С нею рядом родились и другие канцелярии: рыбная, банная, постоялая... Ко всему прочему мужик и купец страдали и от подьячих, и от судей, которые вытягивали из кармана последнюю полушку... Недаром в народе говорили: красных дней не видно, все рубли да полтины.
Бояр государь гонял на службе, рассылал в неведомые страны их сыновей, чтобы те набирались там ума- разума, а кому нужен тот ум, если горит земля под ногами, если не продохнуть от тесноты штрафов и налогов.
Царь поверстал в рекруты холопов, муштровал их для войны, и лишь расколыцики не давались ему в руки, находились в непрестанных бегах, не желая терпеть тяжкого ярма. И никто не ведал — от раскольщиков или иных отчаянных людишек полетели на людские скопища подметные письма, обжигающе-злые, не щадившие государя: «Какой он царь, хуже зверя лютого! Переказнил стрельцов, над христианами ругательство устроил, беглых солдат из пушек побил, над священниками смеется, над высшими иереями издевается, бражничает, как последний смерд, кутилка немецкий! Мироед! Весь мир переел и все не насытится...»
Лешукова брала жуть, когда случайно попадало в руки такое письмо, оно словно обжигало пальцы, и хотелось поскорее смять его, разорвать и кинуть в огонь. Но стоило уничтожить подметное, как из уст в уста передавалось новое порицание, похожее на правду,— что царица не сына родила Алексею Михай
ловичу, а дочку, которую, чтобы порадовать уже немощного государя, подменили немчонком, не то сыном Лефорта, не то иного заезжего прощелыги, немало их понаехало из чужих краев, желавших пробиться поближе к престолу. Поэтому он и живет блудно, да не с одной Монсовой девкой, а подминает под себя любую, лишь бы подвернулась вовремя. А те, которые побывают в постели государя, гордятся, что на их долю выпал счастливый случай, о котором можно вспоминать всю жизнь.
Государь, не уставая, развлекался со своим Всешутейшим и Всепьянейшим собором, где все пили до того, что валились с ног. Одного лишь Петра не брал хмель — он мог выпить сколько угодно, а наутро, проснувшись, спешил на верфь, где строился новый корабль, чтобы помахать там топором до пота. Совесть не тревожила его. После паскудного глумления над церковью он шел в собор и стоял с горящей свечкой в руках и даже, бывало, слабым тенорком подпевал на клиросе хору. Если заходила речь о вере, говаривал: «Господь дал царям власть над народами, но над совестью людей властен один Христос», и уж совсем лживо рассуждал, признаваясь одному из приближенных: «Вольно всякому, кто какую веру изберет, в такую и верует», забыв, что в этот час в пыточной вскидывают на дыбу староверов. В жизни он не щадил ни волю людей, ни их совесть, силой гнал подданных на исполнение любого каприза.
«Видно, это о нем сказал Христос, что он сам не ведает, что творит,— размышлял Лешуков.— Но час расплаты и для него придет». Осуждая царя, сам Лешуков жил, тоже точно запамятовав о совести, думал одно, а делал другое— ходил на ненавистную службу в приказ, носил венгерский кафтан, которого стыдился, натягивал немецкие сапоги с рантом; не приспособленные к русской грязи, они скоро раскисали и разваливались. А попробуй надень русские, с подковками на гвоздях, которым износу нет, тут же потянут на правеж, не поглядят — простолюдин ты или вельможа, и не отделаешься одним штрафом, можешь схватить и кнута, и батогов.
Сыновья, навещавшие дом, посмеивались над ворчливой бранью отца, они не месили грязь на улицах,
а постукивали каблуками на палубе корабля или носились в танцах на ассамблеях, все иностранное пришлось им по душе. Жена металась между сыновьями и мужем, и хотя ближе была к мужу и думала одинаково с ним, болела душой и за сыновей, ждала, когда на ее коленях будут резвиться внуки. Прежняя жизнь покрывалась коростой, но не могла отболеть насовсем; и Лешуков и жена —люди старого закала — с болью гадали, чем кончится душевная смута, к чему придет Русь, напяливавшая не для нее сшитую обновку...
После Нарвской конфузии, разбитый королем Карлом XII, государь, боясь быть плененным, оставил войска и тут же начал готовиться к новой битве, набирать тысячи новых рекрутов. Повелел также снимать колокола с церквей и переплавлять их в пушки. Это было уже пострашнее стрижки бород...
И снова началось шатание в народе. Как в былые годы, люди бросали избы и скудные наделы, бежали в леса, в горы, за пределы родной земли; словно ожидая конца света, в разных краях державы вновь вспыхнули костры гарей. Ромодановский все дальше и глубже забрасывал сети сыска, ловил и беглых, и раскольщиков. В его сети угодили книгописец Гришка Талицкий, решившийся однажды доказать, что Петр — Антихрист. Сочинив тетрадки о «Пришествии в мир Антихриста» и «О летах от создания мира до скончания века», читая их разным людям и почти у всех встречая сочувствие, он призывал не платить податей и не признавать самого государя. Слава Гришки росла, и он решил напечатать эти сочинения, «бросить в народ безденежно». Купив две грушевые доски, он уговорил искусного мастера распопа Гришку Иванова вырезать те сочинения на досках. Осуществить задуманное не удалось — певчий дьяк Федор Казанец, узнав, что они тайно «режут кресты», сиречь слова, сделал донос. Талицкого схватили, и на дыбе он открыл, с кем знался, кому читал свои тетрадки, кому продавал, и тогда потянули на розыск тамбовского архиерея Игнатия, иконника Ивашку Савина, мещанской слободы церкви Андриана и Наталии пономаря Артамошку Иванова, боярина князя Ивана Ивановича Хованского; церкви входа в Иерусалим, в Китае, у Троицы на рву попа Андрея и попадью Степаниду, кадашевца Феоктиста Константинова, племянника Талицкого — Мишку Талицкого, садовника Федотку Милюкова, с Пресни церкви Иоана Богослова распопа Гришку Иванова, хлебного двора подключника Пашку Иванова, печатного дела батырщика Митьку Кирилова и многих других, чья вина состояла лишь в том, что они слушали книгописца, одни — веря, другие — ужасаясь страшному пророчеству.
Когда один из подьячих вышептал Лешукову на ухо имена последних жертв, он пошел в церковь, поставил свечу за их невинные души и помолился... Талицкого вместе с его другом иконником Ивашкой Савиным приговорили к смертной казни копчением на медленном огне, и книгописец тут же, не выдержав, покаялся, отрекся от своих сочинений. За ним покаялся и Савин. Их увели в подземельную камеру, и с того дня они будто канули в воду. Лишь месяц спустя старый знакомец доверительно рассказал Лешукову, что их увезли скрытно ночью, то ли живых, то ли придушенных, и, должно быть, закопали на пустыре или сожгли на Болоте вместе с ворами.
Слух о том розыске прокатился по Москве и аукнулся далеко за ее пределами. Уже десятки и сотни выловленных ромодановской сетью выкрикивали на дыбе или на огне, что про Антихриста они слышали от беглых монахов или странников, что священники вычитывали в молитвословии, будто Антихрист родится от блуда, от жены скверной и девицы мнимой, от колена Данова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Бояр государь гонял на службе, рассылал в неведомые страны их сыновей, чтобы те набирались там ума- разума, а кому нужен тот ум, если горит земля под ногами, если не продохнуть от тесноты штрафов и налогов.
Царь поверстал в рекруты холопов, муштровал их для войны, и лишь расколыцики не давались ему в руки, находились в непрестанных бегах, не желая терпеть тяжкого ярма. И никто не ведал — от раскольщиков или иных отчаянных людишек полетели на людские скопища подметные письма, обжигающе-злые, не щадившие государя: «Какой он царь, хуже зверя лютого! Переказнил стрельцов, над христианами ругательство устроил, беглых солдат из пушек побил, над священниками смеется, над высшими иереями издевается, бражничает, как последний смерд, кутилка немецкий! Мироед! Весь мир переел и все не насытится...»
Лешукова брала жуть, когда случайно попадало в руки такое письмо, оно словно обжигало пальцы, и хотелось поскорее смять его, разорвать и кинуть в огонь. Но стоило уничтожить подметное, как из уст в уста передавалось новое порицание, похожее на правду,— что царица не сына родила Алексею Михай
ловичу, а дочку, которую, чтобы порадовать уже немощного государя, подменили немчонком, не то сыном Лефорта, не то иного заезжего прощелыги, немало их понаехало из чужих краев, желавших пробиться поближе к престолу. Поэтому он и живет блудно, да не с одной Монсовой девкой, а подминает под себя любую, лишь бы подвернулась вовремя. А те, которые побывают в постели государя, гордятся, что на их долю выпал счастливый случай, о котором можно вспоминать всю жизнь.
Государь, не уставая, развлекался со своим Всешутейшим и Всепьянейшим собором, где все пили до того, что валились с ног. Одного лишь Петра не брал хмель — он мог выпить сколько угодно, а наутро, проснувшись, спешил на верфь, где строился новый корабль, чтобы помахать там топором до пота. Совесть не тревожила его. После паскудного глумления над церковью он шел в собор и стоял с горящей свечкой в руках и даже, бывало, слабым тенорком подпевал на клиросе хору. Если заходила речь о вере, говаривал: «Господь дал царям власть над народами, но над совестью людей властен один Христос», и уж совсем лживо рассуждал, признаваясь одному из приближенных: «Вольно всякому, кто какую веру изберет, в такую и верует», забыв, что в этот час в пыточной вскидывают на дыбу староверов. В жизни он не щадил ни волю людей, ни их совесть, силой гнал подданных на исполнение любого каприза.
«Видно, это о нем сказал Христос, что он сам не ведает, что творит,— размышлял Лешуков.— Но час расплаты и для него придет». Осуждая царя, сам Лешуков жил, тоже точно запамятовав о совести, думал одно, а делал другое— ходил на ненавистную службу в приказ, носил венгерский кафтан, которого стыдился, натягивал немецкие сапоги с рантом; не приспособленные к русской грязи, они скоро раскисали и разваливались. А попробуй надень русские, с подковками на гвоздях, которым износу нет, тут же потянут на правеж, не поглядят — простолюдин ты или вельможа, и не отделаешься одним штрафом, можешь схватить и кнута, и батогов.
Сыновья, навещавшие дом, посмеивались над ворчливой бранью отца, они не месили грязь на улицах,
а постукивали каблуками на палубе корабля или носились в танцах на ассамблеях, все иностранное пришлось им по душе. Жена металась между сыновьями и мужем, и хотя ближе была к мужу и думала одинаково с ним, болела душой и за сыновей, ждала, когда на ее коленях будут резвиться внуки. Прежняя жизнь покрывалась коростой, но не могла отболеть насовсем; и Лешуков и жена —люди старого закала — с болью гадали, чем кончится душевная смута, к чему придет Русь, напяливавшая не для нее сшитую обновку...
После Нарвской конфузии, разбитый королем Карлом XII, государь, боясь быть плененным, оставил войска и тут же начал готовиться к новой битве, набирать тысячи новых рекрутов. Повелел также снимать колокола с церквей и переплавлять их в пушки. Это было уже пострашнее стрижки бород...
И снова началось шатание в народе. Как в былые годы, люди бросали избы и скудные наделы, бежали в леса, в горы, за пределы родной земли; словно ожидая конца света, в разных краях державы вновь вспыхнули костры гарей. Ромодановский все дальше и глубже забрасывал сети сыска, ловил и беглых, и раскольщиков. В его сети угодили книгописец Гришка Талицкий, решившийся однажды доказать, что Петр — Антихрист. Сочинив тетрадки о «Пришествии в мир Антихриста» и «О летах от создания мира до скончания века», читая их разным людям и почти у всех встречая сочувствие, он призывал не платить податей и не признавать самого государя. Слава Гришки росла, и он решил напечатать эти сочинения, «бросить в народ безденежно». Купив две грушевые доски, он уговорил искусного мастера распопа Гришку Иванова вырезать те сочинения на досках. Осуществить задуманное не удалось — певчий дьяк Федор Казанец, узнав, что они тайно «режут кресты», сиречь слова, сделал донос. Талицкого схватили, и на дыбе он открыл, с кем знался, кому читал свои тетрадки, кому продавал, и тогда потянули на розыск тамбовского архиерея Игнатия, иконника Ивашку Савина, мещанской слободы церкви Андриана и Наталии пономаря Артамошку Иванова, боярина князя Ивана Ивановича Хованского; церкви входа в Иерусалим, в Китае, у Троицы на рву попа Андрея и попадью Степаниду, кадашевца Феоктиста Константинова, племянника Талицкого — Мишку Талицкого, садовника Федотку Милюкова, с Пресни церкви Иоана Богослова распопа Гришку Иванова, хлебного двора подключника Пашку Иванова, печатного дела батырщика Митьку Кирилова и многих других, чья вина состояла лишь в том, что они слушали книгописца, одни — веря, другие — ужасаясь страшному пророчеству.
Когда один из подьячих вышептал Лешукову на ухо имена последних жертв, он пошел в церковь, поставил свечу за их невинные души и помолился... Талицкого вместе с его другом иконником Ивашкой Савиным приговорили к смертной казни копчением на медленном огне, и книгописец тут же, не выдержав, покаялся, отрекся от своих сочинений. За ним покаялся и Савин. Их увели в подземельную камеру, и с того дня они будто канули в воду. Лишь месяц спустя старый знакомец доверительно рассказал Лешукову, что их увезли скрытно ночью, то ли живых, то ли придушенных, и, должно быть, закопали на пустыре или сожгли на Болоте вместе с ворами.
Слух о том розыске прокатился по Москве и аукнулся далеко за ее пределами. Уже десятки и сотни выловленных ромодановской сетью выкрикивали на дыбе или на огне, что про Антихриста они слышали от беглых монахов или странников, что священники вычитывали в молитвословии, будто Антихрист родится от блуда, от жены скверной и девицы мнимой, от колена Данова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169