— Ты не занемог, Питер?— встревоженно спросила она.— Может, послать за лекарем?
— Оставь суету... Поеду в чем есть... Примут и так. Дай вон бутылку рейнского, вон там, в нижнем ящике шкафа... И скажи, чтоб приготовили все для бритья... Иди...
Он провел ладонью по влажному потному лбу, дивясь проступившей испарине, слабости и ломоте: так бывало, когда он заболевал. Но нынче он не чувствовал приближения хвори, может, просто спал в духоте, не раздеваясь, и нужно вот так посидеть в тишине и покое, освежить горло глотком вина, прежде чем встать и отправиться на свадьбу, дабы не начали переливать из пустого в порожнее — почему-де государь не почтил своим присутствием ближнего царедворца, что за причина? Уж не слег ли в постель? И что за хворь привязалась к нему? И каково недомогание — пустячное или серьезное? Будут судачить и в том случае, если на свадьбе побывает одна Екатерина, хотя ее присутствие, разумеется, высокий знак внимания. Но что и говорить, конечно свадьба теряла свой блеск, если на ней отсутствовал государь, веселие и пиршество уже не были столь торжественными.
Петр ухмыльнулся, соскользнул с дивана, выпрямился, постучал каблуками, как бы пробуя прочность пола, и разрешил войти брадобрею с подносом и прибором для бритья. И пока тот бережно водил бритвой по щекам и подбородку, намыливал и снова шуршал лезвием, Петр настраивал себя на предстоящее веселье. Когда к нему подступала лихота, он даже в болезненном жару отправлялся туда, где ждали его дела,— проверял оснастку судов, встречался с заморскими купцами, пил вино в торговой конторе, где совершались сделки, или становился к токарному станку, вытачивая
очередную безделицу, и к вечеру слабости как не бывало. Свадьба тоже была неплохим снадобьем для умеющего стряхнуть с плеч тяготу дня, окунуться в шум и звон кутежа, в гром музыки.
Когда в сумерках, сопровождаемые слугами и денщиками, вышли к карете, повалил густой снег, и промозглый город в редких жидких огнях затянуло мглой. С Невы несло сыростью, запахом гниющего дерева и дыма; в снежной завеси где-то по-прежнему бухали каменные бабы, и удары отдавались в висках; при свете костров рабочий люд вгонял в топкую землю сваи, не зная передыха ни вечером, ни ночью, потому что река была коварна, могло прихлынуть наводнение и нужно было срочно крепить берега; звонили в церквях, и звон тот быстро глох в ватном месиве тумана; сквозь снежную кутерьму гнулись под ветром богомольные старухи, тянувшиеся на вечернюю службу; ветхую их одежонку трепало, как лохмотья на огородных пугалах, но они упрямо месили снег, шли на звон...
Карету покачивало, как лодку на волнах, скрипели рессоры, и, несмотря на плотно прикрытые дверцы, выстуживало и на бархатных сидениях. Кричали в снежную круговерть форейторы, посвистывали драгуны, пикет которых сопровождал государя, и, вслушиваясь в этот посвист метели, в стук копыт, Петр радовался, что отлетела тяжесть от головы; скачка сквозь непогоду напоминала молодые годы, когда он любил лихо промчаться через заснеженную вихревую степь, осматривая войска, готовые к предстоящему утреннему бою. Боже мой, неужели эта безоглядная скачка осталась лишь в памяти, а сам он уже не в силах гнать Русь дальше?..
Богатый дом Трубецких, как ярко освещенный корабль, выплыл из густой пороши, и не успела карета замедлить бег, как навстречу выбежали слуги с горящими факелами, стали бросать на снег и лужи дорогие ковры, стеля их от дверцы кареты до крыльца.
Петр выскочил первым, подал руку Екатерине, стремительно повел ее по ковровой дорожке, и она еле поспевала за его широким шагом, утопая каблучками туфель в мягких коврах, как во мху. Глаза уже свыклись со светом шипящих факелов, когда государь и государыня вошли в распахнутые двери и им открылся белый, озаренный тысячью свечей зал, в уши ударил праздничный гул и шелест, журчащий говор и беззаботный смех. Как только государь и Екатерина встали в распахе резных дверей, гости, густо заполнившие зал, умолкли, будто ветер прошел поверх голов, пригладив парики вельмож и высокие прически дам; все лица повернулись в сторону двери, и толпа, затаив дыхание, медленно развалилась на две половины, образуя живой коридор с малиновой ковровой дорожкой посредине, которая текла через весь зал к креслам, где сидели, принимая поздравления, жених и невеста.
Петр шел неторопливо, чтобы насладиться восторгом, который вызвало его появление с Екатериной у высокопоставленных подданных. Праздничный живой коридор ничем не походил на тот, утренний, когда люди теснились в его приемной и расступались, давая ему дорогу. Там лица были скованы тревогой, страхом, томлением и показным спокойствием, здесь же все сияло довольством, предвкушением свадебного веселья, поэтому навстречу государю тянулись улыбчивые лица, с выражением обожания и необъяснимой жертвенности во имя его чести и славы. Сановитые вельможи выставили в первый ряд разряженных жен, взгляды дам излучали ликование, трепет, любовь, экстаз, нескрываемое поклонение и преданность. Ряды их чуть колыхались, напоминая ограду из гирлянд живых цветов, пенились вороха кружев, блестели оголенные плечи, лучисто вспыхивали дорогие каменья в их украшениях. Женщины были выставлены наперед с умыслом — пусть государь полюбуется на красивые лица, и, может, это приведет его в доброе расположение, чтобы он на время позабыл о своем величии и повеселился вволю и потанцевал как равный всем.
Чем ближе продвигался Петр к центру зала, тем все чаще кивал министрам, сенаторам, иностранным посланникам, кои стояли по ранжиру значимости и богатства. Когда-то он сам расписал служилых людей по чинам и рангам, и то, что этого правила придерживались и на свадьбе, было отмечено им с благосклонностью и приятством. Мелькнул где-то за спинами, продвигаясь вкрадчивой скользящей походкой, полицмейстер Девиер, и Петр, подавив ухмылку, подумал, что, может, напрасно он наказывал этого господина, когда мог бы обойтись внушением, не позоря перед подлым людом, все же иноземец и служит, судя по всему, исправно... Но мысль эта тут же отлетела, застигнутая торжественным вихрем и гулом, он привычно вступил в круг наиболее близких ему людей и царедворцев — согнулся в низком поклоне неисправимый плут Ментиков, за ним канцлер Головкин, вице-канцлер Шафиров, Петр Андреевич Толстой в новом камзоле, генерал Ягужинский, грубый рубака, вытащенный им из низов, граф Апраксин, князья Долгорукие, оберфискал Нестеров, скромный, но всегда необходимый кабинет-секретарь Макаров учтиво поклонился, при высоких гостях показывая, что чувствует свое место и положение.,. И вот уже встали и двинулись к государю и государыне жених и невеста — приветствовать и благодарить — князь, в специально сшитом мундире, с лентой через грудь и при орденах, и двадцатилетняя невеста, пунцовая от смущения, как нераспустившийся бутон розы, в подвенечном уборе, в фате из тонкой кружевной кисеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169