.. Заподозрив боярина Ивана Федорова в измене, не вызнав ничего, он облачил его в царские бармы, усадил на трон, дал в руки скипетр и вонзил в сердце нож. Неужто сии злодейства пошли на пользу державе?
— На Руси и незабываемое бывает,— ответил Петр, и было не понять — признавал ли он правоту сына или отводил ее туманной неопределенностью.— Ты назвал Грозного, полагая, что я такоже жесток, как он... Что ж, мне некогда было класть поклоны, я собирал народ в единую купу... Чтобы выиграть викторию, я иной раз терял больше людей, чем надо бы, но как иначе я научился бы отбиваться от ворогов, от тех, кто грозил покорить нас?.. Может, ты и лучше, раз глядел на все издалека, боясь замарать руки в грязи и крови?.. Я всем наступал на горло, когда дрался с королем Карлом, ставил заводы на Урале, заводил торговлю, тащил иноземцев на Русь, чтобы они научили нас, как ловчее все ладить... Не успей мы того учинить, нас разорвали бы на клочья и народ стонал бы под чужим игом.
— Он и под твоей властью стонет,— с горечью ответил Алексей.— Да, ты много понастроил, вывел на море флот, но народ как был наг и цищ, так и остался.
— Семена всходят не сразу, дай срок.
— И до тебя все государи кормили народ посулами на будущий рай, но Русь как была убогой и темной, такой и остается по сю пору... Ее всегда манили будущим, хвалясь прошлым, но у нее никогда не было настоящего... Нет, ты повязал народ путами рабства, сковал его дух и веру, и ныне уже неведомо — расстанется ли когда-нибудь он с тем холопством навеки...
— Рабы были и в древнем Риме, но империя погибла от обжорства, и лени и праздности,— порывисто поднимаясь во весь гигантский рост и нависая над сыном, сказал Петр.— Без страха и палки народ не тронется с места, и не тебе править им, когда ты сам со страха бросился за пределы отечества...
— Я не из России, я бежал от тебя,— Алексей попытался подняться, но сил на это у него не хватило, и он безнадежно опустился на кровать.— Ты добился, чтобы я принял монашеский чин, но от того обозлился еще пуще, и я почувствовал, что ты хочешь моей смерти... Князь Долгорукий известил, что сумел уломать тебя и усмирить твой гнев... «Я снял тебя с плахи!»— вот его слова... И я понял — мне в России не быть живым. Если бы я помедлил, ты извел бы меня — подослал бы убийц или отравил. Чужая жизнь для тебя — жизнь мухи, не более...
— Замолчи, собака!—не выдержав, закричал Петр.— Я не раскаиваюсь, что предаю тебя смерти...
— Покаяние тебе недоступно.
Алексей, шатаясь, поднялся и встал против отца, как бы бросая ему последний бессильный вызов.
— Не зря народ нарек тебя «сыном погибели» и «Людомором».
— На дыбу его!.. На дыбу! — вне себя кричал Петр, пока не появились два дюжих мужика, не схватили Алексея и не поволокли в застенок. Он видел, как ноги сына оторвались от пола и повисли, как их повязали и сунули для тяги бревно между ними, слышал, как Алексей обморочно вскрикнул, когда, хрустнув, вывернулись суставы. И тогда он рванулся в застенок, надсадно заорал, выкатывая белки глаз:
— Говори, змей!.. Говори, кто еще подбивал на измену!.. Кто жаждет моей гибели?..
— Зверь ненасытный!.. Упырь!.. Анафема тебе! — хрипел Алексей.
Он замычал, на губах проступила, пузырясь, кровавая пена, и Петр, потеряв власть над собой, сорвал со стены плеть и стал хлестать его поперек спины, бил до тех пор, пока голова Алексея, дернувшись, не поникла на грудь, а тело не свелось последней судорогой.
— Охлонись, государь... Он уже мертв... Охло- нись...— Из мглы застенка появился граф Толстой, ухватил Петра за руку.
И теперь, распятый на дыбе своей хвори, он пытался вызвать хотя бы призрак сына, потому что с запоздалым раскаянием понимал, что измывался над мертвым телом потому, что сомневался в своей правоте.
В то утро он выплыл из тяжкого забытья и увидел сидящего рядом в кресле графа Толстого. Казалось, граф только что пришел из того самого застенка, где он добивал своего сына, и понадобилось время, чтобы догадаться, что пытки эти были давно и о них нужно было забыть...
Увидев, что государь открыл глаза и узнал его, Толстой пугливо оглянулся по сторонам и, качнувшись к кровати, горестно признался:
— День и ночь молюсь о вашем здравии, ваше величество,— в голос графа просочилась слезная дрожь.— Не дай Бог случись что с вами, государь, все пойдет прахом... Перегрызутся злыдни и без ума почнут все рушить... О себе я уж не печалюсь, меня тут же изведут или упекут в таежную глушь на сиротское умирание. Я свое пожил, был счастлив, служа вашему великому делу, но корень свой все ж жалко, ему тоже не дадут продолжения...
Он вытащил из кармана белоснежный платок, развернул его и стал промокать щеки, по которым не переставая катились слезы...
Петр насупился, глядя на единственного человека, которому верил последние годы, и на лбу его проступила холодная испарина. Он всмотрелся в измятое посеревшее лицо графа, отметил, что букли его плохо расчесаны, и в это мгновение на него вдруг впервые дохнуло промозглой сыростью могилы. Не жалобы графа потрясли его, а вот эти нежданные слезы. Значит, он и на самом деле плох, раз его оплакивает мастер розыска и пыточных дел. Он не мог и подумать, что граф способен плакать,— за всю жизнь не видел, чтобы Толстой выказал такую слабость.
— Негоже, Петр Андреевич, давать волю чувствам,— проговорил Петр.— Зачем показывать свою немощь тем, кто ждет нашего смертного часа?
— Простите, ваше величество...— пробормотал Толстой и поднялся, откланиваясь, боясь своим присутствием растревожить царя.
Визит графа, его потерянность, невольный страх человека, который сам на кого угодно мог нагнать гибельный ужас, подействовали на Петра удручающе. И не потому ли, едва Толстой исчез за дверью, снова навалились мучительно терзавшие приступы боли. Сто
ило им утихнуть, как он окунулся в глубокий сон, поплыл по черной ненастной Неве; греб, налегая на весла, с опаской поглядывал на перехлестывающие через борта волны. Лодка была уже полна воды и вот-вот могла пойти ко дну. Вокруг стоял душный, сплошной туман, и он не ведал, в какую сторону править, чтобы добраться до спасительной суши... С тихим стоном он открыл глаза и увидел себя в постели. За окном стоял светлый день и медлительно падали на землю мохнатые снежинки. Еще два-три погожих дня, и он подымется, чтобы выйти из этих стен на волю, и тогда все пойдет как прежде... Нет, нет, с прежним покончено, он не станет больше совершать необдуманных поступков! Что за чудачество, что за мальчишество, спасая нескольких солдат, губить целую державу! Но пуще всего он не допустит опутать себя ложью, как бы она ни была искусна. Пусть те, кто ждет расплаты, не надеются, что он встанет после болезни таким же неразборчивым, вспыльчивым, неразумно милостивым и щедрым, раздаривающим царедворцам и вельможам целые вотчины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
— На Руси и незабываемое бывает,— ответил Петр, и было не понять — признавал ли он правоту сына или отводил ее туманной неопределенностью.— Ты назвал Грозного, полагая, что я такоже жесток, как он... Что ж, мне некогда было класть поклоны, я собирал народ в единую купу... Чтобы выиграть викторию, я иной раз терял больше людей, чем надо бы, но как иначе я научился бы отбиваться от ворогов, от тех, кто грозил покорить нас?.. Может, ты и лучше, раз глядел на все издалека, боясь замарать руки в грязи и крови?.. Я всем наступал на горло, когда дрался с королем Карлом, ставил заводы на Урале, заводил торговлю, тащил иноземцев на Русь, чтобы они научили нас, как ловчее все ладить... Не успей мы того учинить, нас разорвали бы на клочья и народ стонал бы под чужим игом.
— Он и под твоей властью стонет,— с горечью ответил Алексей.— Да, ты много понастроил, вывел на море флот, но народ как был наг и цищ, так и остался.
— Семена всходят не сразу, дай срок.
— И до тебя все государи кормили народ посулами на будущий рай, но Русь как была убогой и темной, такой и остается по сю пору... Ее всегда манили будущим, хвалясь прошлым, но у нее никогда не было настоящего... Нет, ты повязал народ путами рабства, сковал его дух и веру, и ныне уже неведомо — расстанется ли когда-нибудь он с тем холопством навеки...
— Рабы были и в древнем Риме, но империя погибла от обжорства, и лени и праздности,— порывисто поднимаясь во весь гигантский рост и нависая над сыном, сказал Петр.— Без страха и палки народ не тронется с места, и не тебе править им, когда ты сам со страха бросился за пределы отечества...
— Я не из России, я бежал от тебя,— Алексей попытался подняться, но сил на это у него не хватило, и он безнадежно опустился на кровать.— Ты добился, чтобы я принял монашеский чин, но от того обозлился еще пуще, и я почувствовал, что ты хочешь моей смерти... Князь Долгорукий известил, что сумел уломать тебя и усмирить твой гнев... «Я снял тебя с плахи!»— вот его слова... И я понял — мне в России не быть живым. Если бы я помедлил, ты извел бы меня — подослал бы убийц или отравил. Чужая жизнь для тебя — жизнь мухи, не более...
— Замолчи, собака!—не выдержав, закричал Петр.— Я не раскаиваюсь, что предаю тебя смерти...
— Покаяние тебе недоступно.
Алексей, шатаясь, поднялся и встал против отца, как бы бросая ему последний бессильный вызов.
— Не зря народ нарек тебя «сыном погибели» и «Людомором».
— На дыбу его!.. На дыбу! — вне себя кричал Петр, пока не появились два дюжих мужика, не схватили Алексея и не поволокли в застенок. Он видел, как ноги сына оторвались от пола и повисли, как их повязали и сунули для тяги бревно между ними, слышал, как Алексей обморочно вскрикнул, когда, хрустнув, вывернулись суставы. И тогда он рванулся в застенок, надсадно заорал, выкатывая белки глаз:
— Говори, змей!.. Говори, кто еще подбивал на измену!.. Кто жаждет моей гибели?..
— Зверь ненасытный!.. Упырь!.. Анафема тебе! — хрипел Алексей.
Он замычал, на губах проступила, пузырясь, кровавая пена, и Петр, потеряв власть над собой, сорвал со стены плеть и стал хлестать его поперек спины, бил до тех пор, пока голова Алексея, дернувшись, не поникла на грудь, а тело не свелось последней судорогой.
— Охлонись, государь... Он уже мертв... Охло- нись...— Из мглы застенка появился граф Толстой, ухватил Петра за руку.
И теперь, распятый на дыбе своей хвори, он пытался вызвать хотя бы призрак сына, потому что с запоздалым раскаянием понимал, что измывался над мертвым телом потому, что сомневался в своей правоте.
В то утро он выплыл из тяжкого забытья и увидел сидящего рядом в кресле графа Толстого. Казалось, граф только что пришел из того самого застенка, где он добивал своего сына, и понадобилось время, чтобы догадаться, что пытки эти были давно и о них нужно было забыть...
Увидев, что государь открыл глаза и узнал его, Толстой пугливо оглянулся по сторонам и, качнувшись к кровати, горестно признался:
— День и ночь молюсь о вашем здравии, ваше величество,— в голос графа просочилась слезная дрожь.— Не дай Бог случись что с вами, государь, все пойдет прахом... Перегрызутся злыдни и без ума почнут все рушить... О себе я уж не печалюсь, меня тут же изведут или упекут в таежную глушь на сиротское умирание. Я свое пожил, был счастлив, служа вашему великому делу, но корень свой все ж жалко, ему тоже не дадут продолжения...
Он вытащил из кармана белоснежный платок, развернул его и стал промокать щеки, по которым не переставая катились слезы...
Петр насупился, глядя на единственного человека, которому верил последние годы, и на лбу его проступила холодная испарина. Он всмотрелся в измятое посеревшее лицо графа, отметил, что букли его плохо расчесаны, и в это мгновение на него вдруг впервые дохнуло промозглой сыростью могилы. Не жалобы графа потрясли его, а вот эти нежданные слезы. Значит, он и на самом деле плох, раз его оплакивает мастер розыска и пыточных дел. Он не мог и подумать, что граф способен плакать,— за всю жизнь не видел, чтобы Толстой выказал такую слабость.
— Негоже, Петр Андреевич, давать волю чувствам,— проговорил Петр.— Зачем показывать свою немощь тем, кто ждет нашего смертного часа?
— Простите, ваше величество...— пробормотал Толстой и поднялся, откланиваясь, боясь своим присутствием растревожить царя.
Визит графа, его потерянность, невольный страх человека, который сам на кого угодно мог нагнать гибельный ужас, подействовали на Петра удручающе. И не потому ли, едва Толстой исчез за дверью, снова навалились мучительно терзавшие приступы боли. Сто
ило им утихнуть, как он окунулся в глубокий сон, поплыл по черной ненастной Неве; греб, налегая на весла, с опаской поглядывал на перехлестывающие через борта волны. Лодка была уже полна воды и вот-вот могла пойти ко дну. Вокруг стоял душный, сплошной туман, и он не ведал, в какую сторону править, чтобы добраться до спасительной суши... С тихим стоном он открыл глаза и увидел себя в постели. За окном стоял светлый день и медлительно падали на землю мохнатые снежинки. Еще два-три погожих дня, и он подымется, чтобы выйти из этих стен на волю, и тогда все пойдет как прежде... Нет, нет, с прежним покончено, он не станет больше совершать необдуманных поступков! Что за чудачество, что за мальчишество, спасая нескольких солдат, губить целую державу! Но пуще всего он не допустит опутать себя ложью, как бы она ни была искусна. Пусть те, кто ждет расплаты, не надеются, что он встанет после болезни таким же неразборчивым, вспыльчивым, неразумно милостивым и щедрым, раздаривающим царедворцам и вельможам целые вотчины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169