— Разбил дорогую посуду или кого смазал по роже?
— Все слава Богу, батюшка,— вздохнув, ответила Екатерина.— Немного посмешил всех, и только... Там и на самом деле было скушно... Полежи немного и пойдем танцевать, а то без нас танцы не в танцы...
— Хорошо,— согласился Петр и, помолчав, попросил:— Но сначала покличь сюда Толстого...
Толстой вошел по-кошачьи мягко, согнутая его фигура заслонила свет ночника.
— Что там ученый монах?— сев на диван и подобрав ноги, спросил Петр.— Все пророчит конец света и клянет Антихриста?
— Не бережете вы себя, ваше величество,— вкрадчиво ответил Толстой.— Даже на свадьбе не даете себе покою... Бог с ним, с тем расстригой! Были бы вы во здравии...
— То, что возложил на меня Господь, никто за меня нести не может,— назидательно и строго проговорил Петр.— Просит ли расстрига милости? Хочет ли жить? Смягчили его пытки?
— Милости не просит, потому как тверд в старой вере,— Толстой сделал шаг в сторону, чтобы свет ночника падал на лицо государя.— Но, полагаю, был бы счастлив, если бы вы отправили его доживать век в м@- настыре...
— Это он просил или ты так мыслишь?
— Из его бреда на дыбе вывел, государь.
Петр насупился, щурясь на мигающий огонек ночника, теребил кончик уса.
— Оставить ему жизнь, все едино что показать нашу немощь и признать его правым,— осевшим вдруг голосом выговорил он.— Ежели даже от проклятия своего отринется, и тогда веры ему не должно быть... Отпустить в монастырь, чтоб плодить крамолу и сеять семена раздора?
— Что ж, дальше пытать его?
— Разыскивать, пока не назовет всех, кого совратил в свою ересь... И порешить к весне, когда мы к Персии двинемся... Поручишь то дело довести Ушакову.
— Какую же казнь ему учинить?
— За злые вины его и хулы на род царский достоин он мучительной казни, но буде покается, заменить колесование отсечением головы... Тулово сжечь на Болоте, а голову под конвоем отправить в Пензу, где он возмущал народ, и выставить на столбе на страх прочим отступникам и злодеям...
— Но голова та за дальностью пути гнить начнет...
— Пускай Ушаков обсудит то с доктором Блумент ростом, а тот даст наказ аптекарю, пусть вместе сочинят удобный сосуд, зальют спиртом, и голова сохранится до Пензы... И тот сосуд пускай постоит на столбе, сколь можно. Однодумцев его казнить в самой Пензе, и головы выставить рядом с тем сосудом.
— А как поступить с попом Лебедкой?
— Порешить тут, у тиунской избы... И ежели светлейший князь будет о ту пору в столице, не худо бы ему проехать до той избы и посмотреть, кого он держал у себя в духовниках. Хотя вряд ли его этим проймешь,— отпетая голова!.. По ней, может, тоже виселица плачет!
Петр махнул рукой и замолчал. Робко и бессильно мигал ночничок, за стеною шумела свадьба, и Толстой, вслушиваясь в этот гул, думал, что нынче он мог бы и не покидать Тайную канцелярию, даже на пиршестве ему не давали забыть о пыточных застенках, где ему суждено служить до конца дней.
— Иди, Петр Андреевич, потешь душу, потанцуй,— сказал Петр и хрустнул пальцами рук.— И я скоро выйду. Попортил малость свадьбу, надобно самому и исправлять!
«Да мне теперь самый раз пуститься в пляс»,— подумал, вздохнув, Толстой. Он задержался еще с минуту около дивана, словно вспоминал, о чем хотел спросить государя, потом мелкими шажками отступил к двери, уже по-настоящему жалея, что не сказался сегодня хворым и поехал на эту срамную, бесчестную и дурацкую свадьбу.
Он знал, что смертен, как и все люди, и что рано или поздно придут закатные дни его жизни, но жил с убеждением и верой, что случится это нескоро и что он сумеет еще совершить немало из того, что замыслил. Многое продолжало вызревать в нем почти каждодневно, и он радовался этим счастливым мгновениям, думая, что Господь позволит ему доделать то, к чему он, видимо, призван тем же Божьим промыслом. Он так многотрудно жил, что некогда было задумываться о смерти, а если и являлась эта жалящая мысль, он не давал ей надолго поселиться в душе, гнал прочь.
Два года назад Петр вернулся из Персидского похода, и хотя тот поход не был великой викторией, он все же был отмечен как большая победа — что там ни говори, но Россия отныне утвердилась на берегах еще одного моря, взяла под свою руку Баку и Дербент, не вызвав войны с турками, не оттолкнув и персов, а обойдясь с ними по-соседски — поделили побережье Каспия и на том разошлись... Индия, а за нею бескрайний океан остались грезой, несбыточным сном, туда без времени, не рассчитавши силы, не найдя достойного предлога, нечего и соваться. Нужно набраться терпения и ждать — с налета, силой или хитростью сию жар- птицу в руки не заполучить.
В жизни Петра наступило странное небывалое затишье, словно он на время оказался не у дел. Жизнью всегда была война, потом ожидание мира, а после похода на берега Каспия все большие заботы отвалились, если не считать раскольщиков, которые изредка напоминали о себе, как ноющая зубная боль, которую нужно было терпеть, пока не найдется способ утихомирить вероотступников разом.
Казалось, все годы он с тяжелой ношей карабкался на высоченную гору, срывался, падал в изнеможении, но поднимался, набрав сил, чтобы вновь идти к на
меченной цели, благо маячили те цели бессчетно. И теперь, сбросив непосильный груз с плеч, мог без опаски повернуться спиной к Европе, не ожидая вероломного удара, потому что не оставалось там такой страны, которая могла бы бросить ему вызов и пойти на Россию войной. И вот впервые будто с нагорной высоты окидывал он взором свою державу, вглядывался в ее хмурое, почужавшее лицо и снова спрашивал себя: а знает ли он, какой страной повелевает? Что за народ под ним? Да, его держава стала сильна и грозна для Европы, у нее могучий флот и обученные, готовые к бою армии, но, как и прежде, она глухо ропщет, обездоленная и нищая, отвечает ему, царю, угрюмым, исподлобья взглядом, полным укора и открытой ненависти... Этот взгляд тревожил его, лишал покоя, и, не ведая, чем его отвести, он отдавался повседневным заботам и хлопотам, которых всегда находилось в избытке. И как ни загадывай наперед, а жить приходилось одним днем и чаще всего одним делом, которое отнимало у него все силы и все время, оставляя не больше трех-четырех часов на сон. Когда он призывал своих подданных, чтобы претворить в жизнь то, что озарило его нынче, они, недоспавшие и половины своего сна, еле держались на ногах, не всегда соображая, какую причуду государя им надлежит исполнить. Он рассылал в разные концы державы посланцев своей воли, приказывал закладывать на голом месте заводы, лить, сколь можно, пушки и ядра, диктовал указ за указом; по прихоти и свое- опытному интересу, чуждому другим, учредил кунсткамеру, куда собирал уродов, платя за каждого немалые деньги, вряд ли сам понимая, зачем и кому нужны эти жалкие и страшные выверты природы и человеческих грехов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
— Все слава Богу, батюшка,— вздохнув, ответила Екатерина.— Немного посмешил всех, и только... Там и на самом деле было скушно... Полежи немного и пойдем танцевать, а то без нас танцы не в танцы...
— Хорошо,— согласился Петр и, помолчав, попросил:— Но сначала покличь сюда Толстого...
Толстой вошел по-кошачьи мягко, согнутая его фигура заслонила свет ночника.
— Что там ученый монах?— сев на диван и подобрав ноги, спросил Петр.— Все пророчит конец света и клянет Антихриста?
— Не бережете вы себя, ваше величество,— вкрадчиво ответил Толстой.— Даже на свадьбе не даете себе покою... Бог с ним, с тем расстригой! Были бы вы во здравии...
— То, что возложил на меня Господь, никто за меня нести не может,— назидательно и строго проговорил Петр.— Просит ли расстрига милости? Хочет ли жить? Смягчили его пытки?
— Милости не просит, потому как тверд в старой вере,— Толстой сделал шаг в сторону, чтобы свет ночника падал на лицо государя.— Но, полагаю, был бы счастлив, если бы вы отправили его доживать век в м@- настыре...
— Это он просил или ты так мыслишь?
— Из его бреда на дыбе вывел, государь.
Петр насупился, щурясь на мигающий огонек ночника, теребил кончик уса.
— Оставить ему жизнь, все едино что показать нашу немощь и признать его правым,— осевшим вдруг голосом выговорил он.— Ежели даже от проклятия своего отринется, и тогда веры ему не должно быть... Отпустить в монастырь, чтоб плодить крамолу и сеять семена раздора?
— Что ж, дальше пытать его?
— Разыскивать, пока не назовет всех, кого совратил в свою ересь... И порешить к весне, когда мы к Персии двинемся... Поручишь то дело довести Ушакову.
— Какую же казнь ему учинить?
— За злые вины его и хулы на род царский достоин он мучительной казни, но буде покается, заменить колесование отсечением головы... Тулово сжечь на Болоте, а голову под конвоем отправить в Пензу, где он возмущал народ, и выставить на столбе на страх прочим отступникам и злодеям...
— Но голова та за дальностью пути гнить начнет...
— Пускай Ушаков обсудит то с доктором Блумент ростом, а тот даст наказ аптекарю, пусть вместе сочинят удобный сосуд, зальют спиртом, и голова сохранится до Пензы... И тот сосуд пускай постоит на столбе, сколь можно. Однодумцев его казнить в самой Пензе, и головы выставить рядом с тем сосудом.
— А как поступить с попом Лебедкой?
— Порешить тут, у тиунской избы... И ежели светлейший князь будет о ту пору в столице, не худо бы ему проехать до той избы и посмотреть, кого он держал у себя в духовниках. Хотя вряд ли его этим проймешь,— отпетая голова!.. По ней, может, тоже виселица плачет!
Петр махнул рукой и замолчал. Робко и бессильно мигал ночничок, за стеною шумела свадьба, и Толстой, вслушиваясь в этот гул, думал, что нынче он мог бы и не покидать Тайную канцелярию, даже на пиршестве ему не давали забыть о пыточных застенках, где ему суждено служить до конца дней.
— Иди, Петр Андреевич, потешь душу, потанцуй,— сказал Петр и хрустнул пальцами рук.— И я скоро выйду. Попортил малость свадьбу, надобно самому и исправлять!
«Да мне теперь самый раз пуститься в пляс»,— подумал, вздохнув, Толстой. Он задержался еще с минуту около дивана, словно вспоминал, о чем хотел спросить государя, потом мелкими шажками отступил к двери, уже по-настоящему жалея, что не сказался сегодня хворым и поехал на эту срамную, бесчестную и дурацкую свадьбу.
Он знал, что смертен, как и все люди, и что рано или поздно придут закатные дни его жизни, но жил с убеждением и верой, что случится это нескоро и что он сумеет еще совершить немало из того, что замыслил. Многое продолжало вызревать в нем почти каждодневно, и он радовался этим счастливым мгновениям, думая, что Господь позволит ему доделать то, к чему он, видимо, призван тем же Божьим промыслом. Он так многотрудно жил, что некогда было задумываться о смерти, а если и являлась эта жалящая мысль, он не давал ей надолго поселиться в душе, гнал прочь.
Два года назад Петр вернулся из Персидского похода, и хотя тот поход не был великой викторией, он все же был отмечен как большая победа — что там ни говори, но Россия отныне утвердилась на берегах еще одного моря, взяла под свою руку Баку и Дербент, не вызвав войны с турками, не оттолкнув и персов, а обойдясь с ними по-соседски — поделили побережье Каспия и на том разошлись... Индия, а за нею бескрайний океан остались грезой, несбыточным сном, туда без времени, не рассчитавши силы, не найдя достойного предлога, нечего и соваться. Нужно набраться терпения и ждать — с налета, силой или хитростью сию жар- птицу в руки не заполучить.
В жизни Петра наступило странное небывалое затишье, словно он на время оказался не у дел. Жизнью всегда была война, потом ожидание мира, а после похода на берега Каспия все большие заботы отвалились, если не считать раскольщиков, которые изредка напоминали о себе, как ноющая зубная боль, которую нужно было терпеть, пока не найдется способ утихомирить вероотступников разом.
Казалось, все годы он с тяжелой ношей карабкался на высоченную гору, срывался, падал в изнеможении, но поднимался, набрав сил, чтобы вновь идти к на
меченной цели, благо маячили те цели бессчетно. И теперь, сбросив непосильный груз с плеч, мог без опаски повернуться спиной к Европе, не ожидая вероломного удара, потому что не оставалось там такой страны, которая могла бы бросить ему вызов и пойти на Россию войной. И вот впервые будто с нагорной высоты окидывал он взором свою державу, вглядывался в ее хмурое, почужавшее лицо и снова спрашивал себя: а знает ли он, какой страной повелевает? Что за народ под ним? Да, его держава стала сильна и грозна для Европы, у нее могучий флот и обученные, готовые к бою армии, но, как и прежде, она глухо ропщет, обездоленная и нищая, отвечает ему, царю, угрюмым, исподлобья взглядом, полным укора и открытой ненависти... Этот взгляд тревожил его, лишал покоя, и, не ведая, чем его отвести, он отдавался повседневным заботам и хлопотам, которых всегда находилось в избытке. И как ни загадывай наперед, а жить приходилось одним днем и чаще всего одним делом, которое отнимало у него все силы и все время, оставляя не больше трех-четырех часов на сон. Когда он призывал своих подданных, чтобы претворить в жизнь то, что озарило его нынче, они, недоспавшие и половины своего сна, еле держались на ногах, не всегда соображая, какую причуду государя им надлежит исполнить. Он рассылал в разные концы державы посланцев своей воли, приказывал закладывать на голом месте заводы, лить, сколь можно, пушки и ядра, диктовал указ за указом; по прихоти и свое- опытному интересу, чуждому другим, учредил кунсткамеру, куда собирал уродов, платя за каждого немалые деньги, вряд ли сам понимая, зачем и кому нужны эти жалкие и страшные выверты природы и человеческих грехов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169