Вахмистр неуверенно взглянул на него и наконец, точно
желая уяснить, что тот о нем думает, сказал:
-- Ладно уж, я вам помогу, господин ефрейтор; вчера небось
я опять здорово набуянил?
Ефрейтор укоризненно посмотрел на своего начальника:
-- Если бы вы только знали, господин вахмистр, что за речи
вы вчера вели! Чего-чего вы только ему не наговорили! -- И,
наклонясь к самому уху вахмистра, зашептал: -- Что все мы --
чехи и русские -- одной славянской крови, что Николай
Николаевич на будущей неделе будет в Пршерове, что Австрии не
удержаться, и советовали ему при дальнейшем расследовании все
отрицать и плести с пятое на десятое, чтобы он тянул до тех
пор, пока его не выручат казаки. Еще вы сказали, что очень
скоро все лопнет, повторятся гуситские войны, крестьяне пойдут
с цепами на Вену, из государя императора песок сыплется, и он
скоро ноги протянет, а император Вильгельм -- зверь. Потом вы
ему обещали посылать в тюрьму деньги, чтобы подкормиться, и
много еще такого.
Ефрейтор отошел от вахмистра.
-- Я все это отлично помню,-- прибавил он,-- потому что
спервоначалу я клюкнул совсем немного, а потом уж, верно,
нализался и дальше не помню ничего.
Вахмистр поглядел на ефрейтора.
-- А я помню,-- сказал он,-- как вы говорили, что мы
против русских -- сопляки, и даже при бабке орали: "Да
здравствует Россия!"
Ефрейтор нервно зашагал по комнате.
-- Вы орали все это, словно вас режут,-- сказал
вахмистр.-- А потом повалились поперек кровати и захрапели.
Ефрейтор остановился у окна и, барабаня пальцем по стеклу,
заявил:
-- Да и вы тоже, господин вахмистр, при бабке язык за
зубами не держали. Вы ей, помню, сказали: "Бабушка, зарубите
себе на носу: любой император или король заботится только о
своем кармане, потому и война идет. То же самое и эта
развалина, "старик Прогулкин", которого нельзя выпустить из
сортира без того, чтобы он не загадил весь Шенбрунн".
-- Я это говорил?!
-- Да, господин вахмистр, именно это вы говорили, перед
тем как идти на двор блевать, а еще кричали: "Бабушка, суньте
мне палец в глотку!"
-- А вы тоже прекрасно выразились,-- прервал его
вахмистр.-- Где вы только подцепили эту глупость, что Николай
Николаевич будет чешским королем?
-- Этого я что-то-не помню,-- нерешительно отозвался
ефрейтор.
-- Еще бы вы помнили! Пьян был в стельку, и глаза словно у
поросенка, а когда вам понадобилось "на двор", вы, вместо того
чтобы выйти в дверь, полезли на печку.
Оба замолкли, пока наконец продолжительное молчание не
нарушил вахмистр:
-- Я всегда вам говорил, что алкоголь -- погибель. Пить не
умеете, а пьете. Что, если бы он у нас сбежал?. Чем бы мы с
вами оправдались? Ах ты господи, как башка трещит! Говорю вам,
господин ефрейтор,-- продолжал вахмистр,-- именно потому, что
он не сбежал, мне совершенно ясно, что это за тонкая и опасная
штучка. Когда его там станут допрашивать, он заявит, что двери
у нас были не заперты всю ночь, что мы были пьяны и он мог бы
тысячу раз убежать, если б чувствовал себя виновным. Счастье
еще, что такому человеку не поверят, и если мы под присягой
скажем, что это выдумка и наглая ложь, те ему сам бог не
поможет, а еще пришьют лишний параграф -- и все. В его
положении лишний параграф никакой роли не играет... Ох, хоть бы
голова так не болела!
Наступила тишина. Через минуту вахмистр приказал позвать
бабку.
-- Послушайте, бабушка,-- сказал вахмистр Пейзлерке,
строго глядя ей в лицо.-- Раздобудьте-ка где-нибудь распятие на
подставке и принесите сюда.-- И на вопросительный взгляд бабки
крикнул: -- Живо! Чтобы через минуту было здесь!
Затем вахмистр вынул из стола две свечки со следами
сургуча, оставшимися после запечатывания официальных бумаг, и,
когда бабка приковыляла с распятием, поставил крест на. край
стола между двумя свечками, зажег свечки и торжественно
произнес:
-- Сядьте, бабушка.
Бабка Пейзлерка, остолбенев от удивления, опустилась на
диван и испуганно посмотрела на вахмистра, свечи и распятие.
Бабку охватил страх, и было видно, как дрожат у нее ноги и
сложенные на коленях руки.
Вахмистр прошелся раза два мимо нее, потом остановился и
торжественно изрек:
-- Вчера вечером вы были свидетельницей великого события,
бабушка. Возможно, что ваш глупый ум этого не понимает. Солдат
тот -- разведчик, шпион, бабушка!
-- Иисус Мария! -- воскликнула Пейзлерка.-- Пресвятая
богородица! Мария Скочицкая!
-- Тихо! Так вот: для того чтобы выведать от него
кое-какие вещи, пришлось вести всяческие, быть может странные,
разговоры, которые вы вчера слышали. Небось слышали вы, какие
странные разговоры мы вели?
-- Слышала, -- дрожащим голосом пролепетала бабка.
-- Эти речи, бабушка, мы вели только к тому, чтобы он нам
доверился и признался. И нам это удалось. Мы вытянули из него
все. Сцапали голубчика.
Вахмистр прервал свою речь, чтобы поправить фитили на
свечках, и продолжал торжественным тоном, строго глядя на бабку
Пейзлерку:
-- Вы, бабушка, присутствовали при сем, таким образом,
посвящены в эту тайну. Эта тайна государственная, вы о ней и
заикнуться никому не смеете. Даже на смертном одре не должны об
этом говорить, иначе вас нельзя будет на кладбище похоронить.
-- Иисус Мария, Иосиф! -- заголосила Пейзлерка. -- Занесла
меня сюда нелегкая!
-- Не реветь! Встаньте, подойдите к святому распятию,
сложите два пальца и подымите руку. Будете сей час присягать
мне. Повторяйте за мной...
Бабка Пейзлерка заковыляла к столу, причитая:
-- Пресвятая богородица! Мария Скочицкая! И за чем только
я этот порог переступила!
С креста глядело на нее измученное лицо Христа, свечки
коптили, а бабке все это казалось страшным и неземным. Она
совсем растерялась, коленки у нее дрожали, руки тряслись. Она
подняла руку со сложенными пальцами, и жандармский вахмистр
торжественно, с выражением, произнес слова присяги, которые
бабка повторяла за ним.
-- Клянусь богу всемогущему и вам, господин вахмистр, что
ничего о том, что здесь видела и слышала, никому до смерти
своей не скажу ни слова, даже если меня будут спрашивать. Да
поможет мне в этом господь бог!
-- Теперь поцелуйте крест,-- приказал вахмистр после того,
как бабка Пейзлерка, громко всхлипывая, повторила присягу и
набожно перекрестилась.-- Так, а теперь отнесите распятие туда,
где его взяли, и скажите там, что оно понадобилось мне для
допроса.
Ошеломленная Пейзлерка на цыпочках вышла с распятием из
комнаты, и через окно видно было, как она шла по дороге,
поминутно оглядываясь на жандармское отделение, будто желая
убедиться, что это был не сон и она действительно только что
пережила одну из самых страшных минут в своей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212