Петр толкнул ногой дверь в кабинет начальника Тайной канцелярии. Она распахнулась без скрипа, и его окатило теплом и светом. На столе в медных шандалах оплывали свечи, около горящего камина, подвинув к огню кресло, грел свои постоянно стынущие ноги Петр Андреевич Толстой. Это был уже старый служака, ставший править розыскными делами после того, как показал немалое искусство вытягивать из человека самое потайное. То ласково увещевая, то обещая за искреннее признание уменьшить наказание, то действуя прямой угрозой, умел расположить к себе подчас и заклятого преступника. Петр не сразу поверил в верность Толстого, потому что в свое время тот близко стоял к закоренелым его недругам Милославским, держал сторону Софьи, хотя и остался в стороне, не увяз в трясине заговора. Царь приручал сего вельможу долго и терпеливо, много лет он состоял послом России в Турции и натерпелся там унижений, обид и всякого лиха от султанского двора, зато успел разгадать хитрости и притворства чужого мира, а единожды, когда Петр готовился к решающей битве под Полтавой, даже удержал Турцию от войны с Россией. И с этого времени Петр не жалел для него милостей и наград. Но особенно Толстой стал ему близок после того, как, проявив находчивость, изворотливость и изрядный ум, разыскал сбежавшего царевича Алексея и так повлиял на него, что тот по доброй воле согласился вернуться домой. И здесь, занимаясь делом царевича, для чего собственно и была учреждена Тайная канцелярия, он уговорами и ласками, пыткой вытащил из изменника все супротивное, что таилось на дне его души... С годами из человека, стоявшего на противной стороне, он превратился в верного пса, которому Петр верил сейчас как самому себе. А ведь был случай, когда на одном пиршестве царь, полуобняв Толстого, пошутил зловеще: «Эх, голова ты, голова! Не сидеть бы тебе на шее, не будь ты так умна!» Теперь же Петр глядел на Толстого как на одного из самых преданных царедворцев, ставя его во многом выше светлейшего.
Толстой, в расстегнутом бархатном камзоле, сидел спиной к двери. Седой пышный парик с буклями делал его похожим на бабу. Но схожесть сразу пропала, когда, переступив порог, царь разглядел находившегося
тут же колодника — всклокоченного, в разорванной рубахе, расползавшейся на лохмотья, серых холщовых портах и босого. Только сильный, уверенный в себе человек мог так мирно и безбоязненно сидеть рядом с этим бродягой, бросившим на Петра звероподобный взгляд черных глаз с синеватыми белками.
Видно, не слышав, как открылась дверь, Толстой лишь теперь обнаружил у себя за спиной государя и, несмотря на тучность и одышку, живо привскочил, крикнул колоднику:
— Встать, нехристь!
И хотя он выдохнул это приказание как команду, голос его не дышал угрозой, в нем скорее звучало приглашение, а не злой напор и сила.
— Ты разве не зришь, смрадник, кто перед тобой?
Колодник медленно и как бы нехотя расклеил разбитые в кровь губы, ответил дерзко и даже глумливо:
— Зрю, но не почитаю за царя...
К запястью правой руки Толстого была прикреплена витая короткая плеть с гибкой железной нитью внутри, легким движением пухлой кисти он размахнулся и полоснул колодника по лицу. Тот даже не шелохнулся на грубо сколоченной скамейке и тыльной стороной руки отер проступившую на щеке кровь.
Услышав слова колодника, Петр поглядел на злодея с нескрываемым любопытством, не испытав привычного прилива ненависти. К нему уже не однажды подступало это любопытство, близкое к удивлению и тайному восхищению людьми, которые бесстрашно бросали роковые слова, сулившие им смерть. В эти минуты он хотел разгадать давно томившую его тайну — что же толкало людей такой породы на это безумие: одна ли обреченность и верность старой вере, злая ли безысходность человека, попавшего в пыточные застенки, или что-то еще, не доступное его разуму и пониманию? Неужели это так и останется неизвестным, и неужели никакая в мире власть и сила неспособны открыть сию тайну?.. А может, той тайне и цены нет, а он распинает ее на дыбе, сжигает в срубах, обращает в прах?
— Кто таков?—спросил Петр.
— Я вам о нем докладывал, ваше величество,— Толстой говорил быстро, частил, точно читал по бумаге.— Допрежь был капитаном в полку у фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева... Ныне взят по «слову и делу государеву» из Предтеченского монастыря...
Монах, именем Василий, сын Андреев Левин, в монашестве Варлаам...
— Снят ли с монашеского чина?
— Обнажен Синодом и пыткам подлежит..
— Кто сказал на него «слово и дело»?
— Пензенский обыватель Федор, сын Семенов Каменщиков... Он тоже скован. Сидит в каземате..
Петр снял кафтан и шапку, расстегнул жилет из красной тафты, даже стащил с головы парик, свалил все на стол, прямо на бумаги, и, заняв место Толстого в кресле, заложил ногу на ногу; начальник канцелярии пересел ближе к камину, и малиновый отсвет от потрескивающих поленьев сполохами играл на его пухлом, любовно ухоженном, гладко выбритом лице.
— Не тот ли это Левин, что был во главе драгун, кои сопровождали царевича из Львова в Киев?
— Тот самый, ваше величество...
Петр оживился, уже который год он искал новые вины, чтобы убедить себя самого, что, предавая Алексея смерти, был истинно и непреклонно прав.
— Виделся ли он в ту пору с царевичем?
— Мимолетно, ваше величество... Мимолетно,— словно догадываясь, что терзает государя, тихо ответствовал Толстой.— Охранял его высокую особу.
Начальник канцелярии в подробностях излагал суть дела, а Петр кивал, ни о чем больше не допытываясь. Наслышанный ранее об этом деле, он проявлял к нему повторный интерес в призрачной надежде обнаружить невзначай преступную ниточку, ведшую к еще не раскрытому...
По докладу Толстого выходило, что Левин, исправно служа в армии, вдруг решил постричься в монахи и с этой просьбой обратился к генералу Рену. Генерал не согласился отпустить его «без указа», без освидетельствования падучей болезни, на которую пожаловался капитан. В тот день через Нежин, где квартировал полк капитана, проезжал блюститель патриаршего престола митрополит Стефан Яворский, и Левин добился свидания с высокопоставленным иереем. Тот принял участие в его судьбе, обещал определить в Соловецкий монастырь, ежели подтвердят его болезнь. Однако благосклонности митрополита ему оказалось мало, и Левин заручился словом и поддержкой крестового попа Лебедки, бывшего духовника у князя Меншикова...
— Разыскан тот вор?— насупился Петр.
— Спокойно проживал в доме светлейшего, там взят, расстрижен и сидит в каземате...
— И какого духу тот Лебедка?— раздраженно спросил Петр.
— Духу супротивного,— живо ответствовал Толстой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169