Чуть ли не каждый день Блументрост провожал кого-нибудь в мир иной, знал, как непрочен человек, но на царя привык смотреть как на существо высшее, не подверженное человеческим слабостям, почти бессмертное. Сама мысль о смерти государя была кощунственной, греховной и страшной. Что же тогда будет с Россией, да и с ним самим, знатным придворным лекарем, давно связавшим жизнь с верной службой великому человеку, перед которым он преклонялся с чувством неубывающего восхищения — таким он был незаурядным правителем мощной империи. Смерть царя — это неведение, мрак и несчастье целой державы, которая без своего повелителя может кончить земное существование.
— Лечить вас, ваше величество, под силу только Богу, а не такому смертному лекарю, как ваш покорный слуга и нижайший раб,— тихо проговорил Блументрост.— Вы не знаете меры ни в делах, ни в забавах...
— Когда государь определит себе меру, он уже не государь,— возразил Петр.— Нечего ему тогда делать на троне.
— Все так, все так,— послушно закивал лейб-ме
дик.— Но вы, как все люди, сотворены богом, хотя природа наградила вас могучим телом и духом... Вы не выпускаете трубку изо рта, пьете больше, чем ваши вельможи... Не смею говорить об иных излишествах...
— А пошто?— с горечью усмехнулся Петр и приосанился в кресле.— Раз взялся учить государя, учи! Ты хочешь, чтоб я и трубку бросил, и от вина отвернулся, и от женской услады отказался? Ты полагаешь, что я ничем не отличаюсь от тех наших мужиков, что в Стокгольме торгуют на санях и живут ни с чем не считаясь?
— На них есть ваша управа и власть,— голос доктора посуровел.— А кто осмелится на вас найти управу? Покажите мне безумца, который укажет, как вам жить!
Петр хохотнул, но тут же понурился, посмурнел, сидел, облокотясь на край стола и глядя в сторону, как будто даже сквозь стену, так почудилось Блументросту. Разве можно было угадать, что мутило сейчас душу государя, что толкалось в его сердце — то ли он желал дослушать лейб-медика до конца, чтобы исполнить его советы, в надежде, что они помогут избавиться от скручивающих болей, то ли думал, как отмахнуться от доктора, встать и поехать на ту же верфь, где у него всегда имелся в запасе острый топор, которым он мог в охотку и до обильного пота помахать, изгоняя тем самым ненавистную, ломавшую все его планы хворь...
Он вернулся в кабинет свирепый, мрачный, с дергающейся щекой, и Екатерина, ни слова не говоря, тут же ушла, оставив царя наедине с канцлером.
В кабинете, неуютном, захламленном, было по казенному скучно — на столе в беспорядке разбросанные бумаги, карты, куски руды, отливки металла, подзорная труба, очиненные перья и большой глобус с пометками, сделанными углем. Шесть ярко горевших свечей в шандалах колыхались в отражении стеклянного забитого книгами шкафа, капли воска с сухим стуком падали на зеленое сукно стола.
Сцепив руки за спиной, Петр молча ходил из угла в угол, не обращая внимания на канцлера, наблюдавшего за его судорожными движениями. Головкин за долгие годы службы притерпелся к нраву царя и никогда не вступал первым в разговор, ожидая, когда Петр перекипит, утихомирится, сам вспомнит о нем и о деле, ради которого вызвал. Не дай бог влезть с непрошеным словом, пусть даже самым пустячным, все может вызвать в государе яростную вспышку жестокого и необузданного неистовства. Иной раз он настолько забывался в гневе, что хватал первый попавшийся под руку предмет, хотя бы тот же кусок руды, и запускал в кого угодно, не глядя. Он мог пожертвовать и горящим шандалом со свечами, дорогой вещью, лишь бы утолить подступившую злобу. Правда, государь быстро отходил и со странным смущением просил прощения за нанесенную обиду, не забывая при этом добавить, что обида, сейчас не заслуженная, зачтется в следующий раз, когда будет явный промах. И, нужно признать, Петр никогда не забывал обещанного. Радости от такой жизни было мало, с утра до ночи на ногах, в страхе перед любой обмолвкой или недоглядом. Доставалось в иные ночи, когда шла нескончаемая гульба, беспробудная пьянка, в которой никто не пытался превзойти царя. Утром, бодрый и посвежевший, он показывался в приемной, и начиналась жизнь по его меркам — он слал гонцов во все концы, требовал для доклада служилых людей, на дню у него рождалась не одна мысль и каждая нуждалась в немедленном исполнении. Так и крутилось все до глубокой ночи, через силу ожидая пока хозяин угомонится и свалится замертво в кровать. Только тогда все с облегчением вздыхали.
— Ну как полагаешь, господин канцлер,— внезапно останавливаясь посредине кабинета, сипло выдохнул Петр.— Сколько человек на Руси ждут моей погибели?
— О чем вы, ваше величество? Упаси Бог!— с дрожью в голосе спросил Головкин и шатнулся от мгновенного кружения головы.— Неужто есть злодеи, помышляющие о вашей смерти? Что же тогда станет с Россией, с вашими подданными? Тогда уж пусть и меня рядом уложат, вашего старого раба, потому как не мыслю без вас жизни.
— Тебе без меня не жить, это верно,— кивнул Петр и, подойдя к большому глобусу, крутанул его вокруг оси, и тот завертелся, поскрипывая, точно скуля.— Кто станет править после меня, всех моих слуг новой метлой выметет, уж так повелось на Руси...
— Но зачем вы впустили в разум такие мысли, ваше величество? Что угрожает вам?
— Слаб я стал и неугоден многим,— все сильнее разгоняя вращение глобуса, отрывисто отвечал Петр.— И, может, превыше всего моему народу... Слушал я нынче в Тайной канцелярии бывшего монаха, человека не темного, обученного грамоте, крутился близко около двора, да не в том суть... Говорил он со мной столь бесстрашно, что невольно задумаешься, от чего сие идет?.. Ну — у этого расстриги есть своя вера, она с моей верой не сходится... Вот я целый день и гадаю — не прав ли тот монах, не глас ли он скорого суда Божьего за мои прегрешения? Вы, которые рядом, получили от меня все, что хотели,— и награды, и вотчины,— а что народ? За что ему жаловать и любить меня?
— Вы державу возвысили, государь,— с низким поклоном возразил Головкин.— Кто может с Россией сравняться? Разве купно вся Европа?.. А супротивники и злодеи есть у всех монархов, никогда ни у кого дела не шли как по-писаному... Вспомните про все бунты, про самозванцев разных мастей, что рвались к царскому трону... Что ж из того? Забыть про высокие деяния, коими вы возвеличили Русь на века?.. И про щепки надо не забывать, когда лес рубят, то мудрая пословица, и щепки те будут и дальше лететь, поелику не всем по нраву приходятся ваши дела, а у черни, гляди, стоят поперек горла!.. Но вы, ваше величество, не простой дровосек, вы замахнулись построить великое государство, чтоб к нему никто не мог подступиться со злыми помыслами урвать кусок нашей земли или поставить ваших подданных на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
— Лечить вас, ваше величество, под силу только Богу, а не такому смертному лекарю, как ваш покорный слуга и нижайший раб,— тихо проговорил Блументрост.— Вы не знаете меры ни в делах, ни в забавах...
— Когда государь определит себе меру, он уже не государь,— возразил Петр.— Нечего ему тогда делать на троне.
— Все так, все так,— послушно закивал лейб-ме
дик.— Но вы, как все люди, сотворены богом, хотя природа наградила вас могучим телом и духом... Вы не выпускаете трубку изо рта, пьете больше, чем ваши вельможи... Не смею говорить об иных излишествах...
— А пошто?— с горечью усмехнулся Петр и приосанился в кресле.— Раз взялся учить государя, учи! Ты хочешь, чтоб я и трубку бросил, и от вина отвернулся, и от женской услады отказался? Ты полагаешь, что я ничем не отличаюсь от тех наших мужиков, что в Стокгольме торгуют на санях и живут ни с чем не считаясь?
— На них есть ваша управа и власть,— голос доктора посуровел.— А кто осмелится на вас найти управу? Покажите мне безумца, который укажет, как вам жить!
Петр хохотнул, но тут же понурился, посмурнел, сидел, облокотясь на край стола и глядя в сторону, как будто даже сквозь стену, так почудилось Блументросту. Разве можно было угадать, что мутило сейчас душу государя, что толкалось в его сердце — то ли он желал дослушать лейб-медика до конца, чтобы исполнить его советы, в надежде, что они помогут избавиться от скручивающих болей, то ли думал, как отмахнуться от доктора, встать и поехать на ту же верфь, где у него всегда имелся в запасе острый топор, которым он мог в охотку и до обильного пота помахать, изгоняя тем самым ненавистную, ломавшую все его планы хворь...
Он вернулся в кабинет свирепый, мрачный, с дергающейся щекой, и Екатерина, ни слова не говоря, тут же ушла, оставив царя наедине с канцлером.
В кабинете, неуютном, захламленном, было по казенному скучно — на столе в беспорядке разбросанные бумаги, карты, куски руды, отливки металла, подзорная труба, очиненные перья и большой глобус с пометками, сделанными углем. Шесть ярко горевших свечей в шандалах колыхались в отражении стеклянного забитого книгами шкафа, капли воска с сухим стуком падали на зеленое сукно стола.
Сцепив руки за спиной, Петр молча ходил из угла в угол, не обращая внимания на канцлера, наблюдавшего за его судорожными движениями. Головкин за долгие годы службы притерпелся к нраву царя и никогда не вступал первым в разговор, ожидая, когда Петр перекипит, утихомирится, сам вспомнит о нем и о деле, ради которого вызвал. Не дай бог влезть с непрошеным словом, пусть даже самым пустячным, все может вызвать в государе яростную вспышку жестокого и необузданного неистовства. Иной раз он настолько забывался в гневе, что хватал первый попавшийся под руку предмет, хотя бы тот же кусок руды, и запускал в кого угодно, не глядя. Он мог пожертвовать и горящим шандалом со свечами, дорогой вещью, лишь бы утолить подступившую злобу. Правда, государь быстро отходил и со странным смущением просил прощения за нанесенную обиду, не забывая при этом добавить, что обида, сейчас не заслуженная, зачтется в следующий раз, когда будет явный промах. И, нужно признать, Петр никогда не забывал обещанного. Радости от такой жизни было мало, с утра до ночи на ногах, в страхе перед любой обмолвкой или недоглядом. Доставалось в иные ночи, когда шла нескончаемая гульба, беспробудная пьянка, в которой никто не пытался превзойти царя. Утром, бодрый и посвежевший, он показывался в приемной, и начиналась жизнь по его меркам — он слал гонцов во все концы, требовал для доклада служилых людей, на дню у него рождалась не одна мысль и каждая нуждалась в немедленном исполнении. Так и крутилось все до глубокой ночи, через силу ожидая пока хозяин угомонится и свалится замертво в кровать. Только тогда все с облегчением вздыхали.
— Ну как полагаешь, господин канцлер,— внезапно останавливаясь посредине кабинета, сипло выдохнул Петр.— Сколько человек на Руси ждут моей погибели?
— О чем вы, ваше величество? Упаси Бог!— с дрожью в голосе спросил Головкин и шатнулся от мгновенного кружения головы.— Неужто есть злодеи, помышляющие о вашей смерти? Что же тогда станет с Россией, с вашими подданными? Тогда уж пусть и меня рядом уложат, вашего старого раба, потому как не мыслю без вас жизни.
— Тебе без меня не жить, это верно,— кивнул Петр и, подойдя к большому глобусу, крутанул его вокруг оси, и тот завертелся, поскрипывая, точно скуля.— Кто станет править после меня, всех моих слуг новой метлой выметет, уж так повелось на Руси...
— Но зачем вы впустили в разум такие мысли, ваше величество? Что угрожает вам?
— Слаб я стал и неугоден многим,— все сильнее разгоняя вращение глобуса, отрывисто отвечал Петр.— И, может, превыше всего моему народу... Слушал я нынче в Тайной канцелярии бывшего монаха, человека не темного, обученного грамоте, крутился близко около двора, да не в том суть... Говорил он со мной столь бесстрашно, что невольно задумаешься, от чего сие идет?.. Ну — у этого расстриги есть своя вера, она с моей верой не сходится... Вот я целый день и гадаю — не прав ли тот монах, не глас ли он скорого суда Божьего за мои прегрешения? Вы, которые рядом, получили от меня все, что хотели,— и награды, и вотчины,— а что народ? За что ему жаловать и любить меня?
— Вы державу возвысили, государь,— с низким поклоном возразил Головкин.— Кто может с Россией сравняться? Разве купно вся Европа?.. А супротивники и злодеи есть у всех монархов, никогда ни у кого дела не шли как по-писаному... Вспомните про все бунты, про самозванцев разных мастей, что рвались к царскому трону... Что ж из того? Забыть про высокие деяния, коими вы возвеличили Русь на века?.. И про щепки надо не забывать, когда лес рубят, то мудрая пословица, и щепки те будут и дальше лететь, поелику не всем по нраву приходятся ваши дела, а у черни, гляди, стоят поперек горла!.. Но вы, ваше величество, не простой дровосек, вы замахнулись построить великое государство, чтоб к нему никто не мог подступиться со злыми помыслами урвать кусок нашей земли или поставить ваших подданных на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169