— Вы хотите перестроить державу на новый лад, а это не всем по нраву... Вы обрядили и знатных людей и простолюдинов в европейское платье, но из-под палки...
— Власть на то она и власть, чтоб ее боялись,— сурово насупясь, обронил Петр.— Если не будет пугала на огороде, то что останется от тех огородов... Токмо страхом и повиновением можно добиться покорности, заставить людей делать то, что выгодно державе...
— Я не хотел, ваше величество, вызвать ваш гнев... За нерадивость и недогляд вы дали мне полезный урок.
Сейчас мне лучше умереть, чем сказать вам ложь... Но для таких людей, как я, трость — не наука...
— Отведи страх,— нетерпеливо бросил Петр.— Ты не на розыске и не на пытке, чтобы меня бояться...
— Вы хотите, ваше величество, чтобы рабы работали как свободные люди, а сие невозможно... Народ ваш ныне младенчески темен и неразумен, он мирится даже с тем, что им торгуют, как скотом. Но так нельзя прожить вечно...
— Я повелел оную продажу пресечь,— резко оборвал Петр.— Хочу, чтоб семьи не разоряли, продавали не порознь, а семьями.
— То малое утешение, государь, и для любого вельможи такие люди — не люди, а лошади, которые тянут подводу, это для них нужны вожжи и кнут, чтобы подгонять, когда ленятся...
— Я всю жизнь воюю, мне некогда было думать, чем я могу заставить служить себе тех же бояр, как не суля им новые вотчины... Да и их холопами я могу распорядиться как собственными и поставить под ружье...
— Однако светлейшего вы вытащили с самого низу, и он воспарил, яко орел, и великую пользу принес державе... Или Шафиров, которого вы, ваше величество, вытянули из мелкой лавки и вывели в государственные мужи...
— Это так,— глухо согласился Петр.— Вовремя попались на глаза...
— А может, среди простого люда тысячи таких. Выгодно ли их держать в темноте и невежестве, государь?
— Народ не песок, его не просеешь, чтоб выбрать твердые камушки,— раздумчиво протянул царь.— И учить грамоте надобно всю Россию, школы ставить везде.
— Читал я одну книжку, государь... Вот имя того, кто сочинил ее, запамятовал... Этот человек пишет, что помещики не вековые, а временные владельцы крестьянам, потому они их и не берегут... Ведь прямой владелец холопам только всероссийский самодержец, он волен распоряжаться их судьбой для пользы отечества...
«Не иначе Посошков ему попался»,— поморщился Петр, ни о чем больше не спрашивая и думая над тем, что решился высказать ему начальник полиции. В передок возка гулко били комья снега от копыт, с моря снова нанесло тучу, косо летели мокрые хлопья.
Осмотром мостов Петр остался доволен, все оказались в исправности, кроме того, единственного изъяна, который он отпечатал на спине полицмейстера, но о том царь не жалел, потому что не ведал, что такое жалость. Ему были понятны отвага и храбрость, выказанные на поле боя, они были зримы и их надлежало непременно отметить монаршей милостью, не скупиться на похвалу и награды. Ему некогда было задумываться о благе всех людей, было бы благо для империи, а люди как-нибудь стерпят, на то они и подданные, чтобы терпеть и мириться, пока он, не оглядываясь, гонит Русь вперед и вперед! Нужна только покорность, все должны исправно исполнять то, что он измыслил для пользы отечества, и нечего измышлять наособицу от царя. Держава сильна лишь тогда, когда весь народ можно подчинить и словом и страхом, тогда он будет рваться вперед заодно со своим государем...
И все же мутный осадок от разговора с Девиером царапал душу. Что они понимают, эти иноземцы, занесенные ветром удачи в страну, которую он и сам-то до конца не знает, лишь мыслью обозревая ее бескрайние просторы, безграничность и ширь. Судят, рядят и мерят все на свой европейский аршин, а Русь пока надеется на авось да на то, куда кривая вывезет... Народ дик и своенравен, то рвется под пули и ядра, умирает на поле битвы за державу, то поднимается на бунт, вешает бояр, а то и потянется до шеи государя, хотя и присягал и почитал как помазанника Божьего. Поди разберись в нем, когда каждый год кого-то нужно усмирять, вешать, сечь головы супротивников и лихоимцев... а зараза не искореняется, плодится еще пуще и злее...
— Сверни в Тайную канцелярию,— неожиданно приказал Петр и, заметив неподдельный испуг на смуглом лице Девиера, зловеще улыбнулся:—Я за мысли не наказываю...
«А за что же вы казните людей, ваше величество, как не за мысли?»— чуть было не сорвалось с языка полицмейстера, но вовремя спохватился.
Он въехал в широкие ворота двора Тайной канцелярии, огороженной высоким частоколом, с острозаточенными, торчащими, как пики, верхушками и сдержал иноходца у крыльца. К красному, мрачному, как казарма, зданию со всех сторон лепились тюрьмы, клети, съезжие избы, иные были без крыш, туда приводили арестованных.
Девиер выскочил из возка, откинул меховую полость, склонился почтительно. Государь выбрался не торопливо, оперся на трость, но не уходил, пока полицмейстер не выпрямился и не наткнулся на острые шилья царевых глаз.
— За мостами доглядывай чаще,— хмуро проговорил Петр, продолжая стоять у возка, словно что-то мешало ему уйти не прощаясь.— Случится пожар — дай знать!
Девиер знал про слабость государя — тушить пожары, где бы они ни вспыхнули, но до сих пор так и не разгадал этого его пристрастия,— то ли Петра привлекало укрощение стихии огня, то ли он любовался зрелищем пожираемого пламенем дома, то ли его манили шум и гомон толпы, сбежавшейся поглазеть на государя, без страха лезшего в горящие окна, карабкавшегося на виду у всех на крышу, а главное — бравшего при любом пожаре команду на себя.
— Будет исполнено, ваше величество...
Петр пососал погасшую трубку, все еще медля.
— Державе нашей нет ни конца ни края, и границы ее туманны,— щурясь на пробившееся сквозь свинцовые облака солнце, наконец проговорил Петр и вздохнул, как бы сожалея о чем-то несбыточном.— Видно, на роду ей суждено растягиваться вширь, достигнуть тех земель, откуда пошла на нас татарская конница и куда теперь должны идти мы и не уходить вовеки... А народ... Народ привыкает и к хозяину, и к тяглу, иным себя не сознает. Нам не отучить его от ярма... А кнут и батоги тоже не помеха, чтоб учить грамоте ленивых и тех, кто живет одной своей пользой, не радея об отечестве...
Пожалуй, царь и задержался лишь для последних слов, поэтому не стал ждать, что скажет в ответ полицмейстер, а совсем по-молодому, почти вприпрыжку взбежал по ступенькам крыльца.
В Тайной розыскных дел канцелярии Петр бывал бессчетно, но не мог привыкнуть к сумрачному длинному коридору, где сейчас гулко отдавались его шаги. Из комнат, где за столами гнулись дьяки и писари, в коридор проникал тусклый мертвенный отсвет дня, в иных комнатах на широких лавках тесно жались друг к другу, чтобы согреться, колодники в ветхой одежде, лязга
ли цепи, в воздухе стояла спертая вонь от сырых, потных онучей и мокрых лаптей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
— Власть на то она и власть, чтоб ее боялись,— сурово насупясь, обронил Петр.— Если не будет пугала на огороде, то что останется от тех огородов... Токмо страхом и повиновением можно добиться покорности, заставить людей делать то, что выгодно державе...
— Я не хотел, ваше величество, вызвать ваш гнев... За нерадивость и недогляд вы дали мне полезный урок.
Сейчас мне лучше умереть, чем сказать вам ложь... Но для таких людей, как я, трость — не наука...
— Отведи страх,— нетерпеливо бросил Петр.— Ты не на розыске и не на пытке, чтобы меня бояться...
— Вы хотите, ваше величество, чтобы рабы работали как свободные люди, а сие невозможно... Народ ваш ныне младенчески темен и неразумен, он мирится даже с тем, что им торгуют, как скотом. Но так нельзя прожить вечно...
— Я повелел оную продажу пресечь,— резко оборвал Петр.— Хочу, чтоб семьи не разоряли, продавали не порознь, а семьями.
— То малое утешение, государь, и для любого вельможи такие люди — не люди, а лошади, которые тянут подводу, это для них нужны вожжи и кнут, чтобы подгонять, когда ленятся...
— Я всю жизнь воюю, мне некогда было думать, чем я могу заставить служить себе тех же бояр, как не суля им новые вотчины... Да и их холопами я могу распорядиться как собственными и поставить под ружье...
— Однако светлейшего вы вытащили с самого низу, и он воспарил, яко орел, и великую пользу принес державе... Или Шафиров, которого вы, ваше величество, вытянули из мелкой лавки и вывели в государственные мужи...
— Это так,— глухо согласился Петр.— Вовремя попались на глаза...
— А может, среди простого люда тысячи таких. Выгодно ли их держать в темноте и невежестве, государь?
— Народ не песок, его не просеешь, чтоб выбрать твердые камушки,— раздумчиво протянул царь.— И учить грамоте надобно всю Россию, школы ставить везде.
— Читал я одну книжку, государь... Вот имя того, кто сочинил ее, запамятовал... Этот человек пишет, что помещики не вековые, а временные владельцы крестьянам, потому они их и не берегут... Ведь прямой владелец холопам только всероссийский самодержец, он волен распоряжаться их судьбой для пользы отечества...
«Не иначе Посошков ему попался»,— поморщился Петр, ни о чем больше не спрашивая и думая над тем, что решился высказать ему начальник полиции. В передок возка гулко били комья снега от копыт, с моря снова нанесло тучу, косо летели мокрые хлопья.
Осмотром мостов Петр остался доволен, все оказались в исправности, кроме того, единственного изъяна, который он отпечатал на спине полицмейстера, но о том царь не жалел, потому что не ведал, что такое жалость. Ему были понятны отвага и храбрость, выказанные на поле боя, они были зримы и их надлежало непременно отметить монаршей милостью, не скупиться на похвалу и награды. Ему некогда было задумываться о благе всех людей, было бы благо для империи, а люди как-нибудь стерпят, на то они и подданные, чтобы терпеть и мириться, пока он, не оглядываясь, гонит Русь вперед и вперед! Нужна только покорность, все должны исправно исполнять то, что он измыслил для пользы отечества, и нечего измышлять наособицу от царя. Держава сильна лишь тогда, когда весь народ можно подчинить и словом и страхом, тогда он будет рваться вперед заодно со своим государем...
И все же мутный осадок от разговора с Девиером царапал душу. Что они понимают, эти иноземцы, занесенные ветром удачи в страну, которую он и сам-то до конца не знает, лишь мыслью обозревая ее бескрайние просторы, безграничность и ширь. Судят, рядят и мерят все на свой европейский аршин, а Русь пока надеется на авось да на то, куда кривая вывезет... Народ дик и своенравен, то рвется под пули и ядра, умирает на поле битвы за державу, то поднимается на бунт, вешает бояр, а то и потянется до шеи государя, хотя и присягал и почитал как помазанника Божьего. Поди разберись в нем, когда каждый год кого-то нужно усмирять, вешать, сечь головы супротивников и лихоимцев... а зараза не искореняется, плодится еще пуще и злее...
— Сверни в Тайную канцелярию,— неожиданно приказал Петр и, заметив неподдельный испуг на смуглом лице Девиера, зловеще улыбнулся:—Я за мысли не наказываю...
«А за что же вы казните людей, ваше величество, как не за мысли?»— чуть было не сорвалось с языка полицмейстера, но вовремя спохватился.
Он въехал в широкие ворота двора Тайной канцелярии, огороженной высоким частоколом, с острозаточенными, торчащими, как пики, верхушками и сдержал иноходца у крыльца. К красному, мрачному, как казарма, зданию со всех сторон лепились тюрьмы, клети, съезжие избы, иные были без крыш, туда приводили арестованных.
Девиер выскочил из возка, откинул меховую полость, склонился почтительно. Государь выбрался не торопливо, оперся на трость, но не уходил, пока полицмейстер не выпрямился и не наткнулся на острые шилья царевых глаз.
— За мостами доглядывай чаще,— хмуро проговорил Петр, продолжая стоять у возка, словно что-то мешало ему уйти не прощаясь.— Случится пожар — дай знать!
Девиер знал про слабость государя — тушить пожары, где бы они ни вспыхнули, но до сих пор так и не разгадал этого его пристрастия,— то ли Петра привлекало укрощение стихии огня, то ли он любовался зрелищем пожираемого пламенем дома, то ли его манили шум и гомон толпы, сбежавшейся поглазеть на государя, без страха лезшего в горящие окна, карабкавшегося на виду у всех на крышу, а главное — бравшего при любом пожаре команду на себя.
— Будет исполнено, ваше величество...
Петр пососал погасшую трубку, все еще медля.
— Державе нашей нет ни конца ни края, и границы ее туманны,— щурясь на пробившееся сквозь свинцовые облака солнце, наконец проговорил Петр и вздохнул, как бы сожалея о чем-то несбыточном.— Видно, на роду ей суждено растягиваться вширь, достигнуть тех земель, откуда пошла на нас татарская конница и куда теперь должны идти мы и не уходить вовеки... А народ... Народ привыкает и к хозяину, и к тяглу, иным себя не сознает. Нам не отучить его от ярма... А кнут и батоги тоже не помеха, чтоб учить грамоте ленивых и тех, кто живет одной своей пользой, не радея об отечестве...
Пожалуй, царь и задержался лишь для последних слов, поэтому не стал ждать, что скажет в ответ полицмейстер, а совсем по-молодому, почти вприпрыжку взбежал по ступенькам крыльца.
В Тайной розыскных дел канцелярии Петр бывал бессчетно, но не мог привыкнуть к сумрачному длинному коридору, где сейчас гулко отдавались его шаги. Из комнат, где за столами гнулись дьяки и писари, в коридор проникал тусклый мертвенный отсвет дня, в иных комнатах на широких лавках тесно жались друг к другу, чтобы согреться, колодники в ветхой одежде, лязга
ли цепи, в воздухе стояла спертая вонь от сырых, потных онучей и мокрых лаптей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169