Былое порастало небылью, покрывалось забвением. И уже реже стала видеться страшная выгонка, когда Ветку и близлежащие слободы пожирал огонь и птицы, покинувшие гнезда, метались в дыму, потому что не могли улететь от гибнувших в пекле птенцов.
И случилось, что около церкви в толпе прихожан, среди облаченных во все черное монашек, Тихий увидел Акилину. Он узнал ее скорее сердцем, чем глазами, оно ворохнулось, напомнило о прошлой утрате и скорби, пронесенной через всю жизнь. Поначалу он принял то как видение, как приближение хвори, застившей глаза жаром, но, вглядевшись, понял, что не ошибся. Он постоял в нерешительности. Как поступить — подойти ли к ней или скрыться незаметно, будто он и не признал ее. А может, ни к чему эта суетливость и колгота?
Но, дождавшись, когда она вместе с монашками пошла к монастырю, он тоже неспешно двинулся следом. Точно почуяв его близкое присутствие, она чуть приотстала и начала рыться в суме, что-то ища в ней.
— Акилина!
Она медленно повернулась, молча и долго смотрела на него, будто припоминая. Она была одних лет с ним, но выглядела моложе, держалась стройно и прямо. Красота ее отцвела, но на бледном лице с истончившейся поблекшей кожей не было резких старческих морщин, лишь тонкие лучики разбегались от голубых, небесной глубины, глаз да сияли, серебрясь, выбившиеся из-под платка седые прядки волос.
— Так это ты, что ль?— тихо спросила она, точно они виделись совсем недавно, и голос ее прозвучал по- девичьи звонко.
— Я, Орлица... Я...— вдруг потерянно забормотал Тихий, стыдясь то ли своей немощи, то ли ветхой одежды.— Откуда Бог послал?
— С Выгодской обители добрела,— Акилина смотрела на него неотрывно, должно быть, дивясь переменам, которые произошли с ним.— Похоронила родных и близких и подалась в белый свет, куда глаза глядят... Вот Господь и сюда привел... Все хотела знать — жив ли ты и что с тобой...
17*
475
— Ты же прогнала меня с Выги,— сильнее обычного налегая на суковатую палку, сказал Тихий, и в голосе его против воли пробилась укоризна.— Велела, чтоб я сгинул и на глаза тебе не показывался... И я то исполнил...
— Пойдем присядем, а то ноги что-то плохо держат,— призналась Акилина и первая шагнула на стежку от дороги.
Он послушно пошел за нею на полянку, где стоял свежий стожок сена, и она опустилась на траву, уселась, как молодая, чуть откинув подол черной юбки, его же колени хрустнули, когда он присел, устраиваясь рядом.
— Надо было сердце свое слушать, а не меня,— сказала Акилина, и на щеки ее пробился блеклый румянец.— Мало ли что я сгоряча могла наболтать... Такая, знать, была твоя любовь, раз побоялся страдать, побыть рядом со мной...
Она говорила без волнения, как будто заранее обдумала, что скажет ему при нечаянной встрече, но он не принимал к сердцу свою вину, будто и не ему предназначались эти слова.
— Разве ты позабыл, что сказано в послании апостола Павла к коринфянам?— беспечально журчал ее голос.—«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится... Любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит... Никогда не перестает».
Тихий не нашелся что ответить Акилине, ему вдруг захотелось обнять, прижать ее к груди, изойти тихой слезой, но слабый порыв нежности тут же истаял. Видно, родник, питавший чувство всю жизнь, иссох, лишь одно сострадание и горечь несбывшегося еще жили.
— Ни к чему нам с тобой вести счет, кто из нас правый и кто виноватый, так уж судьба положила, и с тем надобно смириться.— Он вздохнул и чуть дотронулся до ее сухой, маленькой руки, лежавшей на колене.— Мы, не сговариваясь, сами обворовали себя...
— А может, мы не обнищали, а стали побогаче иных?— проговорила Акилина.— Мы свою жизнь прожили честно, чисто и беспорочно, не разменяли на мирскую суету и корысть...
— Может, и в том правда,— кивнул Тихий, помедлил, будто от слов, которые он скажет, зависело то, как им предстояло заканчивать земное существование и перейти в иной мир.— Ране я был сыт радостью, что получал от людей... Раз делаю добро людям, то это и есть высшая награда для меня, и нечего ждать взамен, ежели я жертвую собой ради блага других... А ныне вот повстречаю какого-нибудь мальчонку и душа заноет, и нет ей угомона, дурею от ласки к чужому сорванцу... Были бы и у меня сын и дочь, не отринь ты меня и не сорвись я тогда с Выга... Не имей обиду, я мыслил тебя как жену свою...
— Какая обида?— с грустью выдохнула Акилина.— Теперь мы горим уже не тем пламенем...
— Кто скажет, когда мы ближе Богу,— горячо вышептывал Тихий.— Одно дело — продолжать наш род и совсем иное — не оставить никого, кто хранил бы в памяти нас и передавал бы внукам и правнукам наше имя... Что ж теперь гадать: цвели мы в этом мире или были пустоцветами?
И тут случилось непредвиденное — Акилина припала к нему, уронила свою голову ему в колени и заплакала. Он не торопился утешить и пожалеть ее, а только тихо гладил по голове и тоже ронял крупные редкие слезы. Слишком много скопилось на душе горечи и невыплаканных обид, чтобы сейчас, не стыдясь, дать им волю.
С того дня они виделись чуть ли не каждый день. Как брат и сестра, в детстве потерявшие друг друга, не могли ни наговориться, ни наслушаться: жизнь была долгой и мытарной, и им было что вспомнить и поворошить в памяти и хоть тем возместить прошлые потери. Она устроилась жить в келье, у него тоже была крыша над головой в сторожке при церкви. Если один из них заболевал, занедуживал, другой не отходил, кормил с ложечки, когда подступала необоримая слабость и немочь.
Акилина ушла из жизни раньше, чем он, хотя и выглядела покрепче и помоложе. Но, видно, надорвалась, когда тянула всю семью на Выге, пережив там всех родичей и оставив могильные холмы на погосте. Тихий часто дивился тому, что у нее хватило сил добраться до Ветки. Неужели ей помогло одолеть неисчислимые версты чувство, жившее в ней и ставшее тем негасимым огнем, что повел ее в такую даль лишь бы свидеться с ним?
Тихий прислуживал ей до последнего часа, а в тот день, в сумерки, когда он сидел в ее келье около кровати, у него и в мыслях не было, что конец ее близок.
— Прости меня за все,— вдруг ни с того ни с сего проговорила она и погладила его руку, лежавшую на постели.— И спасибо тебе за любовь твою...
— О чем ты, Орлица моя?— скорбно отозвался Тихий.— Ты же пришла и скрасила дни мои, дала испить из чаши, которой жизнь меня обносила! Это я тебя должен благодарить, что судьба хоть под конец свела нас вместе.
Он помолчал, не решаясь вымолвить то, что давно просилось на язык, да не находилось подходящей минуты. И сейчас те слова вроде были не к месту, но и не сказать их было нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169