.. Замыкаю свой заговор семьюдесятью семью замками, семьюдесятью цепями, бросаю ключи в Океан море, под бел горючь камень Алатырь... Кто мудренее меня взыщется, кто перетаскает из моря весь песок, тот отгонит тоску...»
Но заговорные слова не долетели до Акилины, не заставили ее обернуться, погас среди дерев пламень ее платка, словно и не встречал Тихий на мостках свою желанную, а привиделась она ему в зыбком маревом сне. Как ни убеждал он себя, что потерял Акилину навсегда, сердце не слушалось разума, противилось приговору судьбы. Не одну неделю высматривал суженую, надеясь, что она где-нибудь появится,— в молельной, на улице, у колодца, у речки,— но постепенно трезвел, хмель надежды выветривался из головы, и скоро Тихий с пронзительной ясностью понял, что надо бежать с Выга, чтобы не кончить жизнь петлей. Приготовив заранее торбочку с хлебом и тряпицу с солью, он темной ночью выскользнул из кельи, поклонился, перекрестился на все четыре стороны и покинул обитель.
Прежде чем появиться на Ветке, Тихий много лет странствовал по Руси, как неприкаянный, исходил тысячи троп в дремучих керженских лесах, живал в Поморье, добирался до Сибири, меся грязь на нескончаемой сиротской дороге, что вела в погибельную даль. Незадолго перед кончиной государя занесло его в городок Тару, что стоял на речке того же названия. Там Тихий чуть не угодил на дыбу, поставив вместе с тарскими жителями свое имя под «Противным письмом», написанным местным человеком Петром Богачевым. В письме горожане и солдаты тарского гарнизона во главе с полковником Немчиновым отказывались подчиниться указу царя о престолонаследии, по которому он мог возвести на трон любого безымянного человека. Полагая сие делом богопротивным, они наперед отказывались присягать и целовать крест на верность такому наследнику.
Расправа с непокорными жителями Тары и казаками гарнизона затянулась на годы. Направленный из Тобольска полутысячный отряд солдат взял городок в смертное кольцо. Полковник Немчинов с единомышленниками пытались взорваться, но погибли только пятеро, остальных вылечили, пытали и казнили. Полковника Немчинова, погибшего при взрыве, четвертовали мертвого, а части тела для назидания развесили на кольях. Старца Сергия, главу ближней пустыни, четвертовали живого. Петр Б о г а ч е в, составлявший «Противное письмо», дал взятку, и ему разрешили покончить с собой — зарезаться ножом. Больше тысячи жителей, скитских старцев и казаков били кнутами, батогами, после чего колесовали, сажали на кол, вешали. Виселицы с качающимися телами расставили на всех дорогах близ города. Немало подданных отправили на вечную каторгу.
Тихого мало кто знал в городке, а закорючку его имени невозможно было разобрать на общем письме, к тому же писался он именем, которое получил при крещении,— Трекелином. Он не был повязан в Таре ни домом, ни семьей, ни родичами, вошел в нее как странник и тем же путем вышел.
Куда только не бросала его жизнь, куда он только не приставал, пытаясь вырваться из одиночества и душевной скорби. Бурная река раскола ширилась и мчалась, прорезая своим стремительным течением всю Русь; позже разорвалась, размылась на два русла — поповщину и беспоповщину,— те в свою очередь стали ветвиться на еще более мелкие старицы и ручьи, и во всем этом можно было запутаться и потеряться навсегда, не найти в крутом единоборстве ни древнего благочестия, ни истины. То уже были «толки», где люди толковали веру всякий на свой лад, присваивая тем отклонениям и свои названия: онуфриевщина, софонтьевщина, дьяконовщина,— за которыми терялись неведомо чем отличимые друг от друга перекрещеванцы, федосеевцы, андреевцы, христощики, кульминщики, нетовцы, люди «спасового согласия» и другие верования, несть им числа... Тихому, с его малой грамотой, полученной в одном из скитов, ничего не стоило принять любое толкование, которое примнилось бы правдой, надеждой на избавление от мук. О чем только не спорили в то время в разных толках: и как понимать Антихриста, в телесном ли его образе или в духовном; и как вернее крестить детей — погружением в воду или одним обливанием; как читать титлу на восьмиконечном кресте, начертанную не учениками Христа, а по велению Понтия Пилата; на каком древе распят Христос, на четвероконечном или восьмиконечном, составленном из трех дерев — кипариса, певга и кедра,— расходились даже в том, какие класть поклоны в начале и в конце службы. Не в те ли годы прижилась усмешливая поговорка: что ни мужик, то вера, что ни баба, то устав. Искатели истины добрались и до «изящного страдальца» протопопа Аввакума, который в своих проповеднических письмах, писанных под конец жизни, так вольно толковал писание, что сам впал в ересь. Раздор, вызванный этими письмами, тянулся годы, пока победили те, кто доказал, что мученик обманулся в своих суждениях, забрел на ложную дорогу; решено было принародно сжечь Авва- кумовы письма, а тех, кто станет упорствовать и принимать письма на веру, отлучать от общины, изгонять из скитов.
Еще до Ветки Тихий прибился к иноку под Старо- дубьем, жившему в вырытой им пещере. Пещера была обширна, с колодцем, погребом, стосаженным проходом, где в углублении стояли иконы и кресты. Инок жил сурово, смирял плоть долгими постами, молитвами, носил лязгавшие на груди железные вериги и, не принимая помощи со стороны, рыл пещеру один, хотя уже набегали к нему однодумцы, смотрели на него с душевным трепетом, как на святого. Тихий легко поддался изнурительной власти схимнической науки, ему соблазнила мысль обрести пристанище и духовного пастыря, но скоро понял, что добровольное заточение в земной норе не для него. Не знай он ветра странствий и просторного неба над степью, разлива рек в половодье, озерной синевы в окружении темных елей или белоствольных берез, он, может быть, смирился бы, вынес погребную духоту пещеры. Но прослышав о Ветке, до которой было рукой подать, он попросил у инока прощения за то, что покидает его, чтобы испытать, не нужен ли он людям, а не только одному Богу. И, добредя до Ветки и обнаружив там и церковь и службу по близким ему канонам, он, наконец, нашел то, что искал. Не прошло и полугода, как все на Ветке уже знали его и зазывали к себе. Он оказался нужным множеству людей, и, бескорыстно служа им, вовремя приходя на помощь, сам будто выздоравливал после тяжелой болезни, набирался свежих сил. Обретенная любовь и ласка и благодарность людская ничем не походили на пережитое прежде чувство к Акилине, да его вряд ли можно было обозначить словом любовь, потому что оно не имело ни границ, ни пределов: безмерное, неохватное и глубокое. Когда он стал помогать людям, самый мир будто начал меняться, день не походил на день, все виделось иначе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Но заговорные слова не долетели до Акилины, не заставили ее обернуться, погас среди дерев пламень ее платка, словно и не встречал Тихий на мостках свою желанную, а привиделась она ему в зыбком маревом сне. Как ни убеждал он себя, что потерял Акилину навсегда, сердце не слушалось разума, противилось приговору судьбы. Не одну неделю высматривал суженую, надеясь, что она где-нибудь появится,— в молельной, на улице, у колодца, у речки,— но постепенно трезвел, хмель надежды выветривался из головы, и скоро Тихий с пронзительной ясностью понял, что надо бежать с Выга, чтобы не кончить жизнь петлей. Приготовив заранее торбочку с хлебом и тряпицу с солью, он темной ночью выскользнул из кельи, поклонился, перекрестился на все четыре стороны и покинул обитель.
Прежде чем появиться на Ветке, Тихий много лет странствовал по Руси, как неприкаянный, исходил тысячи троп в дремучих керженских лесах, живал в Поморье, добирался до Сибири, меся грязь на нескончаемой сиротской дороге, что вела в погибельную даль. Незадолго перед кончиной государя занесло его в городок Тару, что стоял на речке того же названия. Там Тихий чуть не угодил на дыбу, поставив вместе с тарскими жителями свое имя под «Противным письмом», написанным местным человеком Петром Богачевым. В письме горожане и солдаты тарского гарнизона во главе с полковником Немчиновым отказывались подчиниться указу царя о престолонаследии, по которому он мог возвести на трон любого безымянного человека. Полагая сие делом богопротивным, они наперед отказывались присягать и целовать крест на верность такому наследнику.
Расправа с непокорными жителями Тары и казаками гарнизона затянулась на годы. Направленный из Тобольска полутысячный отряд солдат взял городок в смертное кольцо. Полковник Немчинов с единомышленниками пытались взорваться, но погибли только пятеро, остальных вылечили, пытали и казнили. Полковника Немчинова, погибшего при взрыве, четвертовали мертвого, а части тела для назидания развесили на кольях. Старца Сергия, главу ближней пустыни, четвертовали живого. Петр Б о г а ч е в, составлявший «Противное письмо», дал взятку, и ему разрешили покончить с собой — зарезаться ножом. Больше тысячи жителей, скитских старцев и казаков били кнутами, батогами, после чего колесовали, сажали на кол, вешали. Виселицы с качающимися телами расставили на всех дорогах близ города. Немало подданных отправили на вечную каторгу.
Тихого мало кто знал в городке, а закорючку его имени невозможно было разобрать на общем письме, к тому же писался он именем, которое получил при крещении,— Трекелином. Он не был повязан в Таре ни домом, ни семьей, ни родичами, вошел в нее как странник и тем же путем вышел.
Куда только не бросала его жизнь, куда он только не приставал, пытаясь вырваться из одиночества и душевной скорби. Бурная река раскола ширилась и мчалась, прорезая своим стремительным течением всю Русь; позже разорвалась, размылась на два русла — поповщину и беспоповщину,— те в свою очередь стали ветвиться на еще более мелкие старицы и ручьи, и во всем этом можно было запутаться и потеряться навсегда, не найти в крутом единоборстве ни древнего благочестия, ни истины. То уже были «толки», где люди толковали веру всякий на свой лад, присваивая тем отклонениям и свои названия: онуфриевщина, софонтьевщина, дьяконовщина,— за которыми терялись неведомо чем отличимые друг от друга перекрещеванцы, федосеевцы, андреевцы, христощики, кульминщики, нетовцы, люди «спасового согласия» и другие верования, несть им числа... Тихому, с его малой грамотой, полученной в одном из скитов, ничего не стоило принять любое толкование, которое примнилось бы правдой, надеждой на избавление от мук. О чем только не спорили в то время в разных толках: и как понимать Антихриста, в телесном ли его образе или в духовном; и как вернее крестить детей — погружением в воду или одним обливанием; как читать титлу на восьмиконечном кресте, начертанную не учениками Христа, а по велению Понтия Пилата; на каком древе распят Христос, на четвероконечном или восьмиконечном, составленном из трех дерев — кипариса, певга и кедра,— расходились даже в том, какие класть поклоны в начале и в конце службы. Не в те ли годы прижилась усмешливая поговорка: что ни мужик, то вера, что ни баба, то устав. Искатели истины добрались и до «изящного страдальца» протопопа Аввакума, который в своих проповеднических письмах, писанных под конец жизни, так вольно толковал писание, что сам впал в ересь. Раздор, вызванный этими письмами, тянулся годы, пока победили те, кто доказал, что мученик обманулся в своих суждениях, забрел на ложную дорогу; решено было принародно сжечь Авва- кумовы письма, а тех, кто станет упорствовать и принимать письма на веру, отлучать от общины, изгонять из скитов.
Еще до Ветки Тихий прибился к иноку под Старо- дубьем, жившему в вырытой им пещере. Пещера была обширна, с колодцем, погребом, стосаженным проходом, где в углублении стояли иконы и кресты. Инок жил сурово, смирял плоть долгими постами, молитвами, носил лязгавшие на груди железные вериги и, не принимая помощи со стороны, рыл пещеру один, хотя уже набегали к нему однодумцы, смотрели на него с душевным трепетом, как на святого. Тихий легко поддался изнурительной власти схимнической науки, ему соблазнила мысль обрести пристанище и духовного пастыря, но скоро понял, что добровольное заточение в земной норе не для него. Не знай он ветра странствий и просторного неба над степью, разлива рек в половодье, озерной синевы в окружении темных елей или белоствольных берез, он, может быть, смирился бы, вынес погребную духоту пещеры. Но прослышав о Ветке, до которой было рукой подать, он попросил у инока прощения за то, что покидает его, чтобы испытать, не нужен ли он людям, а не только одному Богу. И, добредя до Ветки и обнаружив там и церковь и службу по близким ему канонам, он, наконец, нашел то, что искал. Не прошло и полугода, как все на Ветке уже знали его и зазывали к себе. Он оказался нужным множеству людей, и, бескорыстно служа им, вовремя приходя на помощь, сам будто выздоравливал после тяжелой болезни, набирался свежих сил. Обретенная любовь и ласка и благодарность людская ничем не походили на пережитое прежде чувство к Акилине, да его вряд ли можно было обозначить словом любовь, потому что оно не имело ни границ, ни пределов: безмерное, неохватное и глубокое. Когда он стал помогать людям, самый мир будто начал меняться, день не походил на день, все виделось иначе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169