По обе стороны притворов стояли иноки в светлых одеяниях, никто не перешептывался, блюдя строгий порядок и благочестие.
Все в тот день казалось Тихому праздничным, словно он вернулся к годам детства, когда, бывая в церкви, цепко держался за горячую, сухую руку матери, повторяя за нею слова молитвы. Душа его умилилась, когда, пробившись через тесноту, он увидел светлые лики икон, огоньки потрескивающих свечей. На иконостасе сияли оклады, дорогие каменья переливались искрами, пахло ладаном, расплавленным воском, смолистым духом недавно срубленных стен. Эта служба решила судьбу Тихого, он не стал больше думать о новой дороге и скитаниях. Чего еще искать, если тут можно жить вольно, не терпя притеснений?
Правда, в Выговской обители, куда он, поплутав по Руси, прибился несколько лет назад, тоже соблюдали древнее благочестие, жили согласно, но за ту царскую милость, дарованную Петром, расплачивались тяжкой работой на олонецких заводах. Молодому, сильному и сноровистому Тихому работа не была в тягость, и он покорно нес дань, наложенную на всех. Жизнь в Выговской обители была праведной, но суровой, службу справляли там без попов, мужики и бабы жили наособицу, раздельным «жестоким житием», не гулялась ни одна свадьба, парни и девки могли видеть друг друга лишь на молитве, семейным, что прибывали в обитель, не разрешали селиться вместе, им рубили двойные кельи, отделив женскую половину глухой стеной. Если дни мира сочтены и на земле воцарился Антихрист, то надо предаваться не плотским забавам и радостям, не детей плодить, а спасать душу... Обитель год от года богатела, вела большую торговлю, рассылая своих гонцов по весям и городам, промышляла рыбой, доходными ремеслами — делали искусные медные кресты су-
земской работы, литые осьмиконечные, лили медные складни, деисусы, мастерили всякую церковную утварь.
Тихий жил смиренно до той поры, пока однажды ни приметил в молельной Акилину, по святцам — Орлицу. Ничего от орлицы не было в этой небольшого росточка девке, крепко сбитой, налитой, с льняной косой ниже пояса, с круглым лицом, облитым нежнейшим румянцем, но стоило заглянуть в ее небесной чистоты глаза, увидеть ее улыбку, смутно волновавшую губы, как можно было потерять сон и покой. Так случилось и с Тихим, у которого перехватило дыхание от ее взгляда и, казалось, поразила немота и глухота. Он стоял, полуоткрыв рот, пораженный неведомым сладким дурманом, от которого хмельно кружилась голова. Он вышел из молельни иным, чем вошел; перемена произошла не только в нем самом, но и в окружавшем мире — ярче зазеленела трава, выше простиралось небо, и сам он будто не шагал, а плыл по воздуху. «А вдруг то дьявол меня совращает?»— подумал он, вдруг понял, что готов на любые муки, только бы стоять с нею рядом, глядеть на нее, испытывая блаженство, пережитое на молитве... С этого дня всякая работа валилась у Тихого из рук, он ни о чем больше не мог думать, как об Акилине, и страшился этого наваждения, не ведая, что предпринять,— то ли признаться ей во всем, то ли, никому не сказавшись, бежать из обители.
Однажды, столкнувшись с Акилиной на поляне в лесу, где она собирала хворост, он приблизился к ней и коснулся ладонью ее литой косы. «Какая она у тебя, коса-то»,— только и нашелся сказать он. Она, как глупенькая, не поняла ничего, ответила: «Длинная очень, икры щекочет.— И, улыбнувшись не столько Тихому, сколько солнышку, заливавшему поляну, густой траве по пояс, цветам, деревьям, бросавшим полдневные тени, пожаловалась:— Иной раз даже голове тяжело. Так тянет вниз, хоть отрезай половину!» «Что ты!— отшатнулся Тихий и задышал прерывисто.— Как можно! На всей Выге ни у кого такой косы нету, да и краше не сыщешь!» Акилина вспыхнула и, постояв чуток, кинула на спину вязанку хвороста и быстро-быстро пошла прочь, словно испугалась чего-то.
После встречи в лесу они стали переглядываться, однако, не разговаривали друг с другом, проходили мимо, чуть ли не спотыкаясь. Перегляды приносили Тихому одну муку. Оставаться ему дальше в обители, означало медленно умирать, потому что никто не благословит их быть вместе. Тихий постился, истово, до изнурения клал поклоны, желая отрешиться от земной жизни и ее искушений. Но не прошло и полгода, как он понял, что не в силах справиться с грешным телом, с душой, со всем, что не хотело отмирать, но распускалось в нем нежным цветком, цвело пуще прежнего, просилось на простор и волю. Он уже не мог противиться чуду, что озарило его изнутри, и только ждал случая, чтобы повидаться с Акилиной и признаться ей во всем как на исповеди... Случая ждать не пришлось — он подкараулил Акилину, когда она пошла полоскать белье на речку, шагнул на всхлипнувшие под ногами доски мостков, огляделся по сторонам и тихо вымолвил: «Акилинушка, свет мой... Брось белье, послушай, что я скажу». Она выпрямилась, ослепив его нестерпимым блеском голубых глаз, прижала к румяным щекам красные от студеной воды руки. А на Тихого вдруг напала немота, он смотрел на нее и деревенел, как неживой. «Ну чего ты?—доверчиво спросила она.— Говори, раз хочешь!» И тогда Тихий в жарком беспамятстве зачастил скороговоркой, что им обоим надо бежать с Выги, пропадут они тут ни зазря, что можно уйти на Ветку, где можно любиться и где совсем иное вольное житье. Акилина побелела — не то от страха, не то от гнева, вдруг плеснувшего из ее глаз... «Ты что, Антихристу поклонился?— поборов удушье, проговорила она.— Хочешь, чтобы я бросила и мать, и отца, и малых сестер и братьев? Да нас проклянет вся обитель, и не будет нам житья на всем белом свете!.. Бес нас, видно, попутал!.. Хвали Господа, что мы в грех не впали... Не попадайся мне больше на пути, иначе я руки на себя наложу!.. И не кори меня зря, иначе угодим в одну смертную ямину...» Небесная голубизна растаяла в ее глазах, там темнела уже провальная омутная глубина, в которую страшно было заглянуть. Тихий все еще торчал на мостках, хотелось упасть перед Акилиной на колени, просить о прощении, но она не стала дополаскивать белье, подхватила мокрую корзину и, не бросив даже прощального взгляда, начала медленно подниматься на берег. Удушливая тоска вцепилась ему в горло, он стоял, опустив бессильно руки, и ловил взглядом ее малиновый платок, мелькавший среди дерев как пламя. Он вспомнил вдруг старинный заговор, которому его когда- то обучала бабушка перед смертью, и, облизав жаркие губы, зашептал исступленно и обморочно: «На море на окияне, на острове Буяне... Лежит доска, на той доске лежит тоска, с доски в воду, из воды в полымя... Из полымя выбегала Сатанина, кричит — Тихий, беги поскорее, дуй рабе Акилине в губы и в зубы, в ее кости, в ее тело белое, в ее сердце ретивое, в ее печень черную, чтобы раба Акилина... тосковала всякий час, всякую минуту, по полудням, по полуночам, ела бы не заела, спала бы не заспала, а все бы тосковала, чтоб я ей был лучше чужого молодца, лучше родного отца, лучше родной матери, лучше роду-племени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Все в тот день казалось Тихому праздничным, словно он вернулся к годам детства, когда, бывая в церкви, цепко держался за горячую, сухую руку матери, повторяя за нею слова молитвы. Душа его умилилась, когда, пробившись через тесноту, он увидел светлые лики икон, огоньки потрескивающих свечей. На иконостасе сияли оклады, дорогие каменья переливались искрами, пахло ладаном, расплавленным воском, смолистым духом недавно срубленных стен. Эта служба решила судьбу Тихого, он не стал больше думать о новой дороге и скитаниях. Чего еще искать, если тут можно жить вольно, не терпя притеснений?
Правда, в Выговской обители, куда он, поплутав по Руси, прибился несколько лет назад, тоже соблюдали древнее благочестие, жили согласно, но за ту царскую милость, дарованную Петром, расплачивались тяжкой работой на олонецких заводах. Молодому, сильному и сноровистому Тихому работа не была в тягость, и он покорно нес дань, наложенную на всех. Жизнь в Выговской обители была праведной, но суровой, службу справляли там без попов, мужики и бабы жили наособицу, раздельным «жестоким житием», не гулялась ни одна свадьба, парни и девки могли видеть друг друга лишь на молитве, семейным, что прибывали в обитель, не разрешали селиться вместе, им рубили двойные кельи, отделив женскую половину глухой стеной. Если дни мира сочтены и на земле воцарился Антихрист, то надо предаваться не плотским забавам и радостям, не детей плодить, а спасать душу... Обитель год от года богатела, вела большую торговлю, рассылая своих гонцов по весям и городам, промышляла рыбой, доходными ремеслами — делали искусные медные кресты су-
земской работы, литые осьмиконечные, лили медные складни, деисусы, мастерили всякую церковную утварь.
Тихий жил смиренно до той поры, пока однажды ни приметил в молельной Акилину, по святцам — Орлицу. Ничего от орлицы не было в этой небольшого росточка девке, крепко сбитой, налитой, с льняной косой ниже пояса, с круглым лицом, облитым нежнейшим румянцем, но стоило заглянуть в ее небесной чистоты глаза, увидеть ее улыбку, смутно волновавшую губы, как можно было потерять сон и покой. Так случилось и с Тихим, у которого перехватило дыхание от ее взгляда и, казалось, поразила немота и глухота. Он стоял, полуоткрыв рот, пораженный неведомым сладким дурманом, от которого хмельно кружилась голова. Он вышел из молельни иным, чем вошел; перемена произошла не только в нем самом, но и в окружавшем мире — ярче зазеленела трава, выше простиралось небо, и сам он будто не шагал, а плыл по воздуху. «А вдруг то дьявол меня совращает?»— подумал он, вдруг понял, что готов на любые муки, только бы стоять с нею рядом, глядеть на нее, испытывая блаженство, пережитое на молитве... С этого дня всякая работа валилась у Тихого из рук, он ни о чем больше не мог думать, как об Акилине, и страшился этого наваждения, не ведая, что предпринять,— то ли признаться ей во всем, то ли, никому не сказавшись, бежать из обители.
Однажды, столкнувшись с Акилиной на поляне в лесу, где она собирала хворост, он приблизился к ней и коснулся ладонью ее литой косы. «Какая она у тебя, коса-то»,— только и нашелся сказать он. Она, как глупенькая, не поняла ничего, ответила: «Длинная очень, икры щекочет.— И, улыбнувшись не столько Тихому, сколько солнышку, заливавшему поляну, густой траве по пояс, цветам, деревьям, бросавшим полдневные тени, пожаловалась:— Иной раз даже голове тяжело. Так тянет вниз, хоть отрезай половину!» «Что ты!— отшатнулся Тихий и задышал прерывисто.— Как можно! На всей Выге ни у кого такой косы нету, да и краше не сыщешь!» Акилина вспыхнула и, постояв чуток, кинула на спину вязанку хвороста и быстро-быстро пошла прочь, словно испугалась чего-то.
После встречи в лесу они стали переглядываться, однако, не разговаривали друг с другом, проходили мимо, чуть ли не спотыкаясь. Перегляды приносили Тихому одну муку. Оставаться ему дальше в обители, означало медленно умирать, потому что никто не благословит их быть вместе. Тихий постился, истово, до изнурения клал поклоны, желая отрешиться от земной жизни и ее искушений. Но не прошло и полгода, как он понял, что не в силах справиться с грешным телом, с душой, со всем, что не хотело отмирать, но распускалось в нем нежным цветком, цвело пуще прежнего, просилось на простор и волю. Он уже не мог противиться чуду, что озарило его изнутри, и только ждал случая, чтобы повидаться с Акилиной и признаться ей во всем как на исповеди... Случая ждать не пришлось — он подкараулил Акилину, когда она пошла полоскать белье на речку, шагнул на всхлипнувшие под ногами доски мостков, огляделся по сторонам и тихо вымолвил: «Акилинушка, свет мой... Брось белье, послушай, что я скажу». Она выпрямилась, ослепив его нестерпимым блеском голубых глаз, прижала к румяным щекам красные от студеной воды руки. А на Тихого вдруг напала немота, он смотрел на нее и деревенел, как неживой. «Ну чего ты?—доверчиво спросила она.— Говори, раз хочешь!» И тогда Тихий в жарком беспамятстве зачастил скороговоркой, что им обоим надо бежать с Выги, пропадут они тут ни зазря, что можно уйти на Ветку, где можно любиться и где совсем иное вольное житье. Акилина побелела — не то от страха, не то от гнева, вдруг плеснувшего из ее глаз... «Ты что, Антихристу поклонился?— поборов удушье, проговорила она.— Хочешь, чтобы я бросила и мать, и отца, и малых сестер и братьев? Да нас проклянет вся обитель, и не будет нам житья на всем белом свете!.. Бес нас, видно, попутал!.. Хвали Господа, что мы в грех не впали... Не попадайся мне больше на пути, иначе я руки на себя наложу!.. И не кори меня зря, иначе угодим в одну смертную ямину...» Небесная голубизна растаяла в ее глазах, там темнела уже провальная омутная глубина, в которую страшно было заглянуть. Тихий все еще торчал на мостках, хотелось упасть перед Акилиной на колени, просить о прощении, но она не стала дополаскивать белье, подхватила мокрую корзину и, не бросив даже прощального взгляда, начала медленно подниматься на берег. Удушливая тоска вцепилась ему в горло, он стоял, опустив бессильно руки, и ловил взглядом ее малиновый платок, мелькавший среди дерев как пламя. Он вспомнил вдруг старинный заговор, которому его когда- то обучала бабушка перед смертью, и, облизав жаркие губы, зашептал исступленно и обморочно: «На море на окияне, на острове Буяне... Лежит доска, на той доске лежит тоска, с доски в воду, из воды в полымя... Из полымя выбегала Сатанина, кричит — Тихий, беги поскорее, дуй рабе Акилине в губы и в зубы, в ее кости, в ее тело белое, в ее сердце ретивое, в ее печень черную, чтобы раба Акилина... тосковала всякий час, всякую минуту, по полудням, по полуночам, ела бы не заела, спала бы не заспала, а все бы тосковала, чтоб я ей был лучше чужого молодца, лучше родного отца, лучше родной матери, лучше роду-племени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169