За Петром выстраивалась вереница поклонниц, и многим он не отказывал в любви и милости — Матрена Бланк, Авдотья Чернышева, Анна Крамер, княгиня Кантемир, Марья Гамильтон, взошедшая позже на плаху, не считая уж кратковременных, случайных связей, когда царь не брезговал иноземными кухарками или ближними ее фрейлинами.
С годами она научилась ловко и искусно отваживать любовниц царя, под разными предлогами отказывая им в службе при дворе или неприметно пороча их в его глазах. Иной раз она шла и на жестокие меры, как, например, с княгиней Кантемир, пожелавшей одарить царя наследником. К счастью, княгиня ненароком оступилась в том месте, где ей уготовано было оступиться, и все кончилось нечаянным выкидышем.
— Ты же знаешь, Питер, что я родилась снова, как встретила тебя, и ты повел меня за собой, чтобы я стала зрячей,— она выговорила это на одном дыхании, давая понять, что не принимает его упрек всерьез, что снесет от него любые обиды.— Я, как твоя походная лошадь, никогда не жаловалась, что мне тяжко... Я родила тебе десять детей и давно забыла, какой была раньше...
— Оставь исповедь, матушка.— Он участливо наклонился и провел шершавой ладонью по ее лбу.— К слову пришлось — выкинь из головы...
— Аяьев сердцах на тебя, Питер,— голос ее звучал умиротворенно и нежно.— Когда ты рядом со мной, я забываю, что я старуха... Ты делаешь меня молодой и желанной.
— Не притворствуй, матушка!— шутливо отмахнулся Петр.— Какая ты старуха! В танцах порхаешь, как птичка, и меня, старика, держишь на крепкой привязи, я уж и по сторонам перестал глядеть, все на тебя — такая ты красивая и ладная. Гляди, как бы мне самому не получить отставку...
— До отставки не дойдет! А если почаще будешь навещать свою Катеринушку,— перенимая его веселый тон, отвечала царица,— то я, может, наберусь сил и еще порадую тебя наследником.
— Ты о чем, Катеринушка, свет мой?— У него вдруг пересохло горло и широко распахнулись глаза.
— Видно, я опять тяжела, государь,--- голос ее дрогнул, сквозь ресницы сверкнули бисеринки слез, но она чуть вскинула голову, и бисеринки растаяли и погасли.
— Радость-то какая!—Он порывисто обнял ее, подышал горячо в открытую шею.— Прости за вздорные слова... Язык говорил, а не разум... Радость-то какая!.. И впрямь, когда постараешься, толк бывает... Вот тебе и старушка!.. Ах как ты утеплила мое сердце, Катеринушка!
Он наклонился ниже и поцеловал ее пахучую пухлую руку в дорогих перстнях, и она, готовая заплакать, устояла перед искушением, боясь расплескать то светлое, что рвалось сейчас из груди. Она забыла, когда видела на лице Петра выражение такой открытой радости, почти торжества, и была благодарна ему за нежность и слабость, так она отвыкла от проявления его внешних чувств.
— Позови царевен к столу,— сказал Петр, выпрямляясь и блестя повлажневшими, навыкате, глазами.— И герцога пригласи, пусть привыкает к нашим обычаям, ведь скоро родней станет.
Он отослал бы сейчас и канцлера, и лейб-медика, чтоб насладиться нежданной вестью в семейном кругу, но менять намеченное было поздно, тем более, что не о гостеванье он думал, когда звал к себе и канцлера, и доктора. Впрочем, не так уж хлопотно повидаться с двумя приглашенными, не натаскивая на шо привычную маску. Сегодня можно позволить себе и большее.
— А не забыл ли ты, батюшка?— спросила Екатерина.— Ведь мы званы на свадьбу. Сам старик Трубецкой женится на молоденькой Головиной.
— Кому нужно оказать честь и милость, о том всегда помню!— Петр кивнул и добавил:— Иди, поторапливай всех...
Он оглянулся на высокое овальное зеркало, вмурованное в голубой простенок, взял с подоконника трость и трубку и твердыми шагами направился в столовую, распахивая створки дверей носком сапога. Когда последняя створка раскрылась, сидевшие в креслах канцлер и лейб-медик вскочили и, как по команде, низко склонили напудренные парики. Канцлер, рослый и здоровый на вид, был одет в темно-зеленый камзол с кружевным жабо на груди. До лоска выбритое, слегка вытянутое лицо его с крупными чертами обрамлялось до
плеч светло-русыми локонами парика, на левой стороне груди мерцали в орденах дорогие каменья. Лейб-медик, как и полагалось ученому человеку, оделся в светлый сюртук и такого же цвета панталоны, держался с чисто немецкой чопорностью, переходившей порой в спесь. Сухощавое лицо его с узкими, твердо сжатыми губами хранило печать замкнутого достоинства знавшего себе цену человека.
Петр жестом пригласил их к столу и первым сел, закладывая за воротник конец белоснежной салфетки, которой пользовался лишь принимая гостей. Он не взялся ни за нож, ни за вилку, даже не потянулся к бутылке вина, пока в столовой, не появились старшая дочь Анна с герцогом Гольштинским, наряженным изысканно и богато, точно на бал. Рядом с ним, в свои четырнадцать лет, Анна выглядела совсем девочкой, хотя была излишне полновата и ступала тяжеловесной поступью. Создавалось впечатление, что ее совсем недавно лишили любимых кукол, заставили учиться танцам и манерам знатной дамы, и все это лишь для того, чтобы она стала игрушкой этого иноземца, с которым ей приходилось изъясняться на плохом немецком или еще худшем французском. Правда, Карл-Фридрих, истинный немец и человек долга, отведенной ему ролью не тяготился и вел себя так, что у Петра не возникло ни малейшего сомнения, что он будет заботливым и внимательным мужем царевны, ибо в подобном браке интересы державные ставились выше человеческих страстей. Через минуту впорхнула в столовую младшая дочь — порывистая, золотоволосая, голубоглазая Ли- завета,— таща за руку смуглую до черноты карлицу, живую куклу, похожую на цыганку или мулатку, в цветастом платье, монистах и серьгах. За ними степенно вошла Екатерина, успев переодеться к обеду и нацепить свои ордена, тихо позвякивавшие на груди.
Петр вскочил и, смеясь, живо подхватил на руки карлицу, целуя ее в тугие щечки, щекоча усами.
— Ты что плохо растешь, Маша?— притворно удивился он.— Мало, поди, под дождиком бываешь? Негоже! Я привез тебя от французского короля, он был тогда совсем маленьким, но с тех пор Людовик обогнал тебя на много вершков!
Подставив дочерям щеку для поцелуя, Петр церемонно поклонился герцогу, усадил его по правую руку от себя, а Екатерину по левую,— денщики, стоявшие
навытяжку у дверей, по ее знаку начали подавать блюда.
— Па, а ты вправду брал короля на руки?— спросила Лизавета.— И он не обиделся?
— Он же был дитя малое, пошто ему обижаться? Я же не драл его за волосы, а ласкал от души!
— Расскажи, па!
— Лизанька, перестань!— попробовала урезонить дочь Екатерина и для вящей строгости нахмурилась.
Но государя не смутила просьба дочери, он был нынче в добром расположении духа, и это доброе настроение царя передалось гостям:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
С годами она научилась ловко и искусно отваживать любовниц царя, под разными предлогами отказывая им в службе при дворе или неприметно пороча их в его глазах. Иной раз она шла и на жестокие меры, как, например, с княгиней Кантемир, пожелавшей одарить царя наследником. К счастью, княгиня ненароком оступилась в том месте, где ей уготовано было оступиться, и все кончилось нечаянным выкидышем.
— Ты же знаешь, Питер, что я родилась снова, как встретила тебя, и ты повел меня за собой, чтобы я стала зрячей,— она выговорила это на одном дыхании, давая понять, что не принимает его упрек всерьез, что снесет от него любые обиды.— Я, как твоя походная лошадь, никогда не жаловалась, что мне тяжко... Я родила тебе десять детей и давно забыла, какой была раньше...
— Оставь исповедь, матушка.— Он участливо наклонился и провел шершавой ладонью по ее лбу.— К слову пришлось — выкинь из головы...
— Аяьев сердцах на тебя, Питер,— голос ее звучал умиротворенно и нежно.— Когда ты рядом со мной, я забываю, что я старуха... Ты делаешь меня молодой и желанной.
— Не притворствуй, матушка!— шутливо отмахнулся Петр.— Какая ты старуха! В танцах порхаешь, как птичка, и меня, старика, держишь на крепкой привязи, я уж и по сторонам перестал глядеть, все на тебя — такая ты красивая и ладная. Гляди, как бы мне самому не получить отставку...
— До отставки не дойдет! А если почаще будешь навещать свою Катеринушку,— перенимая его веселый тон, отвечала царица,— то я, может, наберусь сил и еще порадую тебя наследником.
— Ты о чем, Катеринушка, свет мой?— У него вдруг пересохло горло и широко распахнулись глаза.
— Видно, я опять тяжела, государь,--- голос ее дрогнул, сквозь ресницы сверкнули бисеринки слез, но она чуть вскинула голову, и бисеринки растаяли и погасли.
— Радость-то какая!—Он порывисто обнял ее, подышал горячо в открытую шею.— Прости за вздорные слова... Язык говорил, а не разум... Радость-то какая!.. И впрямь, когда постараешься, толк бывает... Вот тебе и старушка!.. Ах как ты утеплила мое сердце, Катеринушка!
Он наклонился ниже и поцеловал ее пахучую пухлую руку в дорогих перстнях, и она, готовая заплакать, устояла перед искушением, боясь расплескать то светлое, что рвалось сейчас из груди. Она забыла, когда видела на лице Петра выражение такой открытой радости, почти торжества, и была благодарна ему за нежность и слабость, так она отвыкла от проявления его внешних чувств.
— Позови царевен к столу,— сказал Петр, выпрямляясь и блестя повлажневшими, навыкате, глазами.— И герцога пригласи, пусть привыкает к нашим обычаям, ведь скоро родней станет.
Он отослал бы сейчас и канцлера, и лейб-медика, чтоб насладиться нежданной вестью в семейном кругу, но менять намеченное было поздно, тем более, что не о гостеванье он думал, когда звал к себе и канцлера, и доктора. Впрочем, не так уж хлопотно повидаться с двумя приглашенными, не натаскивая на шо привычную маску. Сегодня можно позволить себе и большее.
— А не забыл ли ты, батюшка?— спросила Екатерина.— Ведь мы званы на свадьбу. Сам старик Трубецкой женится на молоденькой Головиной.
— Кому нужно оказать честь и милость, о том всегда помню!— Петр кивнул и добавил:— Иди, поторапливай всех...
Он оглянулся на высокое овальное зеркало, вмурованное в голубой простенок, взял с подоконника трость и трубку и твердыми шагами направился в столовую, распахивая створки дверей носком сапога. Когда последняя створка раскрылась, сидевшие в креслах канцлер и лейб-медик вскочили и, как по команде, низко склонили напудренные парики. Канцлер, рослый и здоровый на вид, был одет в темно-зеленый камзол с кружевным жабо на груди. До лоска выбритое, слегка вытянутое лицо его с крупными чертами обрамлялось до
плеч светло-русыми локонами парика, на левой стороне груди мерцали в орденах дорогие каменья. Лейб-медик, как и полагалось ученому человеку, оделся в светлый сюртук и такого же цвета панталоны, держался с чисто немецкой чопорностью, переходившей порой в спесь. Сухощавое лицо его с узкими, твердо сжатыми губами хранило печать замкнутого достоинства знавшего себе цену человека.
Петр жестом пригласил их к столу и первым сел, закладывая за воротник конец белоснежной салфетки, которой пользовался лишь принимая гостей. Он не взялся ни за нож, ни за вилку, даже не потянулся к бутылке вина, пока в столовой, не появились старшая дочь Анна с герцогом Гольштинским, наряженным изысканно и богато, точно на бал. Рядом с ним, в свои четырнадцать лет, Анна выглядела совсем девочкой, хотя была излишне полновата и ступала тяжеловесной поступью. Создавалось впечатление, что ее совсем недавно лишили любимых кукол, заставили учиться танцам и манерам знатной дамы, и все это лишь для того, чтобы она стала игрушкой этого иноземца, с которым ей приходилось изъясняться на плохом немецком или еще худшем французском. Правда, Карл-Фридрих, истинный немец и человек долга, отведенной ему ролью не тяготился и вел себя так, что у Петра не возникло ни малейшего сомнения, что он будет заботливым и внимательным мужем царевны, ибо в подобном браке интересы державные ставились выше человеческих страстей. Через минуту впорхнула в столовую младшая дочь — порывистая, золотоволосая, голубоглазая Ли- завета,— таща за руку смуглую до черноты карлицу, живую куклу, похожую на цыганку или мулатку, в цветастом платье, монистах и серьгах. За ними степенно вошла Екатерина, успев переодеться к обеду и нацепить свои ордена, тихо позвякивавшие на груди.
Петр вскочил и, смеясь, живо подхватил на руки карлицу, целуя ее в тугие щечки, щекоча усами.
— Ты что плохо растешь, Маша?— притворно удивился он.— Мало, поди, под дождиком бываешь? Негоже! Я привез тебя от французского короля, он был тогда совсем маленьким, но с тех пор Людовик обогнал тебя на много вершков!
Подставив дочерям щеку для поцелуя, Петр церемонно поклонился герцогу, усадил его по правую руку от себя, а Екатерину по левую,— денщики, стоявшие
навытяжку у дверей, по ее знаку начали подавать блюда.
— Па, а ты вправду брал короля на руки?— спросила Лизавета.— И он не обиделся?
— Он же был дитя малое, пошто ему обижаться? Я же не драл его за волосы, а ласкал от души!
— Расскажи, па!
— Лизанька, перестань!— попробовала урезонить дочь Екатерина и для вящей строгости нахмурилась.
Но государя не смутила просьба дочери, он был нынче в добром расположении духа, и это доброе настроение царя передалось гостям:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169