.. А станут пытать и жечь — все одно из каждой зол инки сожженной из растет тьма верующих... Так он заповедует...
— Верую и молюсь за него,— как клятву проговорила боярыня.— А за Христа небесного и смерть принять готова!
— Правду речешь,— кивала Меланья.— Река забвения не страшна. Грех и неправедность страшнее.
Голос старицы без надлома и хрипотцы звучал как натянутая струна, а когда она поднимала на боярыню глаза и распахивала длинные ресницы, взгляд ее до дна пронзал душу, рождая желание исповедоваться и повиноваться.
— Юродивого Федьку, сына его духовного, сволокли в избу пыточную и, слух был, придушили там,— голос Меланьи дышал угрозой.— Псы цепные! Будет и им суд скорый, не уйдут, не спрячутся... Кто руку на юродивого положил, тот и сам смерть примет...
На Федосью Прокопьевну будто повеяло жарким ветром, по рукам и ногам ее загулял озноб, и она снова не ведала, что то было: страх за себя или страдающего на Мезене протопопа. В ту минуту, почувствовав, какая сила таится в старице, буднично неприметной и потому неуловимой и грозной, боярыня поняла, что Меланья держит в своих руках многие оборванные нити, а память ее ведет неумолимый счет всем невинным жертвам за веру, и пожелай она кого наказать, тут же найдутся люди, готовые исполнить любой ее наказ.
— Нельзя ли мне повидать святого мученика?— спросила боярыня.
— Жди свой срок,— помолчав, изрекла Меланья.— Скоро вселенские патриархи будут на Москве, чтобы вершить суд над отступником Никоном... Значит, быть здесь и отцу нашему духовному вскорости.
— Чем и отблагодарить тебя, мати моя,— потерянно бормотала Федосья Прокопьевна, сняла с шеи нитку скамного жемчуга и протянула старице.— Вот возьми на помощь сирым и немощным.
— Бог не забудет твою доброту, боярыня, свет мой,— Меланья поклонилась в пояс, перекрестилась двуперстно и стала читать молитву, беззвучно шевеля бескровными губами, перебирая кожаные лепестки лестовки.
Она так же бесшумно удалилась, как и вошла. Боярыня могла бы поверить, что Меланья привиделась ей в светлом сне. Больше года не было от нее никаких вестей, но однажды она узнала от дяди Ртищева, что гуляет по городам и весям какая-то старица, смута от нее большая, а поймать ее нету возможности,— стоит напасть на след, как она будто проваливается сквозь землю. Тот же дядя позже обронил ненароком, что вселенские патриархи уже в Москве, их встретили с великой пышностью и торжеством — поезд тянулся чуть ли
не через весь город, без малого пятьсот лошадей везли корма, слуг, всякую утварь и одежду. Царь сам вышел к возку патриархов, снял шапку, опустился долу и стоял так, дожидаясь их благословения... Отдохнут патриархи денек-другой после тяжкой и долгой дороги и призовут первым патриарха Никона решать его судьбу. Никон мечется в монастыре, аки зверь в клетке, злобен до крайности, но отступа назад не будет, не для того патриархи тащились чуть ли не на другой конец света, чтобы царь прощал ему все наветы и обиды. Посылал государь именитых людей и к протопопу Аввакуму, стараясь склонить его на свою сторону, но уломать упрямца не удавалось. И протопопа перевезли в Пафнутьев монастырь, оттуда брали его на один день в Крестовую, что в Чудове, и там расстригли, чтобы, лишившись сана, не задирался перед вселенскими. «И как Бог терпит то душегубство?»— бледнея, подумала Федосья Прокопьевна. Дядя зыркнул на нее сердитыми, выцветшими от старости глазами, словно чуя ее скрытое несогласие: «Ох, доведешь ты нас, Федосья, до дыбы!»
Старик ушел, она опустилась на широкую скамью, сидела недвижно, молясь про себя...
В тот же вечер, в сумерки, в ворота постучалась странница в ветхой одежонке, в надвинутом на глаза черном плате и кротко приказала вести ее к боярыне. Федосья Прокопьевна вскрикнула и зажала рот ладонью, угадав в нищенке неуловимую Меланью.
— Собирайся, раба Божья,— тихо сказала старица.— Накинь одежонку, что поплоше. Возьми хоть у дворовых людей да вели кому-то следом идти — не ровен час...
Боярыню затрясло, но она не спросила даже, куда ее поведут, такое в душу вошло ликование и трепет. Она переоделась, взяла палку, вызвала слугу Иванушки, этот пойдет за нею закрывши глаза хоть на край света, оборонит от любого лихоимства.
Сначала они ехали в простых дровнях через сугробы и рытвины, затем, оставив подводу неподалеку от монастыря, месили снег, пролагая тропку по целине. У монастырских ворот Меланья сделала знак, и стража расступилась. Старица бесшумно, огибая углы, по-кошачьи умело и ловко вела боярыню, толкнула невидимую дверцу в стене, и Федосья Прокопьевна опустилась за нею в сырое подземелье.
В каменном каземате с железной решеткой над головой, при свете огарка, среди серых заплесневелых стен и белой, как рассыпанная соль, изморози она не сразу разглядела лежавшего в углу святого отца.
Протопоп Аввакум вскинулся с вороха соломы, выпрямился перед боярыней. Он был в рваном нагольном полушубке, лаптях и грязных онучах, перевитых мочалами. С еще не отросшими после пострига волосами, похожими на мазки сажи, он выглядел худым и незнакомым, в провалившихся щеках стыла темень, но глаза по-прежнему жгли из полутьмы огнем неистовства и яростного упрямства.
— Вот и свиделись мы с тобой, Федосья Прокопьевна,— горячий шепоток его заставил ее вздрогнуть.— Послал нам Бог радость напоследок...
Он благословил ее, боярыня припала к его заскорузлой немытой руке и, упав на колени, склонилась к ногам протопопа, обхватила заскорузлые его лапти, содрогаясь от плача. Все ее нутро исходило слезами, и она дала себе волю, чтобы изреветься.
— Плачь, боярыня, голубушка моя, плачь,— Аввакум склонился долу, гладил ее по голове, как малого ребенка, и странный покой и смирение звучали в его голосе, будто и не предстояло впереди жестокой расправы, а то и казни.— А как покинешь меня, духом не падай, держись, как повелел Исус Христос... Он все претерпел за нас, грешных, и мы перед его жертвой, что былинки в поле...
Она не успела высказать ему того, что лежало камнем на душе, но что-то слезно вышептывала, молила неведомо о чем, и в горячем том полубреду желала запомнить его глаза, благодать его рук, пока Меланья силой не оторвала — время свидания кончилось. Дома в своей светелке она свалилась в обморок — девушки терли ей виски, отпаивали травой, лили в разжатые ножом зубы теплое молоко, чтобы привести в чувство. А когда очнулась, старицы уже не было рядом.
О суде она узнала опять-таки со слов старого Ртищева. Первым перед вселенскими патриархами предстал Никон. Держался он предерзко, увязая в гневе и напраслине, отрекался от любых вин, объявляя их поклепами, хулой, злым изветом, но ему открывали одну улику за другой, клали на стол патриархов его письма к государю, может, писанные в горячке ума и сердца, что не оправдывало его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
— Верую и молюсь за него,— как клятву проговорила боярыня.— А за Христа небесного и смерть принять готова!
— Правду речешь,— кивала Меланья.— Река забвения не страшна. Грех и неправедность страшнее.
Голос старицы без надлома и хрипотцы звучал как натянутая струна, а когда она поднимала на боярыню глаза и распахивала длинные ресницы, взгляд ее до дна пронзал душу, рождая желание исповедоваться и повиноваться.
— Юродивого Федьку, сына его духовного, сволокли в избу пыточную и, слух был, придушили там,— голос Меланьи дышал угрозой.— Псы цепные! Будет и им суд скорый, не уйдут, не спрячутся... Кто руку на юродивого положил, тот и сам смерть примет...
На Федосью Прокопьевну будто повеяло жарким ветром, по рукам и ногам ее загулял озноб, и она снова не ведала, что то было: страх за себя или страдающего на Мезене протопопа. В ту минуту, почувствовав, какая сила таится в старице, буднично неприметной и потому неуловимой и грозной, боярыня поняла, что Меланья держит в своих руках многие оборванные нити, а память ее ведет неумолимый счет всем невинным жертвам за веру, и пожелай она кого наказать, тут же найдутся люди, готовые исполнить любой ее наказ.
— Нельзя ли мне повидать святого мученика?— спросила боярыня.
— Жди свой срок,— помолчав, изрекла Меланья.— Скоро вселенские патриархи будут на Москве, чтобы вершить суд над отступником Никоном... Значит, быть здесь и отцу нашему духовному вскорости.
— Чем и отблагодарить тебя, мати моя,— потерянно бормотала Федосья Прокопьевна, сняла с шеи нитку скамного жемчуга и протянула старице.— Вот возьми на помощь сирым и немощным.
— Бог не забудет твою доброту, боярыня, свет мой,— Меланья поклонилась в пояс, перекрестилась двуперстно и стала читать молитву, беззвучно шевеля бескровными губами, перебирая кожаные лепестки лестовки.
Она так же бесшумно удалилась, как и вошла. Боярыня могла бы поверить, что Меланья привиделась ей в светлом сне. Больше года не было от нее никаких вестей, но однажды она узнала от дяди Ртищева, что гуляет по городам и весям какая-то старица, смута от нее большая, а поймать ее нету возможности,— стоит напасть на след, как она будто проваливается сквозь землю. Тот же дядя позже обронил ненароком, что вселенские патриархи уже в Москве, их встретили с великой пышностью и торжеством — поезд тянулся чуть ли
не через весь город, без малого пятьсот лошадей везли корма, слуг, всякую утварь и одежду. Царь сам вышел к возку патриархов, снял шапку, опустился долу и стоял так, дожидаясь их благословения... Отдохнут патриархи денек-другой после тяжкой и долгой дороги и призовут первым патриарха Никона решать его судьбу. Никон мечется в монастыре, аки зверь в клетке, злобен до крайности, но отступа назад не будет, не для того патриархи тащились чуть ли не на другой конец света, чтобы царь прощал ему все наветы и обиды. Посылал государь именитых людей и к протопопу Аввакуму, стараясь склонить его на свою сторону, но уломать упрямца не удавалось. И протопопа перевезли в Пафнутьев монастырь, оттуда брали его на один день в Крестовую, что в Чудове, и там расстригли, чтобы, лишившись сана, не задирался перед вселенскими. «И как Бог терпит то душегубство?»— бледнея, подумала Федосья Прокопьевна. Дядя зыркнул на нее сердитыми, выцветшими от старости глазами, словно чуя ее скрытое несогласие: «Ох, доведешь ты нас, Федосья, до дыбы!»
Старик ушел, она опустилась на широкую скамью, сидела недвижно, молясь про себя...
В тот же вечер, в сумерки, в ворота постучалась странница в ветхой одежонке, в надвинутом на глаза черном плате и кротко приказала вести ее к боярыне. Федосья Прокопьевна вскрикнула и зажала рот ладонью, угадав в нищенке неуловимую Меланью.
— Собирайся, раба Божья,— тихо сказала старица.— Накинь одежонку, что поплоше. Возьми хоть у дворовых людей да вели кому-то следом идти — не ровен час...
Боярыню затрясло, но она не спросила даже, куда ее поведут, такое в душу вошло ликование и трепет. Она переоделась, взяла палку, вызвала слугу Иванушки, этот пойдет за нею закрывши глаза хоть на край света, оборонит от любого лихоимства.
Сначала они ехали в простых дровнях через сугробы и рытвины, затем, оставив подводу неподалеку от монастыря, месили снег, пролагая тропку по целине. У монастырских ворот Меланья сделала знак, и стража расступилась. Старица бесшумно, огибая углы, по-кошачьи умело и ловко вела боярыню, толкнула невидимую дверцу в стене, и Федосья Прокопьевна опустилась за нею в сырое подземелье.
В каменном каземате с железной решеткой над головой, при свете огарка, среди серых заплесневелых стен и белой, как рассыпанная соль, изморози она не сразу разглядела лежавшего в углу святого отца.
Протопоп Аввакум вскинулся с вороха соломы, выпрямился перед боярыней. Он был в рваном нагольном полушубке, лаптях и грязных онучах, перевитых мочалами. С еще не отросшими после пострига волосами, похожими на мазки сажи, он выглядел худым и незнакомым, в провалившихся щеках стыла темень, но глаза по-прежнему жгли из полутьмы огнем неистовства и яростного упрямства.
— Вот и свиделись мы с тобой, Федосья Прокопьевна,— горячий шепоток его заставил ее вздрогнуть.— Послал нам Бог радость напоследок...
Он благословил ее, боярыня припала к его заскорузлой немытой руке и, упав на колени, склонилась к ногам протопопа, обхватила заскорузлые его лапти, содрогаясь от плача. Все ее нутро исходило слезами, и она дала себе волю, чтобы изреветься.
— Плачь, боярыня, голубушка моя, плачь,— Аввакум склонился долу, гладил ее по голове, как малого ребенка, и странный покой и смирение звучали в его голосе, будто и не предстояло впереди жестокой расправы, а то и казни.— А как покинешь меня, духом не падай, держись, как повелел Исус Христос... Он все претерпел за нас, грешных, и мы перед его жертвой, что былинки в поле...
Она не успела высказать ему того, что лежало камнем на душе, но что-то слезно вышептывала, молила неведомо о чем, и в горячем том полубреду желала запомнить его глаза, благодать его рук, пока Меланья силой не оторвала — время свидания кончилось. Дома в своей светелке она свалилась в обморок — девушки терли ей виски, отпаивали травой, лили в разжатые ножом зубы теплое молоко, чтобы привести в чувство. А когда очнулась, старицы уже не было рядом.
О суде она узнала опять-таки со слов старого Ртищева. Первым перед вселенскими патриархами предстал Никон. Держался он предерзко, увязая в гневе и напраслине, отрекался от любых вин, объявляя их поклепами, хулой, злым изветом, но ему открывали одну улику за другой, клали на стол патриархов его письма к государю, может, писанные в горячке ума и сердца, что не оправдывало его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169