— Может, болеют...
— Тебе ж сказали: все живы-здоровы.
— Да откуда ему знать? Так принято говорить.
Нуник взяла в руки конверт. Дядя Сирак писал, что все они рады бабушкиному юбилею, все поздравляют, целуют ее, восьмого декабря и они в Сиднее на стол накроют и выпьют за ее здоровье. Писал, что всем им очень хотелось приехать, но навалилась тысяча дел, да и двадцать тысяч километров, сами понимаете, не шутка. Он на днях в Японию собирается, когда возвратится, еще не ясно. А самое главное, Марго чихает и Вардан немного простужен. Одним словом...
— Чтоб мне ослепнуть...— простонала бабушка за двадцать тысяч километров.— Что они за ребятами-то недоглядели?..
Нуник успокоила ее, крепко расцеловала и помчалась на кухню мыть кофейные чашки. Когда вернулась, бабушки в гостиной уже не было. Ясное дело, в музей свой отправилась, куда же еще... Посмотрела на пустое кресло, опечалилась и вдруг расплакалась вместо бабушки.
Бабушка Нунэ в самом деле поднялась в свою комнату. Фотографии были на месте, она осмотрела их все, одну за другой, и головой покачала: «Лишь вы мне остались...» Села в кресло, сжала ладонями голову, а слез все не было и не было. Сирак, Сирак... Тридцать один год растила тебя, уму-разуму учила, и вдруг нет как нет тебя. Куда подался, зачем, что ты там делаешь?.. и
Сирак Ваганян взирал с фотокарточки неулыбчиво, сурово и выглядел старше своих лет. Хоть бы уж на нее, на мать, взглянул, так нет, не глядит, А куда смотрит-то?..
Сперва мужу, Шираку, пожаловалась она на их сына: «Сын твой крылатым стал, улетел, не наш уж больше. И не приезжает. На кого в обиде: на меня, на могилу твою? Я уже имена своих внуков забывать стала. Еле вспомнила, кто такая Марго. Что мне делать, Ширак? Бессердечный ты — сам ушел, а меня на кого покинул?..» Ширак Ваганян смотрел на нее со свадебной фотографии, и казалось, волосы его на глазах седеют, морщины грубой сеткой лицо покрывают. Только рука на рукояти меча все еще молодая, напряженная.
«Ну скажи ж ходь словцо, сынок. Так и помру, тебя не повидавши? Тогда уж так сделай, чтоб мне поскорей на тот свет отправиться...»
А фотография смотрела на нее непроницаемым взором — не доходили до Сирака Ваганяна стоны матери. «Подарок послал... Ты — мой подарок, внучата — мои подарки. И в кого ты такой бессердечный уродился?.. Кто только повыдумывал дни рождения, черным будет этот день...» Выговорилась и тут только заметила Тиграна, Варужана, Ерануи, Арама... «Вы обиделись?.Не обижайтесь на меня, душа переполнилась, вот и плачу, глупая я старуха...»
Фотографии не отвечали бабушке Нунэ, будто и они опечалились, онемели, только Сирак Ваганян смотрел холодно и отчужденно.
Ослабла, устала бабушка Нунэ, силы капля за каплей уходили из нее, а слез все не было:
Тигран Ваганян осторожно, неслышно открыл дверь:
— Ты спишь, мам?
Мать не ответила, даже головы к нему не повернула. — Мама!..
Часа через два врачи «скорой помощи» привели бабушку Нунэ в чувство.
— Особой опасности нет, просто сердечный приступ,— сказал врач.— Но рядом все время должен кто-нибудь находиться. Постарайтесь сделать так, чтобы она не волновалась...
— Все сделаем,— невесело пообещал Тигран Ваганян.— Какие у нее поводы для волнений?
— Откуда мне знать? — пожал плечами врач.
— Я концовку письма бабушке не прочитала,— сказала Нуник.
— И правильно сделала.
В конце письма Сирак Ваганян подробно излагал, во сколько тысяч долларов обойдется им приезд, если прилетят они вчетвером, втроем, вдвоем или даже если прилетит только один. Четкая бухгалтерия. Тигран Ваганян прочитал, помрачнел и почувствовал, что руки инстинктивно хотят скомкать и швырнуть в сторону письмо родного брата. Все же сдержался. Однако письмо спрятал в ящик своего письменного стола, чтобы оно вдруг не попалось матери на глаза.
Враму нужно будет еще раз телеграфировать — как бы этот змей тоже какой-нибудь номер,не отколол.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
— Вот твоя одежда,— сказала пожилая медсестра.— Хорошо отделался, милый. Иди-ка в туалет, переоденься.
Одежда была в узле. Варужан взял узел из рук медсестры и вышел. Медсестра шла за ним следом. Он обернулся —следовало что-то сказать.
— Большое вам спасибо.
— Да, не забудь. Ты в милицию должен зайти к следователю Мисакяну. А то оттуда уже два дня приходят, спрашивают — не поправился?
— Сейчас идти?..
— Сказали: как только выпишут, пусть сразу явится. Может, уже отыскали того бандюгу, ты его признать должен.
— Ладно, схожу. К Мисакяну, говорите?
— Минутное ж дело. Глянь, чего скажет, и ступай, куда шел. Варужан зашел в туалет. Снял больничное белье. Оделся. Стал надевать туфли, но почувствовал — что-то мешает. Грубый картон. Что там написано? Прочитав, невесело засмеялся: «Неизвестный». Слово было написано крупными печатными буквами. И во втором туфле на таком же: картоне то же слово. В кармане у Варужана не было никаких документов — что еще могли написать? Неизвестный... Сердце вдруг сжалось, но он попытался себя утешить: ведь ты, Варужан Ширакян, сам хотел, чтобы тебя никто не узнал. Вот и не узнали. Ты доволен?.. Надо позвонить Егинэ. Теперь уже из гостиницы. Она, наверно, решила, что ты внезапно уехал в Ереван... Варужан немножко успокоился... Андраник тоже наверняка названивал и думает, что ты уже в Ереване,— он привык к причудам твоего поведения.
В милиции сказали, что следователь Мисакян вот-вот придет, самое позднее минут через пятнадцать.
Варужан принялся ходить взад-вперед по коридору, прочел все объявления, прочел от начала до конца старую стенную газету. В ми-. лиции протекала своя энергичная жизнь, кто-то то и дело входил, выходил. Люди в штатском смотрели на него сочувственно (этого за что?), а люди в милицейской форме мерили его суровым взглядом (выясним, что этот натворил). Впрочем, все это ему, наверно, казалось. Вот, значит, и в милицию угодил. Ничего, сказал он себе, это тоже жизнь, изучай, как говорится. Человек в гражданской одежде вошел с улицы,
быстрым шагом прошел по коридору, достал из кармана ключ и открыл дверь. Это, наверно, и есть Мисакян.
— Извините, вы следователь Мисакян?
Тот что — не расслышал? Быстро вошел в комнату и закрыл дверь. Да, наверно, не расслышал. Варужан приоткрыл дверь:
— Извините, вы, наверно, не слышали моего вопроса — вы следователь Мисакян?
Человек, потянувшийся было к телефонной трубке, безразлично взглянул на Варужана, и в глазах его плеснулась скука:
— Я расслышал. Но я не Мисакян. Ничего не поделаешь, я — это не он.
— Но... но вы ведь могли ответить...
— Если вас кто-нибудь спросит, не вы ли Наполеон Бонапарт, разве вы обязаны отвечать?
— Между следователем Мисакяном и Наполеоном Бонапартом, я полагаю, есть кое-какая разница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Тебе ж сказали: все живы-здоровы.
— Да откуда ему знать? Так принято говорить.
Нуник взяла в руки конверт. Дядя Сирак писал, что все они рады бабушкиному юбилею, все поздравляют, целуют ее, восьмого декабря и они в Сиднее на стол накроют и выпьют за ее здоровье. Писал, что всем им очень хотелось приехать, но навалилась тысяча дел, да и двадцать тысяч километров, сами понимаете, не шутка. Он на днях в Японию собирается, когда возвратится, еще не ясно. А самое главное, Марго чихает и Вардан немного простужен. Одним словом...
— Чтоб мне ослепнуть...— простонала бабушка за двадцать тысяч километров.— Что они за ребятами-то недоглядели?..
Нуник успокоила ее, крепко расцеловала и помчалась на кухню мыть кофейные чашки. Когда вернулась, бабушки в гостиной уже не было. Ясное дело, в музей свой отправилась, куда же еще... Посмотрела на пустое кресло, опечалилась и вдруг расплакалась вместо бабушки.
Бабушка Нунэ в самом деле поднялась в свою комнату. Фотографии были на месте, она осмотрела их все, одну за другой, и головой покачала: «Лишь вы мне остались...» Села в кресло, сжала ладонями голову, а слез все не было и не было. Сирак, Сирак... Тридцать один год растила тебя, уму-разуму учила, и вдруг нет как нет тебя. Куда подался, зачем, что ты там делаешь?.. и
Сирак Ваганян взирал с фотокарточки неулыбчиво, сурово и выглядел старше своих лет. Хоть бы уж на нее, на мать, взглянул, так нет, не глядит, А куда смотрит-то?..
Сперва мужу, Шираку, пожаловалась она на их сына: «Сын твой крылатым стал, улетел, не наш уж больше. И не приезжает. На кого в обиде: на меня, на могилу твою? Я уже имена своих внуков забывать стала. Еле вспомнила, кто такая Марго. Что мне делать, Ширак? Бессердечный ты — сам ушел, а меня на кого покинул?..» Ширак Ваганян смотрел на нее со свадебной фотографии, и казалось, волосы его на глазах седеют, морщины грубой сеткой лицо покрывают. Только рука на рукояти меча все еще молодая, напряженная.
«Ну скажи ж ходь словцо, сынок. Так и помру, тебя не повидавши? Тогда уж так сделай, чтоб мне поскорей на тот свет отправиться...»
А фотография смотрела на нее непроницаемым взором — не доходили до Сирака Ваганяна стоны матери. «Подарок послал... Ты — мой подарок, внучата — мои подарки. И в кого ты такой бессердечный уродился?.. Кто только повыдумывал дни рождения, черным будет этот день...» Выговорилась и тут только заметила Тиграна, Варужана, Ерануи, Арама... «Вы обиделись?.Не обижайтесь на меня, душа переполнилась, вот и плачу, глупая я старуха...»
Фотографии не отвечали бабушке Нунэ, будто и они опечалились, онемели, только Сирак Ваганян смотрел холодно и отчужденно.
Ослабла, устала бабушка Нунэ, силы капля за каплей уходили из нее, а слез все не было:
Тигран Ваганян осторожно, неслышно открыл дверь:
— Ты спишь, мам?
Мать не ответила, даже головы к нему не повернула. — Мама!..
Часа через два врачи «скорой помощи» привели бабушку Нунэ в чувство.
— Особой опасности нет, просто сердечный приступ,— сказал врач.— Но рядом все время должен кто-нибудь находиться. Постарайтесь сделать так, чтобы она не волновалась...
— Все сделаем,— невесело пообещал Тигран Ваганян.— Какие у нее поводы для волнений?
— Откуда мне знать? — пожал плечами врач.
— Я концовку письма бабушке не прочитала,— сказала Нуник.
— И правильно сделала.
В конце письма Сирак Ваганян подробно излагал, во сколько тысяч долларов обойдется им приезд, если прилетят они вчетвером, втроем, вдвоем или даже если прилетит только один. Четкая бухгалтерия. Тигран Ваганян прочитал, помрачнел и почувствовал, что руки инстинктивно хотят скомкать и швырнуть в сторону письмо родного брата. Все же сдержался. Однако письмо спрятал в ящик своего письменного стола, чтобы оно вдруг не попалось матери на глаза.
Враму нужно будет еще раз телеграфировать — как бы этот змей тоже какой-нибудь номер,не отколол.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
— Вот твоя одежда,— сказала пожилая медсестра.— Хорошо отделался, милый. Иди-ка в туалет, переоденься.
Одежда была в узле. Варужан взял узел из рук медсестры и вышел. Медсестра шла за ним следом. Он обернулся —следовало что-то сказать.
— Большое вам спасибо.
— Да, не забудь. Ты в милицию должен зайти к следователю Мисакяну. А то оттуда уже два дня приходят, спрашивают — не поправился?
— Сейчас идти?..
— Сказали: как только выпишут, пусть сразу явится. Может, уже отыскали того бандюгу, ты его признать должен.
— Ладно, схожу. К Мисакяну, говорите?
— Минутное ж дело. Глянь, чего скажет, и ступай, куда шел. Варужан зашел в туалет. Снял больничное белье. Оделся. Стал надевать туфли, но почувствовал — что-то мешает. Грубый картон. Что там написано? Прочитав, невесело засмеялся: «Неизвестный». Слово было написано крупными печатными буквами. И во втором туфле на таком же: картоне то же слово. В кармане у Варужана не было никаких документов — что еще могли написать? Неизвестный... Сердце вдруг сжалось, но он попытался себя утешить: ведь ты, Варужан Ширакян, сам хотел, чтобы тебя никто не узнал. Вот и не узнали. Ты доволен?.. Надо позвонить Егинэ. Теперь уже из гостиницы. Она, наверно, решила, что ты внезапно уехал в Ереван... Варужан немножко успокоился... Андраник тоже наверняка названивал и думает, что ты уже в Ереване,— он привык к причудам твоего поведения.
В милиции сказали, что следователь Мисакян вот-вот придет, самое позднее минут через пятнадцать.
Варужан принялся ходить взад-вперед по коридору, прочел все объявления, прочел от начала до конца старую стенную газету. В ми-. лиции протекала своя энергичная жизнь, кто-то то и дело входил, выходил. Люди в штатском смотрели на него сочувственно (этого за что?), а люди в милицейской форме мерили его суровым взглядом (выясним, что этот натворил). Впрочем, все это ему, наверно, казалось. Вот, значит, и в милицию угодил. Ничего, сказал он себе, это тоже жизнь, изучай, как говорится. Человек в гражданской одежде вошел с улицы,
быстрым шагом прошел по коридору, достал из кармана ключ и открыл дверь. Это, наверно, и есть Мисакян.
— Извините, вы следователь Мисакян?
Тот что — не расслышал? Быстро вошел в комнату и закрыл дверь. Да, наверно, не расслышал. Варужан приоткрыл дверь:
— Извините, вы, наверно, не слышали моего вопроса — вы следователь Мисакян?
Человек, потянувшийся было к телефонной трубке, безразлично взглянул на Варужана, и в глазах его плеснулась скука:
— Я расслышал. Но я не Мисакян. Ничего не поделаешь, я — это не он.
— Но... но вы ведь могли ответить...
— Если вас кто-нибудь спросит, не вы ли Наполеон Бонапарт, разве вы обязаны отвечать?
— Между следователем Мисакяном и Наполеоном Бонапартом, я полагаю, есть кое-какая разница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149