Но он
жестоко просчитался, так как капитан Сагнер, которому ординарец
батальона Матушич принес со станции вечерний выпуск
"Пестер-Ллойд", просматривая газету, воскликнул: "Послушайте,
та самая Вейнер, на гастролях которой мы были в Бруке, вчера
выступала здесь на сцене Малого театра!"
На этом прекратились дебаты об Италии в штабном вагоне.
x x x
Ординарец батальина Матушич и денщик Сагнера Батцер, также
ехавшие в штабном вагоне, рассматривали войну с Италией с чисто
практической точки зрения: еще давно, в мирное время, будучи на
военной службе, они принимали участие в маневрах в Южном
Тироле.
-- Тяжело нам будет лазить по холмам,-- вздохнул Батцер,--
у капитана Сагнера целый воз всяких чемоданов. Я сам горный
житель, но это совсем другое дело, когда, бывало, спрячешь
ружье под куртку и идешь выслеживать зайца в имении князя
Шварценберга.
-- Если нас действительно перебросят на юг, в Италию...
Мне тоже не улыбается носиться по горам и ледникам с приказами.
А что до жратвы, то там, на юге, одна полента и растительное
масло,-- печально сказал Матушич.
-- А почему бы и не сунуть нас в эти горы? --
разволновался Батцер.-- Наш полк был и в Сербии и на Карпатах.
Я уже достаточно потаскал чемоданы господина капитана по горам.
Два раза я их терял. Один раз в Сербии, другой раз в Карпатах.
Во время такой баталии все может случиться. Может, то же самое
ждет меня и в третий раз, на итальянской границе, а что
касается тамошней жратвы...-- Он сплюнул, подсел поближе к
Матушичу и доверительно заговорил: -- Знаешь, у нас в
Кашперских горах делают вот такие маленькие кнедлики из сырой
картошки. Их сварят, поваляют в яйце, посыплют как следует
сухарями, а потом... а потом поджаривают на свином сале!
Последнее слово он произнес замирающим от восторга
голосом.
-- Но лучше всего кнедлики с кислой капустой,-- прибавил
он меланхолически,-- а макаронам место в сортире.
На этом и здесь закончился разговор об Италии...
В остальных вагонах в один голос утверждали, что поезд,
вероятно, повернут и пошлют в Италию, так как он уже больше
двух часов стоит на вокзале.
Это отчасти подтверждалось и теми странными вещами,
которые проделывались с эшелоном. Солдат опять выгнали из
вагонов, пришла санитарная инспекция с дезинфекционным отрядом
и обрызгала все лизолом, что было встречено с большим
неудовольствием, особенно в тех вагонах, где везли запасы
пайкового хлеба.
Но приказ есть приказ, санитарная комиссия дала приказ
произвести дезинфекцию во всех вагонах эшелона No 728, а потому
преспокойным образом были обрызганы лизолом и горы хлеба, и
мешки с рисом. Это уже говорило о том, что происходит нечто
необычное.
Потом всех опять загнали в вагоны, а через полчаса снова
выгнали, так как эшелон пришел инспектировать дряхленький
генерал. Швейк тут же дал старику подходящее прозвище. Стоя
позади шеренги, Швейк шепнул старшему писарю:
-- Ну и дохлятинка.
Старый генерал в сопровождении капитана Сагнера прошел
вдоль фронта и, желая воодушевить команду, остановился перед
одним молодым солдатом и спросил, откуда он, сколько ему лет и
есть ли у него часы. Хотя у солдата часы были, он, надеясь
получить от старика еще одни, ответил, что часов у него нет. На
это дряхленький генерал-дохлятинка улыбнулся придурковато, как,
бывало, улыбался император Франц-Иосиф, обращаясь к
бургомистру, и сказал:
-- Это хорошо, это хорошо!
После этого оказал честь стоявшему рядом капралу, спросив,
здорова ли его супруга.
-- Осмелюсь доложить,-- рявкнул капрал,-- я холост!
На это генерал с благосклонной улыбкой тоже пробормотал
свое:
-- Это хорошо, это хорошо!
Затем впавший в детство генерал потребовал, чтобы капитан
Сагнер продемонстрировал, как солдаты выполняют команду: "На
первый-второй рассчитайсь!" И тут же раздалось:
-- Первый-второй, первый-второй, первый-второй...
Генерал-дохлятинка это страшно любил. Дома у него было два
денщика. Он выстраивал их перед собой, и они кричали:
-- Первый-второй, первый-второй.
Таких генералов в Австрии было великое множество.
Когда смотр благополучно окончился, генерал не поскупился
на похвалы капитану Сагнеру; солдатам разрешили прогуляться по
территории вокзала, так как пришло сообщение, что эшелон
тронется только через три часа. Солдаты слонялись по перрону и
вынюхивали, нельзя ли что-нибудь стрельнуть. На вокзале всегда
много народу, и кое-кому из солдат удавалось выклянчить
сигарету.
Это было ярким показателем того, насколько повыветрился
восторг прежних, торжественных встреч, которые устраивались на
вокзалах для эшелонов: теперь солдатам приходилось
попрошайничать.
К капитану Сагнеру прибыла делегация от "Кружка для
приветствия героев" в составе двух невероятно изможденных дам,
которые передали подарок, предназначенный для эшелона, а
именно: двадцать коробочек ароматных таблеток для освежения рта
-- реклама одной будапештской конфетной фабрики. Эти таблетки
были упакованы в очень красивые жестяные коробочки. На крышке
каждой коробочки был нарисован венгерский гонвед, пожимающий
руку австрийскому ополченцу, а над ними -- сияющая корона
святого Стефана. По ободку была выведена надпись на венгерском
и немецком языках: "Fur Kaiser, Gott und Vaterland" / За
императора, бога и отечество (нем)/.
Конфетная фабрика была настолько лояльна, что отдала
предпочтение императору, поставив его перед господом богом.
В каждой коробочке содержалось восемьдесят таблеток, так
что на трех человек приходилось приблизительно по пяти
таблеток. Кроме того, пожилые изнуренные дамы принесли целый
тюк листовок с двумя молитвами, сочиненными будапештским
архиепископом Гезой из Сатмар-Будафала. Молитвы были написаны
по-немецки и по-венгерски и содержали самые ужасные проклятия
по адресу всех неприятелей. Молитвы были пронизаны такой
страстью, что им не хватало только крепкого венгерского
ругательства "Baszorn a Kristusmarjat".
По мнению достопочтенного архиепископа, любвеобильный бог
должен изрубить русских, англичан, сербов, французов и японцев,
сделать из них лапшу и гуляш с красным перцем. Любвеобильный
бог должен купаться в крови неприятелей и перебить всех врагов,
как перебил младенцев жестокий Ирод. Преосвященный архиепископ
будапештский употребил в своих молитвах, например, такие милые
выражения, как: "Бог да благословит ваши штыки, дабы они
глубоко вонзались в утробы врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
жестоко просчитался, так как капитан Сагнер, которому ординарец
батальона Матушич принес со станции вечерний выпуск
"Пестер-Ллойд", просматривая газету, воскликнул: "Послушайте,
та самая Вейнер, на гастролях которой мы были в Бруке, вчера
выступала здесь на сцене Малого театра!"
На этом прекратились дебаты об Италии в штабном вагоне.
x x x
Ординарец батальина Матушич и денщик Сагнера Батцер, также
ехавшие в штабном вагоне, рассматривали войну с Италией с чисто
практической точки зрения: еще давно, в мирное время, будучи на
военной службе, они принимали участие в маневрах в Южном
Тироле.
-- Тяжело нам будет лазить по холмам,-- вздохнул Батцер,--
у капитана Сагнера целый воз всяких чемоданов. Я сам горный
житель, но это совсем другое дело, когда, бывало, спрячешь
ружье под куртку и идешь выслеживать зайца в имении князя
Шварценберга.
-- Если нас действительно перебросят на юг, в Италию...
Мне тоже не улыбается носиться по горам и ледникам с приказами.
А что до жратвы, то там, на юге, одна полента и растительное
масло,-- печально сказал Матушич.
-- А почему бы и не сунуть нас в эти горы? --
разволновался Батцер.-- Наш полк был и в Сербии и на Карпатах.
Я уже достаточно потаскал чемоданы господина капитана по горам.
Два раза я их терял. Один раз в Сербии, другой раз в Карпатах.
Во время такой баталии все может случиться. Может, то же самое
ждет меня и в третий раз, на итальянской границе, а что
касается тамошней жратвы...-- Он сплюнул, подсел поближе к
Матушичу и доверительно заговорил: -- Знаешь, у нас в
Кашперских горах делают вот такие маленькие кнедлики из сырой
картошки. Их сварят, поваляют в яйце, посыплют как следует
сухарями, а потом... а потом поджаривают на свином сале!
Последнее слово он произнес замирающим от восторга
голосом.
-- Но лучше всего кнедлики с кислой капустой,-- прибавил
он меланхолически,-- а макаронам место в сортире.
На этом и здесь закончился разговор об Италии...
В остальных вагонах в один голос утверждали, что поезд,
вероятно, повернут и пошлют в Италию, так как он уже больше
двух часов стоит на вокзале.
Это отчасти подтверждалось и теми странными вещами,
которые проделывались с эшелоном. Солдат опять выгнали из
вагонов, пришла санитарная инспекция с дезинфекционным отрядом
и обрызгала все лизолом, что было встречено с большим
неудовольствием, особенно в тех вагонах, где везли запасы
пайкового хлеба.
Но приказ есть приказ, санитарная комиссия дала приказ
произвести дезинфекцию во всех вагонах эшелона No 728, а потому
преспокойным образом были обрызганы лизолом и горы хлеба, и
мешки с рисом. Это уже говорило о том, что происходит нечто
необычное.
Потом всех опять загнали в вагоны, а через полчаса снова
выгнали, так как эшелон пришел инспектировать дряхленький
генерал. Швейк тут же дал старику подходящее прозвище. Стоя
позади шеренги, Швейк шепнул старшему писарю:
-- Ну и дохлятинка.
Старый генерал в сопровождении капитана Сагнера прошел
вдоль фронта и, желая воодушевить команду, остановился перед
одним молодым солдатом и спросил, откуда он, сколько ему лет и
есть ли у него часы. Хотя у солдата часы были, он, надеясь
получить от старика еще одни, ответил, что часов у него нет. На
это дряхленький генерал-дохлятинка улыбнулся придурковато, как,
бывало, улыбался император Франц-Иосиф, обращаясь к
бургомистру, и сказал:
-- Это хорошо, это хорошо!
После этого оказал честь стоявшему рядом капралу, спросив,
здорова ли его супруга.
-- Осмелюсь доложить,-- рявкнул капрал,-- я холост!
На это генерал с благосклонной улыбкой тоже пробормотал
свое:
-- Это хорошо, это хорошо!
Затем впавший в детство генерал потребовал, чтобы капитан
Сагнер продемонстрировал, как солдаты выполняют команду: "На
первый-второй рассчитайсь!" И тут же раздалось:
-- Первый-второй, первый-второй, первый-второй...
Генерал-дохлятинка это страшно любил. Дома у него было два
денщика. Он выстраивал их перед собой, и они кричали:
-- Первый-второй, первый-второй.
Таких генералов в Австрии было великое множество.
Когда смотр благополучно окончился, генерал не поскупился
на похвалы капитану Сагнеру; солдатам разрешили прогуляться по
территории вокзала, так как пришло сообщение, что эшелон
тронется только через три часа. Солдаты слонялись по перрону и
вынюхивали, нельзя ли что-нибудь стрельнуть. На вокзале всегда
много народу, и кое-кому из солдат удавалось выклянчить
сигарету.
Это было ярким показателем того, насколько повыветрился
восторг прежних, торжественных встреч, которые устраивались на
вокзалах для эшелонов: теперь солдатам приходилось
попрошайничать.
К капитану Сагнеру прибыла делегация от "Кружка для
приветствия героев" в составе двух невероятно изможденных дам,
которые передали подарок, предназначенный для эшелона, а
именно: двадцать коробочек ароматных таблеток для освежения рта
-- реклама одной будапештской конфетной фабрики. Эти таблетки
были упакованы в очень красивые жестяные коробочки. На крышке
каждой коробочки был нарисован венгерский гонвед, пожимающий
руку австрийскому ополченцу, а над ними -- сияющая корона
святого Стефана. По ободку была выведена надпись на венгерском
и немецком языках: "Fur Kaiser, Gott und Vaterland" / За
императора, бога и отечество (нем)/.
Конфетная фабрика была настолько лояльна, что отдала
предпочтение императору, поставив его перед господом богом.
В каждой коробочке содержалось восемьдесят таблеток, так
что на трех человек приходилось приблизительно по пяти
таблеток. Кроме того, пожилые изнуренные дамы принесли целый
тюк листовок с двумя молитвами, сочиненными будапештским
архиепископом Гезой из Сатмар-Будафала. Молитвы были написаны
по-немецки и по-венгерски и содержали самые ужасные проклятия
по адресу всех неприятелей. Молитвы были пронизаны такой
страстью, что им не хватало только крепкого венгерского
ругательства "Baszorn a Kristusmarjat".
По мнению достопочтенного архиепископа, любвеобильный бог
должен изрубить русских, англичан, сербов, французов и японцев,
сделать из них лапшу и гуляш с красным перцем. Любвеобильный
бог должен купаться в крови неприятелей и перебить всех врагов,
как перебил младенцев жестокий Ирод. Преосвященный архиепископ
будапештский употребил в своих молитвах, например, такие милые
выражения, как: "Бог да благословит ваши штыки, дабы они
глубоко вонзались в утробы врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212