— Такой же расколыцик, как и этот смрадник... Нюхом учуяли друг друга.
— А где князь того прощелыгу подобрал? Куда глядел?— сурово спрашивал Петр, словно в эту минуту светлейший стоял перед ним.— Стервятники уже гнезда в наших домах вьют, а у нас одна забота — как бы побольше наворовать, накопить, пустить пыль в глаза друг другу...
Щека его опять стала подергиваться, но он усилием воли заставил ту дрожь уняться и, дав себе слово молчать, отставил в сторону трость, сцепил руки замком на остром колене, продолжая испытующе разглядывать сидящего напротив колодника, опустившего ненавидящий свой взгляд в пол.
— Вор Лебедка свел Левина с князем, просил за него... Светлейший отправил капитана в лазарет к коменданту Бахмиотову... Тот препроводил его к доктору...
По розыску дальше было глухо — притворился ли оный Левин безумным или на самом деле помутился разумом, но доктор жег огнем его руку, а он безучастно смотрел на сие действо, вроде не чуя никакой боли, только морщился... Отчислившись из полка, Левин не поехал в Соловецкий монастырь, хотя Стефан Яворский написал обещальное письмо соловецкому архимандриту. Капитан не сказался ни митрополиту, ни кому иному, лишь в Тайной канцелярии объявил, что не поехал в тот монастырь по той причине, что монахи там ведут себя непотребно — не соблюдают постов, едят мясо и все скоромное. Такими вроде бы слухами он пользовался и потому от той поездки отказался. А может статься, не пожелал забиваться в глушь, где некого смущать еретическими мыслями, и посему подался в Пензу, к родичам, по пути задержавшись в селе Конопати, где проживал его двоюродный брат Гарасим Григорьев. Попытался он было внушить ему свои вредоносные мысли о скором конце света, о том, что людям станут ставить Антихристово клеймо на руке, но тот не стал и слушать, полагая, что брат его болен и завирается. Тогда Левин отправился в церковь, отстоял обед
ню, а в конце службы, зайдя на клирос, начал выкрикивать непотребную ересь. Но и тут его голосу не вняли и, чтоб быть подальше от греха, тихо разошлись. Видя свою неудачу, он прошагал в Жадовскую пустынь, разжалобил игумена, и тот пригласил его несколько дней погостить. Он вел себя исправно, ходил на монашескую трапезу, но бес недолго дремал в нем, и он принялся совращать монахов хулою на царский двор, на монарха и на самого игумена. Не найдя и здесь однодумцев, Левин наконец прибился к Предтеченскому монастырю, тут его приняли в бельцы, дали имя Варлаам, определили к нему наставником старца Иону. Он открылся старцу в своих злодейских умыслах и, сам того не ожидая, нашел в Ионе такого же расколыцика, скрытого под монашеской рясой. Еретики сговорились бежать в дальнюю пустынь, чтобы там спасать молитвами и покаянием свои души, но и тут всему помешал совершиться тот же Левин. В воскресный день он отпросился у игумена в город, якобы для «подаяния по тюрьмам милостыни», но на уме у него было иное... Придя на пензенский базар, он пробрался к мясным рядам, где было погуще народу, влез на крышу одной лавки, снял с себя клобук, поднял его на клюку и дико и истошно стал выкрикивать — кто он такой, где служил, о чем наслышан: у нас де не царь царствует, а Антихрист, что в Москве по государеву указу скоро станут метить людей Антихристовой печатью, суть железными клеймами, привезенными из-за границы, что и в сырную неделю и в великий пост мясо будут приневоливать есть, а хлеб выдавать токмо тем, у кого проставлена та страшная печать. Бойтесь, мол, православные христиане, тех печатей, ибо наступает последнее время — Антихристово, бегите в пустыни и скиты, где вас не сыскать никакой царевой команде... Народ, слыша те речи, с испугу разбежался, однако на всем базаре нашелся один разумный человек, обыватель Федор Каменщиков, который не растерялся и побежал в земскую избу объявить о происшествии.
— Какие меры приняты противу тех, на кого указал монах?— спросил Петр.
— Предтеченский монастырь весь арестован,— без запинки отвечал Толстой, точно заранее знал, о чем будет первая мысль государя.— Игумена и старца Иону днями доставят... Все оговоренные, числом шестнадцать, помещены в клети...
— Поднимали ли на дыбу изветчика Каменщикова, что сказал «слово и дело государево»?
— Поднимали, ваше величество... Ни от чего не отрекся... Можно бы и не подвергать мукам того обывателя, дело и так ясное, сколь людей слышали те крамольные речи... Но порядка ради пришлось вздернуть... После виски он изрек, что пострадал за государя и не жалеет о том.
Петр и без начальника Тайной канцелярии ведал, какой заведен тут порядок — пытали попеременно того, кто доносил, и того, на кого падала вина, и все шло таким чередом — допрос — пытка, очная ставка — пытка, запирательство — пытка, сознание вины — снова пытка, чтобы можно было постепенно расширить круг злоумышленников. Иной раз сильно страдал и изветчик, если расколыцик попадался упрямый, сильный телом и духом, и напрочь отказывался в том, что нес хулу на государя. Тогда иные доносители бывали на виске до тех пор, пока у расколыцика не вырывали признание.
— Посадскому человеку, претерпевшему за монарха, определить в награду триста рублей,— сказал Петр и, помолчав, добавил:— И чтоб торговать ему беспошлинно своим товаром по его смерть.
— Изволение ваше отправлю в Торговую коллегию, ваше величество... А как дальше?
— Не спеши,— останавливая нетерпеливого начальника канцелярии, проговорил Петр.— Я хочу сам изведать кое-что...
Он давно не испытывал желания допросить преступника, целиком полагаясь на Толстого и Андрея Ивановича Ушакова, искусно ведших допросы, пытки, еще с той памятной поры, когда преступником предстал сам царевич и Петр своими ушами жаждал слышать подробности заговора, который, как ему казалось, хитро плели против него. Не добившись прямого признания Алексея, он глубоко взрыл дознание, выкорчевывая корни и корешки той скрытой ненависти, которую угадывал в людях, приверженных старине. Позже он изредка слушал расколыциков, темных мужиков, зло твердивших то, что им внушали в скитах или общинах, слушал и пытался понять, что у них шло от невежества, а что от упрямства и веры. Но ныне его захватило вдруг острое любопытство не к простому холопу и смерду, а к человеку, знавшему грамоту и бывшему близко ко двору. Со временем этот злоумышленник мог сделать
немалую карьеру, ведь он имел могучих покровителей — служил у фельдмаршала Шереметева, был начальником драгун, пробился к светлейшему, пользовался благосклонностью у блюстителя патриаршего престола Стефана Яворского... Тень, брошенная Левиным на митрополита, была неприятна Петру, он и так издавна недолюбливал Яворского, не питал к нему полного доверия — старик был достаточно своеволен, много лет назад произнес с амвона проповедь против фискалов, которых тогда учредил государь, и как о светлой надежде говорил о царевиче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
— А где князь того прощелыгу подобрал? Куда глядел?— сурово спрашивал Петр, словно в эту минуту светлейший стоял перед ним.— Стервятники уже гнезда в наших домах вьют, а у нас одна забота — как бы побольше наворовать, накопить, пустить пыль в глаза друг другу...
Щека его опять стала подергиваться, но он усилием воли заставил ту дрожь уняться и, дав себе слово молчать, отставил в сторону трость, сцепил руки замком на остром колене, продолжая испытующе разглядывать сидящего напротив колодника, опустившего ненавидящий свой взгляд в пол.
— Вор Лебедка свел Левина с князем, просил за него... Светлейший отправил капитана в лазарет к коменданту Бахмиотову... Тот препроводил его к доктору...
По розыску дальше было глухо — притворился ли оный Левин безумным или на самом деле помутился разумом, но доктор жег огнем его руку, а он безучастно смотрел на сие действо, вроде не чуя никакой боли, только морщился... Отчислившись из полка, Левин не поехал в Соловецкий монастырь, хотя Стефан Яворский написал обещальное письмо соловецкому архимандриту. Капитан не сказался ни митрополиту, ни кому иному, лишь в Тайной канцелярии объявил, что не поехал в тот монастырь по той причине, что монахи там ведут себя непотребно — не соблюдают постов, едят мясо и все скоромное. Такими вроде бы слухами он пользовался и потому от той поездки отказался. А может статься, не пожелал забиваться в глушь, где некого смущать еретическими мыслями, и посему подался в Пензу, к родичам, по пути задержавшись в селе Конопати, где проживал его двоюродный брат Гарасим Григорьев. Попытался он было внушить ему свои вредоносные мысли о скором конце света, о том, что людям станут ставить Антихристово клеймо на руке, но тот не стал и слушать, полагая, что брат его болен и завирается. Тогда Левин отправился в церковь, отстоял обед
ню, а в конце службы, зайдя на клирос, начал выкрикивать непотребную ересь. Но и тут его голосу не вняли и, чтоб быть подальше от греха, тихо разошлись. Видя свою неудачу, он прошагал в Жадовскую пустынь, разжалобил игумена, и тот пригласил его несколько дней погостить. Он вел себя исправно, ходил на монашескую трапезу, но бес недолго дремал в нем, и он принялся совращать монахов хулою на царский двор, на монарха и на самого игумена. Не найдя и здесь однодумцев, Левин наконец прибился к Предтеченскому монастырю, тут его приняли в бельцы, дали имя Варлаам, определили к нему наставником старца Иону. Он открылся старцу в своих злодейских умыслах и, сам того не ожидая, нашел в Ионе такого же расколыцика, скрытого под монашеской рясой. Еретики сговорились бежать в дальнюю пустынь, чтобы там спасать молитвами и покаянием свои души, но и тут всему помешал совершиться тот же Левин. В воскресный день он отпросился у игумена в город, якобы для «подаяния по тюрьмам милостыни», но на уме у него было иное... Придя на пензенский базар, он пробрался к мясным рядам, где было погуще народу, влез на крышу одной лавки, снял с себя клобук, поднял его на клюку и дико и истошно стал выкрикивать — кто он такой, где служил, о чем наслышан: у нас де не царь царствует, а Антихрист, что в Москве по государеву указу скоро станут метить людей Антихристовой печатью, суть железными клеймами, привезенными из-за границы, что и в сырную неделю и в великий пост мясо будут приневоливать есть, а хлеб выдавать токмо тем, у кого проставлена та страшная печать. Бойтесь, мол, православные христиане, тех печатей, ибо наступает последнее время — Антихристово, бегите в пустыни и скиты, где вас не сыскать никакой царевой команде... Народ, слыша те речи, с испугу разбежался, однако на всем базаре нашелся один разумный человек, обыватель Федор Каменщиков, который не растерялся и побежал в земскую избу объявить о происшествии.
— Какие меры приняты противу тех, на кого указал монах?— спросил Петр.
— Предтеченский монастырь весь арестован,— без запинки отвечал Толстой, точно заранее знал, о чем будет первая мысль государя.— Игумена и старца Иону днями доставят... Все оговоренные, числом шестнадцать, помещены в клети...
— Поднимали ли на дыбу изветчика Каменщикова, что сказал «слово и дело государево»?
— Поднимали, ваше величество... Ни от чего не отрекся... Можно бы и не подвергать мукам того обывателя, дело и так ясное, сколь людей слышали те крамольные речи... Но порядка ради пришлось вздернуть... После виски он изрек, что пострадал за государя и не жалеет о том.
Петр и без начальника Тайной канцелярии ведал, какой заведен тут порядок — пытали попеременно того, кто доносил, и того, на кого падала вина, и все шло таким чередом — допрос — пытка, очная ставка — пытка, запирательство — пытка, сознание вины — снова пытка, чтобы можно было постепенно расширить круг злоумышленников. Иной раз сильно страдал и изветчик, если расколыцик попадался упрямый, сильный телом и духом, и напрочь отказывался в том, что нес хулу на государя. Тогда иные доносители бывали на виске до тех пор, пока у расколыцика не вырывали признание.
— Посадскому человеку, претерпевшему за монарха, определить в награду триста рублей,— сказал Петр и, помолчав, добавил:— И чтоб торговать ему беспошлинно своим товаром по его смерть.
— Изволение ваше отправлю в Торговую коллегию, ваше величество... А как дальше?
— Не спеши,— останавливая нетерпеливого начальника канцелярии, проговорил Петр.— Я хочу сам изведать кое-что...
Он давно не испытывал желания допросить преступника, целиком полагаясь на Толстого и Андрея Ивановича Ушакова, искусно ведших допросы, пытки, еще с той памятной поры, когда преступником предстал сам царевич и Петр своими ушами жаждал слышать подробности заговора, который, как ему казалось, хитро плели против него. Не добившись прямого признания Алексея, он глубоко взрыл дознание, выкорчевывая корни и корешки той скрытой ненависти, которую угадывал в людях, приверженных старине. Позже он изредка слушал расколыциков, темных мужиков, зло твердивших то, что им внушали в скитах или общинах, слушал и пытался понять, что у них шло от невежества, а что от упрямства и веры. Но ныне его захватило вдруг острое любопытство не к простому холопу и смерду, а к человеку, знавшему грамоту и бывшему близко ко двору. Со временем этот злоумышленник мог сделать
немалую карьеру, ведь он имел могучих покровителей — служил у фельдмаршала Шереметева, был начальником драгун, пробился к светлейшему, пользовался благосклонностью у блюстителя патриаршего престола Стефана Яворского... Тень, брошенная Левиным на митрополита, была неприятна Петру, он и так издавна недолюбливал Яворского, не питал к нему полного доверия — старик был достаточно своеволен, много лет назад произнес с амвона проповедь против фискалов, которых тогда учредил государь, и как о светлой надежде говорил о царевиче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169