— Живо! Помыться и закусить!
Денщик спиной открыл дверь, она ржаво пропела на петлях, захлопнулась, но тотчас в проеме ее показались
два других денщика и комнатный лакей. Один держал в руках медный таз, другой кувшин с водой и полотенце, лакей устраивал на столике поднос с едой.
Кинув пригоршню холодной воды на лицо, до скрипа пройдясь ладонями по жилистой шее, государь, отфыркиваясь, сплюнул в таз, насухо вытерся, бросил полотенце подхватившему его на лету денщику, сделал знак бровями, чтобы вышли.
Лакей стоял недвижно, пока царь жевал кровяной кусок мяса, чавкал, не стесняясь, хрустел квашеной капустой, отпивал рейнское из горлышка бутылки, запрокидывая ее вверх дном. Слышно было, как булькали, проталкивались звучные глотки. Убрав поднос, лакей протянул на вытянутых руках парадный мундир, но государь скосил недовольно глаза, и лакей, быстро упрятав мундир в шкаф, вынул будничный, из темно-серого, сюрдюковской фабрики сукна, и Петр, натянув чулки, узкие коричневые штаны, жилет из тафты, вздел руки в рукава кафтана. Нахлобучив короткий парик вместо оставленного на постели ночного колпака, сунул ноги в сапоги на высоких каблуках, делавших его еще выше, хрипло выдохнул:
— Огня!
Трубка еще с вечера была набита табаком, и лакей, живо засветив фитилек огарка, застывшего в наплыве воска на блюдечке, ловко прислонил огонек к чубуку. Петр глубоким вздохом вытянул почти весь лепесток пламени — казалось, он сейчас увянет и погаснет, но могучий выдох сохранил ему жизнь, и пламя заколебалось, заструилось жарко и светло.
— Ступай, покличь Алексея Васильевича! Ну да что мешкаешь? Да поворачивайся, сонная рожа, после управишься с подносом! Учишь вас, а все без толку!..
Кабинет-секретарь Алексей Васильевич Макаров, одетый, как обычно, в штатское венгерское платье с кружевными манжетами, в прилизанном парике голубоватого цвета, белых чулках и немецких туфлях с блестящими пряжками, вошел почти неслышно. Держа в руках толстую кипу бумаг, почтительно в пояс поклонился. Уже немолодое лицо его было тщательно, до сизоватого лоска выбрито, горло подпирал пышный галстук, яркий, как павлинье перо, глаза смотрели живо, поблескивая, но щеки были бледны и бесстрастны, даже шли под серость, как аспидные доски,— пиши на них, что хочешь. Может, ему одному, прожившему рядом полжизни, Петр и верил пока — похоже, ни одна взятка еще не прилипла к его холеным рукам с точеными длинными ногтями, и слуха государя не коснулся не только донос на кабинет-секретаря, но даже и намек на мздоимство: Петр сам дарил ему деньги, чтоб не позарился на чужие. Видно, Макаров был безмерно предан, гордился оказанной ему честью быть постоянной тенью государя, тенью, от которой зависели многие судьбы.
— Ждут, ваше величество... Боюсь, не управиться вам ныне. Может, какие бумаги отложить на завтра?
— А ты за царя не думай,— тихо, но не без суровости напомнил Петр.— Я пока своего ума не лишен! А те, что дожидаются в приемной, не умрут от голода, чать поели с утра, не на голодный желудок явились...
Секретарь вынул из кипы бумагу, и государь, попыхивая трубкой, откинулся в кресле.
— От митрополита Питирима и Юрья Ржевского опять присылка... Расколыцики снова мутят...
— Читай!
— Митрополит Питирим пишет, что явился в Нижний из Питербурха капитан с каторжными колодниками, которых велено отвесть ему в Сибирь,— Макаров, мягко кашлянув, приблизил лист к глазам.—«Уведомились мы, что посланы с ним раскольники необратившиеся, в том числе Василий Власов, злой раскола заводчик и учитель, которому не только в ссылке, но и на сем свете, по мнению нашему, быть не надлежит; также многие раскольники, опасные и неопасные, бегут и селятся в сибирских же городах, и ежели этим каторжным раскольникам позволено будет быть в тех городах и дастся им воля, то они, собравшись с беглыми раскольниками, могут произвести немалые пакости к возмущению народному...»
«Хотя и ближе к Богу отец духовный,— усмехнулся Петр,— а жестокости не занимать стать... Видно, не под силу им с Ржевским вразумлять заблудших овец словом пастырским, вот и они срываются с цепей, яко псы».
— Отпиши в Синод,— прерывая чтение, сказал он.— Чтобы впредь раскольников в Сибирь не посылать, ибо там и без них раскольников много, а велите посылать в Рогервик... Там им дело сыщется!
— Ныне одна хула накопилась на царский двор,— сделав пометку на бумаге, Макаров перевернул лист.— Даже зазорно читать вашему величеству...
— Не тебя, а меня Антихристом кличут! Читай! — Петр глубоко вздохнул.— Хотел я с еретиками по-Божески поступить, терпел сколько лет, лишь бы в казну побольше платили, а они не унимаются... Ни крестом их не приманишь, ни кнутом, ни топором не испугаешь... И что за племя на мою голову?
— Не от вас пошло, ваше величество,— смягчая обиду государя, напомнил кабинет-секретарь.— А вот из Тайной канцелярии доводят... Сам бурмистр новгородской ратуши вор Сыренский в приказной палате молвил вслух: «Кто с Христом водился, те без головы стали, а кто и с царем поводится, тот без головы и спины будет». А вот копия с письма подметного, у астраханского подьячего Кочергина найдено... На слух вроде заговора будет. «Лежит дорога, через тое дорогу лежит колода, по той колоде идет сам сатана, несет кулек песку да ушат воды, песком ружье заряжает, водой ружье заливает; как в ухе сера кипит, так бы в ружье порох кипел, а он бы оберегатель мой повсегда бодр был, а монарх наш, царь Петр, будь проклят трижды»...
— Ишь наворотил!— скосил угол рта государь, но лицо оставалось равнодушно-спокойным.— Так может токмо русский мужик — ходит вокруг да около, а потом ошпарит тебя, как кипятком из ковша...
— Сибирский губернатор князь Черкасский тоже... нелепицу прислал,— Макаров мгновение колебался, но все же решился читать.— Таможенному подьячему Вавиле Иванову будто такое видение было. «Белообразные мужи привели его в поле, на поле пропасть великая, наполненная людьми, а иных в ту же пропасть гонят, а те люди все опалены, как головни, а бороды и усы у них, как свиная щетина, одежда на них похожа на шведское платье, а на головах шапки, которые называются корабликами; и сказали ему белообразные мужи, таить не велели, а велели донести до царского величества чрез духовника, что при родителях его в России брадобрития не было».
— Того Вавилу пусть пытают,— указал Петр.— А буде отпираться, вместе с бородой и голову снять...
— Поп Будаковский предерзостно бранил ваше величество и возглашал принародно: «Какой он царь? Лучших бояр велел посадить на колья, Петербурх одел в сапоги и вызолотил, а Москву одел в лапти; но Москва без государя не будет».
— Сам, видно, на трон просится,— Петру свело судорогой правую щеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169