наверно, опять чего-нибудь натворил, его еще там подержат".
Но все эти расчеты Швейк мило и просто разрушил одним
своим появлением.
Швейк сначала бросил взгляд на старшего писаря Ванека и,
обратившись к нему с приятной улыбкой, подал бумаги, которые
вынул из кармана шинели.
-- Осмелюсь доложить, господин старший писарь, эти бумаги,
выданные мне в полковой канцелярии, я должен отдать вам. Это
насчет моего жалованья и зачисления на довольствие.
В канцелярии одиннадцатой маршевой роты Швейк держался так
естественно и свободно, как будто он с Ванеком был в самых
приятельских отношениях. На его обращение старший писарь
реагировал кратко:
-- Положите их на стол.
-- Будьте любезны, старший писарь, оставьте нас одних,--
сказал со вздохом поручик Лукаш.
Ванек ушел и остался за дверью подслушивать, о чем они
будут говорить,
Сначала он не слышал ничего. Швейк и поручик Лукаш молчали
и долго глядели друг на друга. Лукаш смотрел на Швейка, как
петушок, стоящий перед курочкой и готовящийся на нее прыгнуть;
он словно хотел его загипнотизировать.
Швейк, как всегда, отвечал поручику своим теплым,
приветливым и спокойным взглядом, как будто хотел ему сказать:
"Опять мы вместе, душенька. Теперь нас ничто не разлучит,
голубчик ты мой". Так как поручик долго не прерывал молчания,
глаза Швейка говорили ему с трогательной нежностью: "Так скажи
что-нибудь, золотой мой, вымолви хоть словечко!"
Поручик Лукаш прервал это мучительное молчание словами, в
которые старался вложить изрядную долю иронии:
-- Добро пожаловать, Швейк! Благодарю за визит. Наконец-то
вы у нас, долгожданный гость.
Но он не сдержался, и вся злость, накопившаяся за
последние дни, вылилась в страшном ударе кулаком по столу.
Чернильница подскочила и залила чернилами ведомость на
жалованье. Одновременно с чернильницей подскочил поручик Лукаш
и, приблизившись вплотную к Швейку, заорал:
-- Скотина!
Он метался взад и вперед по узкой канцелярии и, оказываясь
около Швейка, плевался.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- сказал
Швейк, между тем как поручик Лукаш все бегал по канцелярии и в
исступлении бросал в угол скомканные листы бумаги, за которыми
он то и дело подходил к столу,-- письмо, стало быть, я отдал,
как договорились. К счастью, мне удалось застать дома саму пани
Каконь, и могу сказать, что это весьма интересная женщина,
правда, я видел ее в слезах...
Поручик Лукаш сел на койку военного писаря и хриплым
голосом крикнул:
-- Когда же этому придет конец, Швейк?
Швейк, сделав вид, что недослышал, ответил:
-- Потом со мной вышла маленькая неприятность, но я взял
все на себя. Правда, мне не поверили, что я переписываюсь с
этой пани, и, для того чтобы замести следы, я во время допроса
проглотил письмо. Потом по чистой случайности -- иначе это
никак не объяснить! -- я вмешался в небольшую потасовку, но
благополучно вывернулся. Невинность моя была признана, меня
послали на полковой рапорт, но в дивизионном суде следствие
прекратили. В полковой канцелярии я ждал всего несколько минут,
пока не пришел полковник, который выругал меня слегка и сказал,
что я должен немедленно, господин обер-лейтенант, явиться к вам
с рапортом о вступлении в должность ординарца. Кроме того,
господин полковник приказал мне доложить вам, чтобы вы
немедленно пришли к нему по делам маршевой роты. С тех пор
прошло больше получаса. Но ведь господин полковник не знал, что
меня еще потянут в полковую канцелярию и что я там просижу
больше пятнадцати минут. А сидел я там потому, что мне
задержали жалованье, которое должны были выдать не в роте, а в
полку, так как я считался полковым арестантом. Там все так
перемешали и перепутали, что прямо обалдеть можно.
Услышав, что еще полчаса тому назад он должен был быть у
полковника Шредера, поручик стал быстро одеваться.
-- Опять удружили вы мне, Швейк! -- произнес он голосом,
полным такого безнадежного отчаяния, что Швейк попытался
успокоить его дружеским словом, прокричав вслед вихрем
вылетевшему поручику:
-- Ничего, господин полковник подождет, ему все равно
нечего делать.
Минуту спустя после ухода поручика в канцелярию вошел
старший писарь Ванек.
Швейк сидел на стуле и подкладывал в маленькую железную
печку уголь. Печка чадила и воняла, а Швейк продолжал
развлекаться, не обращая внимания на Ванека, который
остановился и несколько минут наблюдал за ним, но наконец не
выдержал, захлопнул ногой дверцу печки и сказал Швейку, чтобы
тот убирался отсюда.
-- Господин старший писарь,-- с достоинством произнес
Швейк,-- позвольте вам заявить, что ваш приказ убраться отсюда
и вообще из лагеря при всем моем желании исполнить не могу, так
как подчиняюсь приказанию высшей инстанции. Ведь я здесь
ординарец,-- гордо добавил Швейк.-- Господин полковник Шредер
прикомандировал меня к одиннадцатой маршевой роте, к господину
обер-лейтенанту, у которого я был прежде денщиком, но благодаря
моей врожденной интеллигентности я получил повышение и стал
ординарцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212