Да надо было унять бешеный бег крови, охладить себя.
Как он и полагал, Федька еще не ложился, как пес у порога сторожил его приход и, услышав скрип двери, замычал от радости, затряс железными веригами.
— Спи, сын мой, спи,— успокоил юродивого Аввакум.— Жив я... Вот сотворю молитву — и тоже на покой...
Федька лобызал Протопоповы руки, растягивая в улыбке губы, мотал нечесаной головой, Аввакум, вздыхая, гладил его по голове, крестил мелко. Самого протопопа здоровьем бог не обидел, но и он, могучий, точно дуб, готовый к любой непогоде и увечью, дивился на своего духовного сына Федьку, который на Устюге пять лет мерз на лютой стуже, бегал босиком по снегу, проводил время в молитвах, отбивал тысячи поклонов, питался милостыней. Ничто его не брало — ни холод, ни хворь. С тех пор он возил его с собой повсюду, словно не о блаженном заботился, а о самом себе, уверовав, что и с ним ничего не случится, пока юродивый живет рядом...
Аввакум затеплил свечу, помолился, слыша за спиной тихое поскуливание Федьки, тоже истово клавшего поклоны, потом задул свечу и лег. Но сон не шел, стояла перед глазами благолепная боярыня и звала, греховно манила к себе. «Глубоко забрался бес,— затосковал протопоп.— Видно, мало ему одного покаяния». Он снова зажег свечу, прилепил рядом с нею еще две и простер длань над огнем. Держал до тех пор, пока не запахло паленым и огонь духа не погасил огонь тела. Й не удивился, увидев за спиной Федьку, который молился, стоя на коленях, с придыханием и свистом бухаясь на пол, отбивая поклоны. По лицу его, мертвенному в пламени свечей, мокрому от пота, струились слезы. Аввакум опустился рядом на колени, исступленно и молча колотя себя в грудь, молился до телесного изнеможения. Под утро они оба повалились от смертной слабости, плоть стала воздушной и легкой, душа очистилась, и протопоп вошел в сон, а юродивый приткнулся у его ног.
Боярыня тоже плохо спала в эту ночь, сотрясаемая знобкой дрожью в пуховой постели, несколько раз вставала, прикладывалась к ковшу со студеной водой, стояла в рубашке перед иконой. На душе ее стало вдруг лучезарно и радостно, точно душа воскрылилась, готовая вмиг вознестись, она думала, что ныне Русь обрела нового святого... Но чем-то был страшен сей миг: будто заглянув в бездну, она отпрянула — освобождая ее от сомнений, Аввакум открывал для нее мученический венец, который надлежало ей безоглядно и благодарно принять и идти за протопопом его провидческим путем, неся свой крест.
С того памятного вечера, зазывая протопопа к себе, Федосья Прокопьевна слушала его исповедные речи. Он чаще всего был открыт и светел, но бывал насторожен и сумен. Привычная приветливость вдруг сменилась в нем суровой отрешенностью, и та отрешенность сквозила в угрюмом взгляде, в окаменелых скулах, и лишь в устах звучала жертвенная печаль.
Однажды Аввакум доверительно поведал ей: «Написал я государю, ибо молва впереди меня бежит и застит ему очи... Просил, чтоб старое благочестие сыскал, оборонил нашу мати общую церковь от погани никоновой, не вздумал сажать на патриарший престол еретика и злодея, потому не прибавит то никому ни славы, ни святости, а будет одно запустение и мрак... И не люб, видно, я стал ему после того, ох как не люб! Ране бывало, завидя меня, шапку-мурманку скидает, под благословение просится, а ныне все мимо, все недосуг, поверх головы смотрит и не видит меня... Люб я ему, как молчу, а мне так жить невмочь...»
Боярыня страшилась за своего духовного отца, но не смела просить, чтобы он утишил нрав, не злил государя, поубавил ярости в своих проповедях. Она умильно внимала каждому его слову, а по ночам кидалась к иконам, молилась и плакала, исходя восторгом и жалостью к великому праведнику.
И то, чего она страшилась и втайне ждала, свершилось — народ отхлынул от никоновой церкви и густо повалил в собор, где служил Аввакум, сама она не решалась даже украдкой пробраться на такую обедню, но знала обо всем от людей, а чаще от дяди своего Ртищева, близко стоявшего к государю. Судя по его словам, царь был недоволен супротивностью протопопа, и терпение Алексея Михайловича иссякало.
Аввакум же обличал с амвона врага церкви и лихоимца Никона, поднимал над головой двуперстие, вел службу по старому обряду. Государь посылал к нему доверенных людей, те просили протопопа уняться, соединиться со всеми в вере, не проповедовать наособицу, сулили дары, а может, обещали привести по времени и на патриарший престол. «Не престола я жажду, а истины,— неизменно твердил Аввакум.— И служить буду до последнего издыхания Исусу Христу нашему, а не прелести вашей греховной и отступнической».
Государь не стал потворствовать мятежному протопопу, не мог допустить, чтобы опустели соборы, то был вызов ему, явное непокорство, и он разом пресек его, повелев сослать Аввакума на Мезень. Не помогло и заступничество царицы Марии Ильиничны — государь остался непреклонен.
Русью правил он, а не протопоп Аввакум, и святой отец должен знать черту, через которую ему не след перешагивать.
Когда до боярыни дошла весть об этой царской немилости, она слегла в постель, сломленная бессилием. «Зачем же нужно было,— думала она,— вызволять протопопа из ссылки сибирской, чтобы тут же отправить его в другую? Неужели милосердие царя лживо и им руководит не сила добра и разума, а лишь веление власти? Но тогда — от Бога ли царю такая власть?»
Мысли были преступны и богохульны, но она не противилась нахлынувшему вдруг исступлению. Потеря духовного отца была для нее тяжелее смерти Глеба Ивановича, с уходом Аввакума нечем стало обороняться от Антихристовых наваждений. Она спала с лица, но крепла духовно, становясь в чем-то иной. Ясно было одно — отныне она должна служить истинной вере.
И, словно подслушав ее мысли, нежданно появилась в доме старица Меланья. Она пришла как странница, не называя себя, попросилась в покои и открылась лишь в светелке, отвесив боярыне низкий поклон.
— Рада видеть тебя в здравии, Федосья Прокопьевна,— потупя взгляд, молвила Меланья.— Наказал навестить тебя святой отец наш Аввакум...
Лицо у старицы было строгое, глаза темные, немигающие, как на иконе, стерегущие каждое движение, губы неулыбчивые и бледные, сжаты в ниточку. Боярыня кинулась навстречу, схватила ее сухие и горячие руки.
— Спаси тя Христос, мати моя, голубушка!.. Уж не чаяла, что весточки от него дождусь... Что с ним? Мучают его слуги дьявола?
— Отец наш жив и во здравии. Бог бережет его...
Она присела на лавку, поправила черный монашеский плат, точно крыша нависший над гладким, без единой морщинки лбом.
— Дух его никакому слуге дьяволову не сломить... А завет его такой: не поддаваться Антихристу, стоять на старой вере, не отступать ни словом, ни помыслом, даже если смерть дохнет хладом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Как он и полагал, Федька еще не ложился, как пес у порога сторожил его приход и, услышав скрип двери, замычал от радости, затряс железными веригами.
— Спи, сын мой, спи,— успокоил юродивого Аввакум.— Жив я... Вот сотворю молитву — и тоже на покой...
Федька лобызал Протопоповы руки, растягивая в улыбке губы, мотал нечесаной головой, Аввакум, вздыхая, гладил его по голове, крестил мелко. Самого протопопа здоровьем бог не обидел, но и он, могучий, точно дуб, готовый к любой непогоде и увечью, дивился на своего духовного сына Федьку, который на Устюге пять лет мерз на лютой стуже, бегал босиком по снегу, проводил время в молитвах, отбивал тысячи поклонов, питался милостыней. Ничто его не брало — ни холод, ни хворь. С тех пор он возил его с собой повсюду, словно не о блаженном заботился, а о самом себе, уверовав, что и с ним ничего не случится, пока юродивый живет рядом...
Аввакум затеплил свечу, помолился, слыша за спиной тихое поскуливание Федьки, тоже истово клавшего поклоны, потом задул свечу и лег. Но сон не шел, стояла перед глазами благолепная боярыня и звала, греховно манила к себе. «Глубоко забрался бес,— затосковал протопоп.— Видно, мало ему одного покаяния». Он снова зажег свечу, прилепил рядом с нею еще две и простер длань над огнем. Держал до тех пор, пока не запахло паленым и огонь духа не погасил огонь тела. Й не удивился, увидев за спиной Федьку, который молился, стоя на коленях, с придыханием и свистом бухаясь на пол, отбивая поклоны. По лицу его, мертвенному в пламени свечей, мокрому от пота, струились слезы. Аввакум опустился рядом на колени, исступленно и молча колотя себя в грудь, молился до телесного изнеможения. Под утро они оба повалились от смертной слабости, плоть стала воздушной и легкой, душа очистилась, и протопоп вошел в сон, а юродивый приткнулся у его ног.
Боярыня тоже плохо спала в эту ночь, сотрясаемая знобкой дрожью в пуховой постели, несколько раз вставала, прикладывалась к ковшу со студеной водой, стояла в рубашке перед иконой. На душе ее стало вдруг лучезарно и радостно, точно душа воскрылилась, готовая вмиг вознестись, она думала, что ныне Русь обрела нового святого... Но чем-то был страшен сей миг: будто заглянув в бездну, она отпрянула — освобождая ее от сомнений, Аввакум открывал для нее мученический венец, который надлежало ей безоглядно и благодарно принять и идти за протопопом его провидческим путем, неся свой крест.
С того памятного вечера, зазывая протопопа к себе, Федосья Прокопьевна слушала его исповедные речи. Он чаще всего был открыт и светел, но бывал насторожен и сумен. Привычная приветливость вдруг сменилась в нем суровой отрешенностью, и та отрешенность сквозила в угрюмом взгляде, в окаменелых скулах, и лишь в устах звучала жертвенная печаль.
Однажды Аввакум доверительно поведал ей: «Написал я государю, ибо молва впереди меня бежит и застит ему очи... Просил, чтоб старое благочестие сыскал, оборонил нашу мати общую церковь от погани никоновой, не вздумал сажать на патриарший престол еретика и злодея, потому не прибавит то никому ни славы, ни святости, а будет одно запустение и мрак... И не люб, видно, я стал ему после того, ох как не люб! Ране бывало, завидя меня, шапку-мурманку скидает, под благословение просится, а ныне все мимо, все недосуг, поверх головы смотрит и не видит меня... Люб я ему, как молчу, а мне так жить невмочь...»
Боярыня страшилась за своего духовного отца, но не смела просить, чтобы он утишил нрав, не злил государя, поубавил ярости в своих проповедях. Она умильно внимала каждому его слову, а по ночам кидалась к иконам, молилась и плакала, исходя восторгом и жалостью к великому праведнику.
И то, чего она страшилась и втайне ждала, свершилось — народ отхлынул от никоновой церкви и густо повалил в собор, где служил Аввакум, сама она не решалась даже украдкой пробраться на такую обедню, но знала обо всем от людей, а чаще от дяди своего Ртищева, близко стоявшего к государю. Судя по его словам, царь был недоволен супротивностью протопопа, и терпение Алексея Михайловича иссякало.
Аввакум же обличал с амвона врага церкви и лихоимца Никона, поднимал над головой двуперстие, вел службу по старому обряду. Государь посылал к нему доверенных людей, те просили протопопа уняться, соединиться со всеми в вере, не проповедовать наособицу, сулили дары, а может, обещали привести по времени и на патриарший престол. «Не престола я жажду, а истины,— неизменно твердил Аввакум.— И служить буду до последнего издыхания Исусу Христу нашему, а не прелести вашей греховной и отступнической».
Государь не стал потворствовать мятежному протопопу, не мог допустить, чтобы опустели соборы, то был вызов ему, явное непокорство, и он разом пресек его, повелев сослать Аввакума на Мезень. Не помогло и заступничество царицы Марии Ильиничны — государь остался непреклонен.
Русью правил он, а не протопоп Аввакум, и святой отец должен знать черту, через которую ему не след перешагивать.
Когда до боярыни дошла весть об этой царской немилости, она слегла в постель, сломленная бессилием. «Зачем же нужно было,— думала она,— вызволять протопопа из ссылки сибирской, чтобы тут же отправить его в другую? Неужели милосердие царя лживо и им руководит не сила добра и разума, а лишь веление власти? Но тогда — от Бога ли царю такая власть?»
Мысли были преступны и богохульны, но она не противилась нахлынувшему вдруг исступлению. Потеря духовного отца была для нее тяжелее смерти Глеба Ивановича, с уходом Аввакума нечем стало обороняться от Антихристовых наваждений. Она спала с лица, но крепла духовно, становясь в чем-то иной. Ясно было одно — отныне она должна служить истинной вере.
И, словно подслушав ее мысли, нежданно появилась в доме старица Меланья. Она пришла как странница, не называя себя, попросилась в покои и открылась лишь в светелке, отвесив боярыне низкий поклон.
— Рада видеть тебя в здравии, Федосья Прокопьевна,— потупя взгляд, молвила Меланья.— Наказал навестить тебя святой отец наш Аввакум...
Лицо у старицы было строгое, глаза темные, немигающие, как на иконе, стерегущие каждое движение, губы неулыбчивые и бледные, сжаты в ниточку. Боярыня кинулась навстречу, схватила ее сухие и горячие руки.
— Спаси тя Христос, мати моя, голубушка!.. Уж не чаяла, что весточки от него дождусь... Что с ним? Мучают его слуги дьявола?
— Отец наш жив и во здравии. Бог бережет его...
Она присела на лавку, поправила черный монашеский плат, точно крыша нависший над гладким, без единой морщинки лбом.
— Дух его никакому слуге дьяволову не сломить... А завет его такой: не поддаваться Антихристу, стоять на старой вере, не отступать ни словом, ни помыслом, даже если смерть дохнет хладом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169