Ее возвеличивали, а государя тайно именовали Антихристом.
Скоро царю донесли, что боярыня отказалась принимать пищу и воду, нежданная мученическая ее смерть грозила бы ему немалым позором. На четвертый день голодовки царь послал в монастырь стрелецкого голову Юрия Лутохина, чтобы он еще раз попытался уговорить боярыню перекреститься тремя перстами, обещая вернуть ей все вотчины, пригнать тут же царскую карету, посулив, что бояре, забыв ее смутьянство, как великомученицу Екатерину Праведную, понесут ее на руках во дворец... Лутохин вернулся ни с чем — Морозова ответила, что в каретах она езживала в собственных, не хуже царских, а веру за почет и богатство предавать не станет...
Весна в этом году выдалась пышная, праздничная, сады стояли в цвету, буйно шли в рост травы, голубело безоблачное небо над Москвой, тихий благовест колоколов плыл над столицей. Но ничто не радовало государя: ни яркая зелень; ни рыбная ловля, на которую он хаживал с дочерью Софьюшкой, отцовой отрадой и утешением; ни ожидания скорых родов царицы Натальи Кирилловны, которая могла подарить ему более здорового и крепкого наследника, чем хилый и болезненный царевич Алексей. А из всех щелей наползало восхищение безумством страдалицы за истинную веру, переходя из змеиного шипения по закоулкам чуть ли не в открытый ропот: государь — отступник от истинной веры и потому Антихрист... Чтобы пресечь крамолу в корне, Алексей Михайлович завел приказ Тайных дел, да мало кого удавалось схватить за хулу и поругание. Плодились доносчики, находились и охотники пытать, но в застенках улов был невелик: мелкие тати ярыжки да юродивые, моловшие невесть что. Слово «Антихрист» между тем разносило по всей Руси...
Царь знал, когда-то это слово прилипло к Никону, хотя никаким Антихристом Никон не был. В те годы Алексей Михайлович никого не стал наказывать за страшное клеймо, легшее на духовного пастыря, даже не попытался соскрести его, и вот теперь оно, проклятое, нависало над ним самим. При одной мысли, что слово «Антихрист» вышептывают в курных, продымленных избах, в боярских покоях, в монастырях, в кельях бунтующей Соловецкой обители, которую никак не взять—ни приступом, ни подкупом,— царя лихорадило, лишало сна...
Читая челобитные, выслушивая дела Тайного приказа, он опасался, чтобы прозвище Антихрист не пристало к нему навечно. Все в ту весну раздражало, вызывало слепую ярость, и никто не мог развеять его тягостные думы: ни карлик, торчавший всегда под рукой; ни купание стольников в царском пруду, когда они по какой-либо причине опаздывали на его зов во дворец. Опоздавшего боярина, невзирая на возраст и седую бороду, поднимали на руки и потехи ради кидали во всем его облачении в воду. Он медленно выбирался на сушу, скользя и спотыкаясь, под гогот и улюлюканье царской челяди и падких на чужое бесчестье бояр, обступавших пруд, хотя каждого из них в любой день могла ждать та же участь...
В один из дней, когда пуще прежнего томило царя удушливое ожесточение, пожаловала к нему сестра Ирина Михайловна. Она никогда не являлась по пустякам, а если просила за кого, то рассудительно и разумно, за что он и привечал ее больше других ближних. Он поднялся навстречу, расцеловался и улыбнулся, надеясь услышать от нее нечто приятное. Но лицо сестры было сковано суровым выражением.
— Отпусти ты боярыню из темницы, государь,— отвесив низкий поклон, сказала Ирина Михайловна.— Вспомни, как служили тебе Морозовы — Борис и его брат Глеб! Негоже тебе с упрямой бабой тягаться... Пускай уедет в монастырь и молится, как ей по душе... Ты от того урона не понесешь... О тебе пекусь, о престоле твоем великом... Иных помыслов не имею...
Алексей Михайлович выслушал ее, глядя мимо, заговорил кичливо и неистово:
— Кому ты потворствуешь, сестра?.. Кому? Злыдне непокорной? Дай ей волю, как чума заразит стольный град! В монастырь отправлю, бояре там будут ее наведывать, новую святую себе сотворят!.. Нет! Нет! Мученического венца она не дождется... Заточу ее в Боровск навечно, чтобы слуху и духу о ней не доходило...
— Дай Бог, чтобы ты никогда не пожалел о содеянном!
Сжав сухие губы с резкими пучками морщин по уголкам, она поклонилась, резко повернулась и вышла. Но государя уже не трогала эта сердитость и настырность, коли он был уверен в своей правоте.
Внезапно скончался патриарх Питирим. Злословили, что смерть эта — божья кара патриарху за то, что хотел предать боярыню огню, вспоминали о моровой язве, что косила православный люд в наказанье за Никоновы ереси. Тогда многие еще надеялись, что его нововведения отринут, служба будет вестись по прежним канонам, воспрянет двуперстие, но все обернулось покруче,— на ревнителей старой веры Питирим положил анафему, людишек потянули за веру в застенок, ссылали, били батогами и плетьми... И начался повальный бег из городов и деревень Руси на Поморье, Поволжье, в далекую Сибирь, Польшу и Порту, бежали целыми семьями, сбивались в общины, скрывались в дремучих лесах и пустынях. Зловеще прокатился слух о близком конце света, староверцы рубили наспех скитские избы, рыли землянки, сарайчики, часовенки и молились, молились о спасении души, приносили покаяние друг другу, строго постились, долбили из крупных лесин колоды- гробы, ложились в них, облачившись в чистые рубахи, и ждали, когда содрогнется земля, расколются в прах каменные утесы, померкнут солнце и луна, посыпятся, как дождь, звезды, потекут огненные реки, сжигая на своем пути и людей, и животину, и всякую земнородную тварь. Наступит Страшный суд...
Но минул год и другой, а земля стояла бесплодная, не засеянная злаками, зарастая по пояс бурьяном, наводя своим запустением уныние и страх... Однако люди все равно твердили, что расплата за измену вере никого не обойдет, что после беззаконий Никона, предтечи зла и насилия, грядет время Антихриста, но теперь в его страшном лике проступал уже лик самого государя, ставшего орудием сатаны. А из далекого Пустозерска гремел набатом голос неистового, огнепального протопопа, не щадившего в посланиях ни вероотступников, ни самого царя... Он писал, не гнушаясь даже неприличием, такая лютая ненависть плескалась в нем: «А мучитель ревет в жюпеле огня. Навось тебе столовые, долгие и бесконечные, пироги, и меды сладкие, и водка процеженная, с зеленым вином! А есть ли под тобою перина пуховая и возглавие? И евнухи опахивают твое здоровье, чтоб мухи не кусали великого государя? А как там сратьтово ходишь, спальники ребята подтирают гузно-то в жюпеле огненном? Бедной, бедной, безумное царишко! Что ты над собою зделал? Ну сквозь землю пропадай, блядин сын...»
Федосью Прокопьевну увозили из монастыря глубокой ночью под сильной стражей, чтобы однодумники не устроили ей пышные проводы, не замутили столицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Скоро царю донесли, что боярыня отказалась принимать пищу и воду, нежданная мученическая ее смерть грозила бы ему немалым позором. На четвертый день голодовки царь послал в монастырь стрелецкого голову Юрия Лутохина, чтобы он еще раз попытался уговорить боярыню перекреститься тремя перстами, обещая вернуть ей все вотчины, пригнать тут же царскую карету, посулив, что бояре, забыв ее смутьянство, как великомученицу Екатерину Праведную, понесут ее на руках во дворец... Лутохин вернулся ни с чем — Морозова ответила, что в каретах она езживала в собственных, не хуже царских, а веру за почет и богатство предавать не станет...
Весна в этом году выдалась пышная, праздничная, сады стояли в цвету, буйно шли в рост травы, голубело безоблачное небо над Москвой, тихий благовест колоколов плыл над столицей. Но ничто не радовало государя: ни яркая зелень; ни рыбная ловля, на которую он хаживал с дочерью Софьюшкой, отцовой отрадой и утешением; ни ожидания скорых родов царицы Натальи Кирилловны, которая могла подарить ему более здорового и крепкого наследника, чем хилый и болезненный царевич Алексей. А из всех щелей наползало восхищение безумством страдалицы за истинную веру, переходя из змеиного шипения по закоулкам чуть ли не в открытый ропот: государь — отступник от истинной веры и потому Антихрист... Чтобы пресечь крамолу в корне, Алексей Михайлович завел приказ Тайных дел, да мало кого удавалось схватить за хулу и поругание. Плодились доносчики, находились и охотники пытать, но в застенках улов был невелик: мелкие тати ярыжки да юродивые, моловшие невесть что. Слово «Антихрист» между тем разносило по всей Руси...
Царь знал, когда-то это слово прилипло к Никону, хотя никаким Антихристом Никон не был. В те годы Алексей Михайлович никого не стал наказывать за страшное клеймо, легшее на духовного пастыря, даже не попытался соскрести его, и вот теперь оно, проклятое, нависало над ним самим. При одной мысли, что слово «Антихрист» вышептывают в курных, продымленных избах, в боярских покоях, в монастырях, в кельях бунтующей Соловецкой обители, которую никак не взять—ни приступом, ни подкупом,— царя лихорадило, лишало сна...
Читая челобитные, выслушивая дела Тайного приказа, он опасался, чтобы прозвище Антихрист не пристало к нему навечно. Все в ту весну раздражало, вызывало слепую ярость, и никто не мог развеять его тягостные думы: ни карлик, торчавший всегда под рукой; ни купание стольников в царском пруду, когда они по какой-либо причине опаздывали на его зов во дворец. Опоздавшего боярина, невзирая на возраст и седую бороду, поднимали на руки и потехи ради кидали во всем его облачении в воду. Он медленно выбирался на сушу, скользя и спотыкаясь, под гогот и улюлюканье царской челяди и падких на чужое бесчестье бояр, обступавших пруд, хотя каждого из них в любой день могла ждать та же участь...
В один из дней, когда пуще прежнего томило царя удушливое ожесточение, пожаловала к нему сестра Ирина Михайловна. Она никогда не являлась по пустякам, а если просила за кого, то рассудительно и разумно, за что он и привечал ее больше других ближних. Он поднялся навстречу, расцеловался и улыбнулся, надеясь услышать от нее нечто приятное. Но лицо сестры было сковано суровым выражением.
— Отпусти ты боярыню из темницы, государь,— отвесив низкий поклон, сказала Ирина Михайловна.— Вспомни, как служили тебе Морозовы — Борис и его брат Глеб! Негоже тебе с упрямой бабой тягаться... Пускай уедет в монастырь и молится, как ей по душе... Ты от того урона не понесешь... О тебе пекусь, о престоле твоем великом... Иных помыслов не имею...
Алексей Михайлович выслушал ее, глядя мимо, заговорил кичливо и неистово:
— Кому ты потворствуешь, сестра?.. Кому? Злыдне непокорной? Дай ей волю, как чума заразит стольный град! В монастырь отправлю, бояре там будут ее наведывать, новую святую себе сотворят!.. Нет! Нет! Мученического венца она не дождется... Заточу ее в Боровск навечно, чтобы слуху и духу о ней не доходило...
— Дай Бог, чтобы ты никогда не пожалел о содеянном!
Сжав сухие губы с резкими пучками морщин по уголкам, она поклонилась, резко повернулась и вышла. Но государя уже не трогала эта сердитость и настырность, коли он был уверен в своей правоте.
Внезапно скончался патриарх Питирим. Злословили, что смерть эта — божья кара патриарху за то, что хотел предать боярыню огню, вспоминали о моровой язве, что косила православный люд в наказанье за Никоновы ереси. Тогда многие еще надеялись, что его нововведения отринут, служба будет вестись по прежним канонам, воспрянет двуперстие, но все обернулось покруче,— на ревнителей старой веры Питирим положил анафему, людишек потянули за веру в застенок, ссылали, били батогами и плетьми... И начался повальный бег из городов и деревень Руси на Поморье, Поволжье, в далекую Сибирь, Польшу и Порту, бежали целыми семьями, сбивались в общины, скрывались в дремучих лесах и пустынях. Зловеще прокатился слух о близком конце света, староверцы рубили наспех скитские избы, рыли землянки, сарайчики, часовенки и молились, молились о спасении души, приносили покаяние друг другу, строго постились, долбили из крупных лесин колоды- гробы, ложились в них, облачившись в чистые рубахи, и ждали, когда содрогнется земля, расколются в прах каменные утесы, померкнут солнце и луна, посыпятся, как дождь, звезды, потекут огненные реки, сжигая на своем пути и людей, и животину, и всякую земнородную тварь. Наступит Страшный суд...
Но минул год и другой, а земля стояла бесплодная, не засеянная злаками, зарастая по пояс бурьяном, наводя своим запустением уныние и страх... Однако люди все равно твердили, что расплата за измену вере никого не обойдет, что после беззаконий Никона, предтечи зла и насилия, грядет время Антихриста, но теперь в его страшном лике проступал уже лик самого государя, ставшего орудием сатаны. А из далекого Пустозерска гремел набатом голос неистового, огнепального протопопа, не щадившего в посланиях ни вероотступников, ни самого царя... Он писал, не гнушаясь даже неприличием, такая лютая ненависть плескалась в нем: «А мучитель ревет в жюпеле огня. Навось тебе столовые, долгие и бесконечные, пироги, и меды сладкие, и водка процеженная, с зеленым вином! А есть ли под тобою перина пуховая и возглавие? И евнухи опахивают твое здоровье, чтоб мухи не кусали великого государя? А как там сратьтово ходишь, спальники ребята подтирают гузно-то в жюпеле огненном? Бедной, бедной, безумное царишко! Что ты над собою зделал? Ну сквозь землю пропадай, блядин сын...»
Федосью Прокопьевну увозили из монастыря глубокой ночью под сильной стражей, чтобы однодумники не устроили ей пышные проводы, не замутили столицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169