На противоположной стене ожили портреты отца и матери. На чистом листе бумаги изогнулся вопросительный знак Арама. Рядом стояла пепельница, полная окурков.
Мари спала. Пусть поспит. Встал, подошел к двери и вдруг обернулся: лицо Мари было спокойно, дыхание ровное, только «тени» на веках смазались. Взгляни он повнимательнее, заметил бы, что краска эта испачкала ее белое лицо: кое-где щеки в смуглых пятнах. Жена показалась ему незнакомой. Когда он в последний раз внимательно смотрел на нее?.. «Успокойся, Варужан, остынь — этой женщине ты еще скажешь нежные и горячие слова, хотя в эту минуту и убежден, что более чужого тебе человека нет на свете...» Этих слов Варужан не услышал — осторожно, бесшумно открыл дверь, вышел в коридор и закурил сигарету... В коридоре никого не было. Взглянул на часы — сейчас только бабушка бодрствует... И вдруг заметил на двери светлый картон, покрашенный под мраморную доску, на ней было написано: «В этой комнате долго жил и ничего не писал известный прозаик Варужан Ши-ракян». Прочел и глубоко вдохнул дым. Проделка Арама. В другое время Варужан, может быть, засмеялся бы, оценив остроумие двоюродного брата, а сейчас лишь горько улыбнулся: сам не знаешь, Арам, какой крупной солью посыпал ты мне рану... И позавидовал Араму: какой легкой жизнью живешь ты, дорогой мой брат...
— Хорошо поспали? — спросила бабушка Нунэ.— Анжела сейчас кофе принесет.
— Даже очень хорошо. А ты, бабуль?..
— Мне крепкого сна недолго ждать осталось. Скоро отосплюсь.
— Эх, бабуль...
Бабушка Нунэ, кончившая всего-навсего три класса церковноприходской школы, без запинок прочитала взгляд своего внука, архитектора, писателя, редактора, и мягко улыбнулась:
— Потолковали с дядей-то?
— Сейчас поговорим.
— Побудь возле него, Варужан. Хоть он и старше, но ты все же за ним пригляди. В лице моего мальчика ни кровинки... Ты опять уезжать собрался?
— Да, бабуль. Книгу пишу. Мари мне отпуск дала на три месяца.
— Когда книгу напечатают, не забудь, что у тебя есть любящая бабушка.
— Ну что ты! Тебе первый экземпляр подарю.
— ...Если меня дома не будет, если я уже к дедушке уйду, положи на комод, я увижу...
Варужан с несказанной нежностью посмотрел на крохотную старушку: бабушка — последняя из самых дорогих ему людей, и она скоро уйдет. Хотел нагнуться, поцеловать бабушкины руки, прижаться голо-вой к ее усталой груди... Нет, испугался, что разрыдается, нервы не выдержат.
— Варужан...
— Да, бабуль...
— Той малышке в ноябре годик будет. Я ей кое-что смастерила.
Отправишь?
— Какой малышке?
— Да той, в Америке. Которой ты мое имя дал. Ты ведь у Арменака
моего в ноябре был?
— В ноябре.
— Ну, я схожу принесу,— тут же встала и резво, мелкими шажочками засеменила к лестнице.
Ну и бабуля! Какая память!
В Байресе его однажды пригласили в армянский роддом. В нем лежала единственная молодая мать, родившая два дня назад девочку. Лицо матери излучало счастье и успокоение. Принесли и маленькую. Она спала. И вдруг мать попросила, чтобы имя ее дочери дал человек с Родины. Он растерялся, грудь кольнула боль: чужого, не своего ребенка, называет!.. Произнес имя бабушки. Мать девочки тут же позвонила супругу, и тот с радостью согласился.
В Ереване Варужан сказал бабушке: «В честь тебя в Америке девочку назвали Нунэ...»
— Вот, Варужан, глянь...
Это было детское приданое, на рубашечках и платьицах вышита буква «Н».
— Сама вышивала,— сказала бабушка Нунэ.— А это туфельки. Вырастет — наденет... А этот крест я в Эчмиадзине купила. Напишешь им, что из Эчмиадзина. Пусть на шее носит... Отправишь? Или Арама попросить?..
Варужан засмеялся:
— Ты на меня не надеешься? Отправлю, бабуль, только домой схожу, адрес разыщу среди бумаг.
Вдруг вспомнил, что обещал молодой матери послать из Еревана свою книгу. «О, это будет лучший подарок маленькой Нунэ!» — обрадовалась та. Не отправил. Совершенно выпало из памяти. Что ж, лучше поздно, чем никогда. И с щемящим чувством посмотрел на детское
приданое.Они там его, наверное, и не используют — показывать станут гостям, положат на почетное место: «С Родины...»
Адрес отыщется? А не отыщется, напишет брату, Сэму, они ведь вместе ходили в роддом...
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Позвонил в редакцию. Нужно было поговорить с заместителем. Телефон не отвечал. Тогда набрал собственный номер, трубку взяла секретарша.
— Где Армен? Позови его,
— Как хорошо, что вы позвонили,— секретарша пропустила мимо ушей его поручение.— Вас срочно вызывают в Союз писателей. Звонили от председателя. Я уже полчаса звоню вам домой, но никто не отвечает.
— Ты что, сказала, что я в городе?
— Да такое случилось...
— Что? Не тяни.
— Сказали, что... умер Мигран Малумян.
— Малумян? — у Варужана задрожал голос, внутри оборвался какой-то нерв, все заныло, и боль расползлась по всем клеточкам его тела.— Когда, Сирануйш?
— На рассвете. Он уже два месяца болел.— И вдруг спросила: — Вы что, не знали, что он болен?..
И ее простодушный вопрос так ужасно ворвался в его слух и острой иглой вонзился в самую чувствительную точку. Больше он не сказал ничего, опустил трубку и, полуприкрыв веки, повернулся к окну. Заставил себя вспомнить лицо Миграна, но оно расплывалось, как на бракованном снимке. Всегда, когда ему сообщали о чьей-то смерти, он первым делом пытался оживить в памяти черты его лица, цвет глаз. И ему это никогда не удавалось: краски растекались, образы накладывались друг на друга. Должно было пройти время, чтобы это лицо к нему «вернулось»... Он давно не видел Миграна Малумяна, а когда-то они виделись каждый день... Нет, лицо Миграна в нем не пробуждалось... Он открыл глаза и увидел Мари и Нуник.
— Нуник, будь добра, принеси мне кофе и рюмку, сама знаешь чего.
— Мы скоро завтракать будем. Мама уже на стол накрывает, бабушка вот-вот выйдет из своего музея.
— Да нет, мне надо уходить.
— Ты назвал Малумяна...— сказала Мари.
— Он умер.
Посмотрели в глаза друг другу. Мари ничего больше не спросила.
— Умер сегодня на рассвете... Я идиот, скотина, как я не пошел к нему в тот день?.. Ты помнишь?..
— Я сама принесу тебе кофе. Ты сядь, я сейчас...
Стояла изумительная осень с ее южным теплом и многоцветием листвы...
Быстро выскочил из такси, не дожидаясь двух рублей сдачи со своей трешки, которые водитель ему добросовестно отсчитывал. На ходу бросил водителю «спасибо» и быстро зашагал к дверям Союза писателей. Хотя заходил с улицы в здание, поднял почему-то воротник и натянул на самый лоб широкополую шляпу. Шел, глядя себе под ноги и не глядя по сторонам. В фойе, коридорах, на лестницах Союза писа-
телей было, как всегда,оживлённо, в воздухе висел сигаретный дым, с нижнего этажа доносился тошнотворный запах кухни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149