Еленку усадили на табуретку посредине избы, бабка Арина расплела ее толстую косу, разделила на две косички и уложила их, начиная с темени, полукружьем объяв голову и соединив на затылке. Затем вместо девичьего платка на голову водрузили бабью кичку — рогатую корону с бисером,— запрятав в нее часть кашемировой шали, а концы шали откинули за спину, нацепили на шею крупные, тускло горевшие огоньками янтарные бусы. Еленка, пока ее обряжали, тихо и беззвучно плакала, исходила слезой, и не только потому, что так повелось от старых времен; слезы лились сами, душа обмирала, поскольку с этой ночи ее ждала неведомая жизнь, и кто знал т— лучшая или худшая предстояла ей доля. Дружки, получив деньги на водку, ушли, исчезла и провожатка Паранька, и после краткого застолья жениха и невесту отвели в казенку — холодную кладовку в сенях, где хранилась не- нашавая одежда, стояли сундуки с добром,— там предстояло им провести первую брачную ночь...
Напрасно Леон Терентьевич поджидал свою дочь, отправившуюся закрывать ставни, он скоро затревожился и догадался, куда так нежданно могла скрыться Еленка, огрел кнутом взвывшего от боли Лаврентия, показавшегося ему главным виновником, вылетел во двор, покружился в бессильной ярости и вернулся в избу. Всю ночь он не сомкнул глаз, пока перед рассветом не дождался стука в ставень — то давали о себе знать загулявшие дружки жениха.
— Проспал дочку-то, Леон Терентьевич!—крикнули бесшабашно и весело с улицы.— Пропили мы твою Еленку у Мальцевых! Не горюй, старина, в хорошие руки она попала!
То было слабым утешением, что дочь очутилась в славной и работящей семье, во главе с известным балагуром-песенником и добрым работягой Аввакумом Сидоровичем, потому что теперь он лишился чуть ли не главной опоры в хозяйстве, хотя и понимал, что жизнь Еленки была в родном доме мытарной и тяжкой. Он видел и знал, что вторая его жена поедом ест Еленку, как мог останавливал ее нрав, но не в силах был уследить за всеми выходками злой Агрипены.,.
А в доме жениха, между тем, шла своя жизнь. Утром Лога с Еленкой явились из казенки, прочитали слова утреннего начала, Аввакум Сидорович, кривя в улыбке губы, спросил: «Как почивали, молодые?»— и они чуть ли не в голос ответили: «Сцаси Христос, батюшка! Все слава Богу». После завтрака набежали подружки, молодуху стали обряжать в новый сарафан, новую кичку с атласной шалью, посадили в передний угол, и в дом повалили парни и девушки. Парням подносили на подносе по рюмке водки, девушек угощали кедровыми орехами, подружки пели одну печальную песню за другой, но, несмотря на хватавшую сердце боль и жалость и вроде беспричинную тоску, молодуха должна была крепиться, не плакать, а показывать всем своим видом, что счастлива и довольна судьбой. На третий день Лога катал свою жену с утра до позднего вечера по селу, лишь давая малый передых лошадям, заезжал в гости к своим дружкам и подругам Еленки, где им наскоро выставляли угощенье, и, подкрепившись питьем и едой, они снова садились в кошевку, и жених пускал на полный мах лошадей...
А на четвертый день наступили отрезвляющие будни. Чуть свет свекровь Ульяна Евсеевна тронула невестку за плечо и протянула нараспев:
— Пора, милка, и честь знать... Вставай, топи печь, потом понежишься...
Еленка наперед знала, как нужно себя вести в таком случае, она молча поднялась, обратила лицо к иконам в переднем углу избы и стала читать утренний начал:
— Боже милостивый, буди мне грешную... Без числа я согрешила, Господи, помилуй меня... Достойно есть яко воистину благ Богородицу, присноб- лаженную пренепорочную Матерь Бога нашего... Богородице Дево, радуйся, обрадованная Мария, Господь с тобою, благословенна ты в женах, благословен плод твой, чрева того, яко родила Христа Иисуса, избавителя душам нашим...
Начал был длинный, со многими поясными поклонами, когда нужно было касаться лбом половицы. Поклонилась свекру и свекрови молодуха и зачастила слова прощения:
— Батюшка, простите, матушка, простите, дедушки и бабушки, простите, дяденьки и тетеньки, простите, братцы и сестрицы, простите; мир православный, все христиане простите, ангелы и архангелы, все святые, простите, сохраните, путь-дорогу укажите... Слава отцу и сыну и святому духу, аминь...
Лишь вышептав положенный начал, Елена на правах невестки снова обратилась к свекру и свекрови:
— Батюшка и матушка, благословите печь затопить...
— Бог благословит,— глядя на покорную и всезнающую невестку, удовлетворенно качнули головами Аввакум Сидорович и Ульяна Евсеевна.
Елена, накинув кормушку на плечи, выскочила в холодные сени, забралась по лесенке на чердак, к печной трубе, сняла вьюшку, вынула чугунный «блин», живо метнулась обратно в избу, разожгла лучины на шестке, стала растапливать дрова. Все было привычно, как дома, но здесь она словно держала особую проверку, показывала всем свою сноровистость и удаль...
И получилось так, что, уйдя от костоломной работы в родном доме, она угодила в не менее тяжкую упряжку и должна была тянуть тут воз побольше — весь день на ногах: то у печки, то у квашни с тестом, то у корыта с бельем, то у коровы, чтобы подоить ее, то задавать корм лошадям. Мальцевы жили не так справно, как казалось со стороны, и, хотя все были обуты и одеты и сыты, денег, чтобы сразу справить свадьбу, у них не оказалось, как и у отца Еленки. Недели через две, обговорив, что свадьбу лучше играть весной, на пасху, Аввакум Сидорович взял подряд на железной дороге и повез молодых, как тогда говорили, «на линию»— заготавливать и валить лес для станции Петровск-Забайкальский. Медовый месяц выдался каторжный — Еленка готовила еду на шестерых, потому что, кроме Логи и свекора, увязались за ними трое односельчан. Чтобы подработать лишнюю копейку, молодухе пришлось и варить на всех, и обстирывать, и прибирать в бараке, и спать вповалку на общих нарах. Не успела вернуться с «линии», прокалымив там почти два месяца, как ее позвал на подмогу отец,— мачеха была на сносях и нужно было помыть полы, навести порядок в доме...
Свадьба тоже не скрасила будничные дни, потому что Елена ходила уже в положении, потом были нелегкие роды, а на четвертый день после родов ей уже велели ехать в лес за дровами. Она оставила меня на руки малолетней моей тети Паши, которая и возилась со мной, кормя хлебной жвачкой, завернутой в тряпицу. Весной, отработав с темна до темна в поле, мать бежала домой, чтобы поскорее дать мне грудь, бежала до ломоты и боли в сердце... Позже мать вспоминала: «Прилетишь с пашни, а дома еще надо коров доить, лошадям корм задавать, и пока доберусь до тебя, ты уж вроде не дышишь, изойдешь весь в крике. Пососешь, положу тебя в зыбку, качаю и не пойму, как рука обрывается и я уже сплю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Напрасно Леон Терентьевич поджидал свою дочь, отправившуюся закрывать ставни, он скоро затревожился и догадался, куда так нежданно могла скрыться Еленка, огрел кнутом взвывшего от боли Лаврентия, показавшегося ему главным виновником, вылетел во двор, покружился в бессильной ярости и вернулся в избу. Всю ночь он не сомкнул глаз, пока перед рассветом не дождался стука в ставень — то давали о себе знать загулявшие дружки жениха.
— Проспал дочку-то, Леон Терентьевич!—крикнули бесшабашно и весело с улицы.— Пропили мы твою Еленку у Мальцевых! Не горюй, старина, в хорошие руки она попала!
То было слабым утешением, что дочь очутилась в славной и работящей семье, во главе с известным балагуром-песенником и добрым работягой Аввакумом Сидоровичем, потому что теперь он лишился чуть ли не главной опоры в хозяйстве, хотя и понимал, что жизнь Еленки была в родном доме мытарной и тяжкой. Он видел и знал, что вторая его жена поедом ест Еленку, как мог останавливал ее нрав, но не в силах был уследить за всеми выходками злой Агрипены.,.
А в доме жениха, между тем, шла своя жизнь. Утром Лога с Еленкой явились из казенки, прочитали слова утреннего начала, Аввакум Сидорович, кривя в улыбке губы, спросил: «Как почивали, молодые?»— и они чуть ли не в голос ответили: «Сцаси Христос, батюшка! Все слава Богу». После завтрака набежали подружки, молодуху стали обряжать в новый сарафан, новую кичку с атласной шалью, посадили в передний угол, и в дом повалили парни и девушки. Парням подносили на подносе по рюмке водки, девушек угощали кедровыми орехами, подружки пели одну печальную песню за другой, но, несмотря на хватавшую сердце боль и жалость и вроде беспричинную тоску, молодуха должна была крепиться, не плакать, а показывать всем своим видом, что счастлива и довольна судьбой. На третий день Лога катал свою жену с утра до позднего вечера по селу, лишь давая малый передых лошадям, заезжал в гости к своим дружкам и подругам Еленки, где им наскоро выставляли угощенье, и, подкрепившись питьем и едой, они снова садились в кошевку, и жених пускал на полный мах лошадей...
А на четвертый день наступили отрезвляющие будни. Чуть свет свекровь Ульяна Евсеевна тронула невестку за плечо и протянула нараспев:
— Пора, милка, и честь знать... Вставай, топи печь, потом понежишься...
Еленка наперед знала, как нужно себя вести в таком случае, она молча поднялась, обратила лицо к иконам в переднем углу избы и стала читать утренний начал:
— Боже милостивый, буди мне грешную... Без числа я согрешила, Господи, помилуй меня... Достойно есть яко воистину благ Богородицу, присноб- лаженную пренепорочную Матерь Бога нашего... Богородице Дево, радуйся, обрадованная Мария, Господь с тобою, благословенна ты в женах, благословен плод твой, чрева того, яко родила Христа Иисуса, избавителя душам нашим...
Начал был длинный, со многими поясными поклонами, когда нужно было касаться лбом половицы. Поклонилась свекру и свекрови молодуха и зачастила слова прощения:
— Батюшка, простите, матушка, простите, дедушки и бабушки, простите, дяденьки и тетеньки, простите, братцы и сестрицы, простите; мир православный, все христиане простите, ангелы и архангелы, все святые, простите, сохраните, путь-дорогу укажите... Слава отцу и сыну и святому духу, аминь...
Лишь вышептав положенный начал, Елена на правах невестки снова обратилась к свекру и свекрови:
— Батюшка и матушка, благословите печь затопить...
— Бог благословит,— глядя на покорную и всезнающую невестку, удовлетворенно качнули головами Аввакум Сидорович и Ульяна Евсеевна.
Елена, накинув кормушку на плечи, выскочила в холодные сени, забралась по лесенке на чердак, к печной трубе, сняла вьюшку, вынула чугунный «блин», живо метнулась обратно в избу, разожгла лучины на шестке, стала растапливать дрова. Все было привычно, как дома, но здесь она словно держала особую проверку, показывала всем свою сноровистость и удаль...
И получилось так, что, уйдя от костоломной работы в родном доме, она угодила в не менее тяжкую упряжку и должна была тянуть тут воз побольше — весь день на ногах: то у печки, то у квашни с тестом, то у корыта с бельем, то у коровы, чтобы подоить ее, то задавать корм лошадям. Мальцевы жили не так справно, как казалось со стороны, и, хотя все были обуты и одеты и сыты, денег, чтобы сразу справить свадьбу, у них не оказалось, как и у отца Еленки. Недели через две, обговорив, что свадьбу лучше играть весной, на пасху, Аввакум Сидорович взял подряд на железной дороге и повез молодых, как тогда говорили, «на линию»— заготавливать и валить лес для станции Петровск-Забайкальский. Медовый месяц выдался каторжный — Еленка готовила еду на шестерых, потому что, кроме Логи и свекора, увязались за ними трое односельчан. Чтобы подработать лишнюю копейку, молодухе пришлось и варить на всех, и обстирывать, и прибирать в бараке, и спать вповалку на общих нарах. Не успела вернуться с «линии», прокалымив там почти два месяца, как ее позвал на подмогу отец,— мачеха была на сносях и нужно было помыть полы, навести порядок в доме...
Свадьба тоже не скрасила будничные дни, потому что Елена ходила уже в положении, потом были нелегкие роды, а на четвертый день после родов ей уже велели ехать в лес за дровами. Она оставила меня на руки малолетней моей тети Паши, которая и возилась со мной, кормя хлебной жвачкой, завернутой в тряпицу. Весной, отработав с темна до темна в поле, мать бежала домой, чтобы поскорее дать мне грудь, бежала до ломоты и боли в сердце... Позже мать вспоминала: «Прилетишь с пашни, а дома еще надо коров доить, лошадям корм задавать, и пока доберусь до тебя, ты уж вроде не дышишь, изойдешь весь в крике. Пососешь, положу тебя в зыбку, качаю и не пойму, как рука обрывается и я уже сплю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169