— Кто таков и по какой нужде нас тревожишь?— загораживая вход в избу, сурово спросил старец.
— Стрелецкий капитан Лешуков, сын Сергеев,— сказал Лешуков, стараясь быть почтительным и уважливым.— Государи гневаются, что вы в бегах, от церкви православной отбились, живете без патриаршего благословения...
— Мы живем по своей вере,— с достоинством, без малого раздражения отвечал старец.— А что в бегах, то потому, что бояре с нас по семь шкур драли, а она у нас всего-навсего одна, и та еле тело скрепляет...— Он зорко вгляделся, ткнул в прятавшегося за спиной капитана изветчика.— А этого Иуду зачем привел с собой? Сколько за донос ему плачено? Чать не тридцать сребреников, потому как он дешевле стоит...
— Мне нисколько не плачено!— взвизгнул за спиной мужичонка.— Ни алтына, ни деньги!.. Я вас к вере истинной привести хотел, а вы меня батогами били немилосердно...
— А за что тебя, мерзкого израдника, выгнали вон?— спросил старец.— Кто у нас по лабазам лазил и посты не блюл? Кто баб слабых к блуду совращал? Кто зелье поганое в общину притаскивал, споил юнца тем ядом треклятым?..
— Спасти вас хотел!—сипло выдавил изветчик.
— Молчи, ублюдок и сучий сын!— гаркнул вдруг старец, непонятно откуда у него взялись силы на этот крик.— Нет тебе прощения ни на энтом, ни на том свете!
В распахнутую дверь валил свежий, замешенный на запахах хвои, воздух. Было ясно, что старец не даст войти Лешукову в избу, а стоявшие на коленях безропотно подчинялись ему — повернули спины к двери, вышептывали молитвы, били поклоны, касаясь лбами пола, лишь одни дети таращили от испуга глаза на пришельцев, не ведая, что от них ждать.
Лешукову не было дано времени на обдумывание, опасность окружала его со всех сторон: и стрельцы за тыном, и дотошный изветчик, при котором не вымолвишь лишнего слова, да и сами старообрядцы, готовые бросить ту же горящую свечу в солому... Вот почему, еще не отдавая себе отчета во всем, что свершает, он вытянул из-за спины изветчика и толкнул его на середину избы, так что все молившиеся качнулись в разные стороны.
— Государи за это тебя не пожалуют!— истошно завопил мужичонка.— Истинно говорю!.. Царевна может и на дыбу вздернуть!.. Голову на плаху положишь, как дать по-ло-жишь... За что выдаешь меня еретикам?
— Я тебя никому не выдал головой,— захлопывая за собой дверь, властно проговорил Лешуков.— А ты покайся перед добрыми людьми, зачем ты воровство чинил и всякое непотребство? Пошто ввел в обман своим изветом и государей, и царевну, и патриарха? За что сих старых и малых под казнь подвел?
— Тебя зачем сюда прислали?— вскакивая и тряся лохмотьями, злобно ощерился мужичонка.— Тебе с государевыми стрельцами надобно скиты эти рушить, жечь отступников поганых, а ты заместо этого меня кидаешь под ноги извратителям веры Христовой!.. Ты что — заодно с ними?
— На колени!— что было мочи заорал Лешуков.— На колени, вор и смрадник! Где твоя вера, погань двуликая? Ты служишь своей ненасытной утробе... Кайся и проси прощения у божьих людей!.. Может, по доброте своей и непричастности к злу, они и простят тебя...
Но изба, набитая людьми, немотно смотрела на стоявшего на полу изветчика, молчал и старец, лишь какой-то малец сдавленно, с хрипотцей выкрикнул:
— Не надо!.. Дяденька!.. Не надо!
Лешуков не понял, о чем просил мальчик, может, испугался, что изветчика прикончат, но жалобный всхлип его потонул в гневном ропоте.
— Святой отец! И вы, люди добрые!.. Я вам зла не желаю,— сказал он, ясно сознавая, что идет на безрассудный шаг, но отступать было уже поздно, его душа сделала выбор.— Вяжите этого израдника, берите все, что унесете на руках, зовите тех, кто молится в других избах, и убегайте в лес, чтоб не сыскать. А приказ я исполню — скит спалю, как велено...
Люди молча подчинились его властному зычному голосу, бросились за одежкой, начали рубить топором веревки, которыми повязали детей, снимать иконы, совать в мешки буханки хлеба. Изветчик стоял на коленях, как в столбняке, и безумными глазами наблюдал за поднявшейся в избе суетой, но вдруг очнулся, выхватил у какой-то старухи свечу и пополз поджигать солому у лавки. Он успел подпалить лишь несколько охапок, как на него насели два дюжих мужика, сцепили руки на его горле, и, захрипев, он дернулся в предсмертной судороге и затих...
«Вот и еще грех на мою душу»,— подумал Лешуков, но избу охватывало пламя и размышлять было некогда. Задыхаясь от дыма, он схватил какого-то полуголого мальчика с лавки, выбежал с ним во двор, на поляну посреди скита, и снова кинулся в огонь и чад. Соседние избы не успели предупредить, к ним побежали, забарабанили в окна и двери. Молившиеся в них люди, увидев выплеснувшийся из избы старца огонь, стали поджигать вокруг себя солому, поняв то как сигнал, и гарь началась...
Не ожидая команды капитана, увидев зарево, подоспели стрельцы, и Лешуков вместе с ними спасал добро, выламывая окна в избах, вытаскивал старух и детей. Из дыма и пламени неслись вопли и стоны, кто-то выбросился наружу, катался по земле, как горящий сноп, и его забрасывали подушками и одеялами. В центре поляны вокруг старца собиралась толпа, она то густела, то таяла, послушные его воле люди, взгромоздив на спину домашний скарб и взяв на руки детей, исчезали в чаще темных елей. Когда над горящими избами встали на дыбы рыжие кони огня и заплясали вокруг черных бревен, пропал и сам старец. Лешуков не заметил, как опустела поляна. Пожар стал сникать, от дотлевающих изб струился жар.
Обгорели и погибли всего пять человек из скита, стрельцы молча рыли общую могилу, погребая в ней останки безвестных им людей, потом, черные от копоти,
с опаленными бородами и обожженными лицами, они сошлись на площади у колодца, зачерпывая бадьей воду из глуби, пили жадно, взахлеб, отмывали сажу со щек и рук. Иные валились тут же на траву от усталости, засыпая как убитые...
— А где же тот изветчик-поганец?— неожиданно вспомнил старый- стрелец.— Неужто этот короед скрылся?
— Он и начал гарь,— не поднимая головы, тихо ответил Лешуков.— Или скитские уволокли его с собой, или он сгорел и теперь лежит в общей могиле...
— Все едино Бог его покарал,— стрелец перекрестился.
Лешуков почему-то скрыл все, что случилось в избе старца. Он не страшился ответа перед стрельцами, которые, похоже, сами желали смерти изветчику, но его томила мысль — как доложить обо всем Цыклеру.
Переночевав среди пепелищ, двинулись, едва занялся рассвет, в обратный путь. Расслабленно покачиваясь в седле, Лешуков слушал, как позвякивают удила, как чавкает под копытами лошадей грязь, как тихо, словно после похорон, переговариваются стрельцы. Такого с ним еще не бывало, но ему хотелось остаться наконец одному, помолиться Богу и плакать, будто он оставил позади дорогие могилы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169